– Так и есть: золотой ключ не отворит всех врат, – сказал я. – Особенно тех, что затворены на засов людского гнева.
– Хорошо сказано, – согласился он. – Мой сын – невиновен. Не верю, что он мог обидеть ту девушку. Единственное, что мне удалось, это спасти его от петли. Но какая разница: десяти лет в нижней башне не выдержит никто.
Родные никогда не верят, что преступления совершили их близкие. Так было, так есть и так будет. Матиас Клингбайль не был исключением, а то, что в голосе его я слышал страстную уверенность, ничего не меняло. Однако он был прав относительно наказания нижней башней. Никто не выдержит десяти лет, проведенных там. Болезни, грязь, холод, влага, голод и одиночество жрут страшнее крыс. Я видел крепких, сильных, молодых мужчин, что после года-двух, проведенных в нижней башне, выходили за ворота тюрьмы согбенными, едва живыми старцами.
– Сожалею и сочувствую вашему горю, господин Клингбайль, но не поясните ли, отчего вы обращаетесь с вашей проблемой именно ко мне? – спросил я. – Официум не занимается криминалом, если только не идет речь о преступлениях против нашей святой веры. А здесь, кажется, дело совсем в другом.
– Знаю, – сказал он. – Но не могли бы вы приглядеться к этому случаю? Вы человек ученый, сумеете отсеять зерно правды от плевел лжи…
Я не знал, старается ли он снискать мою симпатию или же действительно так считает. Но ведь сказал он чистую правду. Инквизиторов обучают непростому искусству чтения в человеческих сердцах и мыслях, что чаще всего позволяет безошибочно прозревать истину.
– Господин Клингбайль, городские советы и суды не любят, когда Инквизиториум интересуется делами, которые его не касаются. Да и мой глава наверняка не обрадуется, если я, вместо того чтобы преследовать еретиков, богохульников и ведьм, займусь обычным убийством.
Святому Официуму нет дела до гнева, ненависти или сетований даже богатых горожан с высоким положением (больше приходится считаться с благородными, особенно теми, что из знатных родов), но одно дело официальный посланник Инквизиториума, а совсем другое – инквизитор, пытающийся сунуть нос не в свое дело и занятый частным расследованием. Вот если бы инквизитор обнаружил следы ереси или магии, тогда ситуация бы изменилась. Тогда мог бы он от имени Святой Инквизиции взять власть над городом. Но ежели сделал бы это неосмотрительно, нерасторопно или без серьезных на то оснований, последствия оказались бы для него крайне неприятными.
– Я хорошо заплачу, господин Маддердин. – Клингбайль понизил голос, хотя в пиршественном зале пели так громко, что никто бы нас не услышал. – Только возьмитесь за дело.
– «Хорошо»? Сколько же?
– Сто крон задатка, – сказал он. – А если вытащите моего сына из тюрьмы, добавлю тысячу. Ну, пусть даже – полторы тысячи.
Это было воистину королевской наградой. За полторы тысячи крон большинство обитателей нашей прекрасной Империи зарезали бы собственную мать, а в качестве премии добавили бы нашинкованного вместе с остальной родней отца. Но размер награды свидетельствовал также о том, что Клингбайль считал задание неимоверно трудным и – кто знает, – может, даже опасным.
– Дайте мне время до утра, – сказал я. – Подумаю над вашим щедрым предложением.
– Завтра утром? – Он пожал плечами. – Завтра утром я пойду с этим к вашему приятелю. – Клингбайль кивнул на зал, где Вагнер как раз отбивал полуобглоданной костью ритм по столешнице.
– Дадите двести залога, когда появлюсь в Регенвальде, – решился я, поскольку, во-первых, кроны не росли на деревьях, а во-вторых, я любил непростые задачи. – Или – вольному воля. – Я глянул на Вагнера, который как раз ткнулся мордой в миску с подливкой.
– Принято, мастер Маддердин. – Он протянул ладонь, а я ее пожал.
– Ах да, как же зовут вашего врага?
– Гриффо Фрагенштайн.
– А сына?
– Захария.
– Ладно. А теперь – условимся. Я не знаю вас, и мы не разговаривали. Постараюсь приехать в Регенвальд с официальной миссией – если получу разрешение Инквизиториума. Тогда выплатите мне задаток. Если же не появлюсь в течение недели, ищите кого-нибудь другого.
– Да будет так, – согласился он, после чего, не сказав уже ни слова на прощанье, кивнул.
* * *
Клингбайль не стал возвращаться в пиршественный зал, а вышел на улицу. Была это достойная похвалы осторожность, ведь чем меньше людей увидят нас вместе, тем лучше.
Пир продолжался до самого рассвета. Когда мы возвращались к себе, нежно-розовая заря уже заглядывала в окошки. Я усмехнулся напоследок Вагнеру и, приобняв двух девок, скрылся за дверьми комнаты. Однако спокойно провести время мне не удалось. Обе девицы как раз чудеснейшим образом развлекались (щекоча мои бедра и живот волосами, однако обращал я внимание отнюдь не на щекотку, а на кое-что другое), когда из коридора донеслись крики.
– Ах ты сука проклятая! Убью! – верещал кто-то, и я отчетливо различил искаженный злостью и алкоголем голос Вагнера.
– Девочки, перерыв, – велел я. Выскочил из кровати и набросил плащ на голое тело. Отворил дверь, вышел в коридор. Увидел Фаддеуса, что склонился над одной из своих девок (та лежала, скорчившись, под стеной) и охаживал ее кулаками.
– Обворовывать меня, курва? – драл он горло. – Мало я тебе заплатил?
Нагая девушка отчаянно стонала и закрывала руками лицо. Признаю, она была очень даже ничего, с грудями побольше моей головы. Ну, милые мои, Фаддеус первым выбирал девок, бедный же Мордимер довольствовался тем, что осталось. Но что же, выходит, первый выбор не всегда удачен?
Я подошел к ним, желая успокоить Вагнера тихим словом (поскольку Мордимер Маддердин очень смирный человек), однако вдруг в руке моего товарища блеснул нож.
Я удержал его руку. Быстрее, чем смог осознать.
– Вагнер, – сказал ласково, – это же просто девка. Можешь ее выпороть, но зачем убивать?
– Не тв’йо дело! – рявкнул он, и я увидел, что глаза моего спутника безумны и полны гнева. Это меня очень разочаровало: будь ты хоть пьян вусмерть, но инквизитору и в алкогольном угаре следует владеть собой.
– Любезный Фаддеус, если ты убьешь эту девицу, до конца ночи останешься лишь с ее подружкой. А я тебе своих не отдам – ни одной. Даже не проси…
Он глянул на меня – и внезапно гнев в его глазах погас. Вагнер засмеялся, потом хлопнул меня по спине.
– А ты пр’в, Морт’меш, – сказал, и девица, услыхав эти слова, зарыдала с облегчением. Он же глянул в ее сторону со злобной усмешкой. – Убб’ю утрр’м, – добавил, но я знал, что теперь он шутит.
– Разве только?.. – поддел я его.
– Разв’ т’лько буд’т очень стар’цца смирить мой гнеффф, – закончил Вагнер.
– Ну вот, – сказал я. – Позволишь ли мне теперь возвратиться и закончить то, на чем ты меня прервал? А уж поверь – прервал в самый неподходящий момент.
Он покивал и поднял девицу за волосы. Та охнула, но сразу же обняла его за пояс. Они пошли по коридору к комнатам Фаддеуса; и вместе казались кораблем, лавирующим среди рифов. Девица, придерживая пьяного Вагнера, обернулась на миг в мою сторону, и я увидел, как губы ее беззвучно складываются в слово. В Академии Инквизиториума нас учили читать по губам, поэтому я понял, что она хотела сказать. И был доволен, поскольку люблю людей, которые умеют оценить оказанную им услугу. Даже если речь о таком незначительном создании, как девка из маленького городка.
Поймите правильно, милые мои, Мордимер Маддердин не был, не является и никогда не будет человеком, которого может огорчить смерть девки. Скажи мне Вагнер на следующий день: «Знаешь, Мордимер, пришлось ту шлюху зарезать – она меня обокрала», – вероятно, я лишь пожурил бы его за вспыльчивость, но не за само решение. Однако в том-то и дело, что на сей раз в неловкой ситуации оказался я сам. К тому же не люблю бессмысленно причинять боль, как не люблю и беспричинных смертей. Ведь и Господь наш говорил: Как вы сделали это одному из братьев Моих меньших, то стократ сделали Мне[5 - Матф. 25:40.]. Не верю, что спасение жизни глупой девки (а только глупая попыталась бы обокрасть инквизитора, пусть даже пьяного), так вот, не верю, что это будет иметь значение на Божьем Суде, где все грехи наши окажутся взвешены и сочтены. Но мне подумалось: хорошо ли для хваленых инквизиторов, что один из них оставит в память о себе труп зарезанной девки? Мы были героями Кобритца, а герои не убивают шлюх в пьяном угаре. И поверьте, лишь это да еще сохранение доброго имени Святого Официума волновало меня тогда.
Утреннее приключение напомнило о себе ближе к полудню, когда Фаддеус ввалился в мою комнату: я как раз, уже в одиночестве, отдыхал после пьянства и постельных утех.
– Не крала, – пробормотал он.
– Чего?
– Упал под кровать, даже не пойму когда, – сказал Вагнер. – Ну, кошель, значит. Наверное, когда раздевался или что… Утром нашел… Знаешь, Мордимер, если бы не ты – я бы убил невиновную девушку!
– Мой дорогой, – сказал я, удивленный его терзаниями, – я тебя удержал лишь оттого, что полагал: две девицы управятся с тобой куда лучше, чем одна. Протяни какая-нибудь шлюха лапу к моим денежкам, я зарезал бы ее и глазом не моргнул. Да и поразмысли, дружище, кого волнует жизнь девки? Ты выказал немалые рассудительность и милосердие, просто сохранив ей жизнь.
– Думаешь? – глянул он на меня.
– Думаю, Фаддеус. Ведь молодому инквизитору необходим пример для подражания. И я рад, что сумел повстречать именно тебя…
Мгновение мне казалось, что я переборщил. Вагнер, однако, заглотил комплимент, словно молодой пеликан рыбешку.
– Ты мне льстишь, Мордимер, – сказал, но улыбка на его лице была искренней.
– Слишком уж я для этого прямодушен, – вздохнул я. – Иногда думаю, что надо бы научиться тому, о чем говорит поэт: Во взаимном вежестве подскажу коварно: просто должно говорить, как Господь сказал, но…
– Хайнц Риттер? – перебил он меня.
– Знаешь его стихи?
– А то, – ответил он и закончил за меня: — Изовьюсь я мыслию, а простец трепещет: мотыльком, да на огонь – на слова, что блещут.
– Я ж глаза тотчас сомкну, будто задремавши: дурня корчить день-деньской – ничего нет слаще, – ответил на то и я.
И снова пару минут опасался, не переборщил ли с иронией. Но нет. Фаддеус Вагнер рассмеялся искренне.
– Однажды я пил с Риттером. Свой парень, так скажу. Три дня не просыхали. Оставил меня, едва только мой кошель опустел, – судя по тону, товарищ мой не держал зла на Риттера, что приязнь их угасла с исчезновением последнего дуката. А означало это, что драматург был и вправду веселым компаньоном.
* * *
Хайнрих Поммель внимательно выслушал рапорт, а потом приказал нам садиться за составление письменного отчета, коий следует отослать в канцелярию Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Видимо, дабы мышам было что жрать в епископских столах; я не думал, будто кто-то имел время и желание заниматься обычными рапортами местных отделений Инквизиториума. Наш же глава более всего радовался немалой сумме, которую мы получили от состоятельных и благодарных горожан. Он высыпал монеты на стол и сразу же отсчитал четверть. Подвинул денежки в нашу сторону:
– На здоровье, парни.
Конечно, глава и не думал отчитываться перед нами в том, что сделает с оставшимися тремя четвертями награды, и мы были бы воистину удивлены, поступи он иначе. Но, как я уже и говорил, на Поммеля обижаться невозможно. В Инквизиториуме у нас всегда были добрая еда, вдоволь вина, вовремя выданные содержание и пропитание, а когда у кого-то из инквизиторов возникали финансовые затруднения, Поммель всегда выручал его беспроцентным кредитом.
Мудрый человек, он знал, что лучше быть для подчиненных требовательным, но заботливым отцом, нежели изображать из себя скупердяя и вымогателя, чье поведение сперва вызывает презрение, а после приводит к заговорам. И мы в общем-то не держали на него обид за то, что его любовница как раз достраивала прекрасный дом за городом, а сам Поммель через подставных лиц владел несколькими небольшими имениями.
Были мы молоды, учились у него и знали, что, если когда-нибудь примем под опеку одно из местных отделений Инквизиториума, будем поступать столь же рассудительно.
Вагнер сгреб в кошель свою часть гонорара и встал, но я не сдвинулся с места.
– Могу ли просить о минутке разговора?
– Конечно, Мордимер, – ответил Поммель.
Фаддеус, чуть помедлив, вышел из комнаты. Я был уверен, что его снедает любопытство – о чем это я хочу поговорить со старшим Инквизиториума?
– Чем могу тебе помочь? – Поммель, едва за Вагнером закрылась дверь, уставился на меня.
С Поммелем можно было не юлить, оттого я напрямик рассказал все, что услышал от купца Клингбайля.
– И сколько предложил?
– Двести задатка и полторы тысячи, если выгорит, – ответил я честно.
Старший Инквизиториума тихонько присвистнул.
– И чего хочешь от меня, Мордимер?
– Чтобы выдали мне охранную грамоту на допрос Захарии Клингбайля.
– С какой целью?
– Дознание по факту, что он мог стать жертвой колдовства. Ведь в этом призналась два года назад Ганя Шнифур, верно?
Ганя Шнифур была хитрой и злокозненной ведьмой. Мы сожгли ее в прошлом году после длительного расследования, которое, впрочем, принесло прекрасные плоды. Благодаря этому пламя костров на время разогнало хмурую тьму, окружавшую Равенсбург.
– А подтвердят ли это протоколы допросов?
– Подтвердят, – ответил я, поскольку сам составлял протокол (писаря затошнило во время пытки, и кое-кому пришлось его тогда заменить). Поэтому вписать еще одну фамилию навряд ли будет сложно.
– И отчего же мы взялись за это только через два года?
– Ошибка писаря.
– Хм-м? – Он приподнял брови.
– Клякса вместо фамилии. Небрежность, достойная осуждения. Но – просто человеческая ошибка. Однако, руководствуясь не слишком распространенным именем «Захария», мы размотали клубочек.
– Ну коли так… – пожал он плечами. – Когда хочешь отправиться?
– Завтра.
– Хорошо, Мордимер. Но – вот что. – Поммель глянул на меня обеспокоенно. – Я слышал о Гриффо Фрагенштайне – и рассказывают о нем мало хорошего.
– Звучит как благородная фамилия.
– Потому что так и есть. Гриффо – бастард графа Фрагенштайна. Странное дело: граф признал его и дал свою фамилию, но император дворянского титула за бастардом не утвердил. Поэтому Гриффо занимается торговлей и руководит городским советом в Регенвальде. Если он и вправду ненавидит Клингбайлей, то будет очень недоволен, что кто-то лезет в его дела.
– Не осмелится… – сказал я.
– Ненависть превращает людей в идиотов, – вздохнул Поммель. – Если он умен – будет тебе помогать. По крайней мере, для виду. Если глуп – попытается запугать, уговорить или убить.
Я рассмеялся.
– Когда в городе гибнет инквизитор – черные плащи пускаются в пляс, – процитировал я известную пословицу о нашей профессиональной солидарности.
– Ненависть превращает людей в идиотов, Мордимер, – повторил он. – Никогда не позволяй себе думать, что твои враги будут поступать так же логично, как ты сам. Разве бешеная крыса не нападет на вооруженного вилами человека?
– Буду осторожен. Спасибо, Хайнрих, – сказал я, поднимаясь с кресла.
Не было нужды даже обсуждать, какой процент перепадет Поммелю от моего гонорара. Я знал, что он возьмет столько, сколько захочет. Но также я знал, что глава позаботится о том, дабы я не чувствовал себя обиженным.
– Завтра выпишу тебе документы. – Он встал, обогнул стол и подошел ко мне. Положил ладонь на плечо. – Знаю, кто расправился с оборотнями, знаю также, что Вагнер почти не трезвел те две недели и было от него мало проку.
– Но…
– Заткнись, Мордимер, – приказал он ласково. – Также знаю о девушке…
В Академии Инквизиториума нас учили многому. Кроме прочего – искусству обманной беседы. Поммель наверняка догадывался, что за две недели мы воспользуемся услугами девочек, а девочки и любовь Вагнера к хмельному и приключениям – это всегда влекло за собой проблемы. Я дал бы руку на отсечение, что Поммель стрелял наугад, надеясь узнать истину по реакции вашего нижайшего слуги. А у меня даже мускул не дрогнул. Наш глава ждал некоторое время, потом усмехнулся.
