«Рассказывай!» – с досадой на мужчин, уж две тысячи лет как захвативших власть на земле и в небесах и извративших к своей выгоде все древние сказания, подумала Избрана, а вслух сказала:
– Где ты видишь у меня меч? – Она подняла обе руки, показывая жрецу тонкие белые пальцы, сплошь усаженные золотыми перстями с красными, голубыми, зелеными и лиловыми камнями, изящные запястья, на которых из-под белого меха рукавов поблескивали золотые браслеты с варяжским узором. – Меч будет в руках бога и в руках воинов. Мы не нарушим завет Перуна.
– Ты не должна подходить к священному доспеху бога! Женщина может возглавлять только женские обряды Рожаниц! А вести белого коня должен мужчина! Если ты не доверяешь никому из воевод, предоставь это право служителям Перуна!
– Среди служителей Перуна больше нет воинов! – отчеканила Избрана.
Двадцать лет назад, после памятных и весьма кровавых событий, князь Велебор лишил святилище права содержать свою дружину.
– Боги отдали мне власть над смолянами, и я поведу священного коня! – так же решительно добавила Избрана. – Белый конь признал меня, и тот, кто спорит со мной, тот спорит с Перуном!
Больше она ничего не сказала: чем меньше слов, тем весомее речь.
Ездить на белом коне имел право только сам Перун, и из святилища Избрана шла пешком, ведя его за собой. Золоченую узду она сжимала так крепко, словно это была сама власть, которую у нее хотят вырвать. Как будто мало ей Секача и Буяра – и жрец, старый хряк, покушается на ее права! Сам хочет водить белого коня! Того гляди, завтра он захочет сесть на княжеское место и в гриднице, вообразив, что раз он ближе всех к Перуну, значит, сам и есть как бы Перун. «Врешь, подавишься», – мстительно думала Избрана. Рождайся две тысячи лет назад побольше таких, как она, то и сегодня миром правили бы женщины!
Сопровождаемая все возраставшей толпой, княгиня провела священного коня от святилища до берега реки, где раскинулось поле, называемое Конским. Летом в праздничные дни здесь устраивались скачки и воинские состязания.
Во льду Днепра была проделана широкая свежая полынья, в которой еще плавали ледяные осколки. На прорубь нельзя было смотреть без содрогания: черная блестящая вода казалась жадной, ждущей жертвы и угрожающей. Где-то там, на дне, в темных пространствах Мертвого Мира, готовила своего черного коня богиня Марена. Мать Мертвых, многократно побежденная Перуном, не уставала искать новых схваток, и Избрана, захваченная своим нескончаемым спором с мужчинами, даже посочувствовала в душе темной Богине. И испугалась: сейчас ей нужно совсем другое!
Избрана со священным конем, жрецы, дружина и городские старейшины остановились на краю Конского поля, а несколько жриц во главе с княгиней Дубравкой направились к проруби. Они вели с собой черного бычка. Все они были одеты в черное – цвет Бездны.
– Услышь нас, Марена, Мать Мертвых! – взывала Дубравка, стоя над прорубью с воздетыми руками. Черный плащ развевался у нее за спиной, ветер шевелил концы пояса, и смотреть на старую княгиню было страшно – Марена уже была здесь, и ее голос звучал в голосе женщины. – Прими жертву и подай нам знак, пашущая черные пашни! Пришли бойца на битву, ты, серпом срезающая колосья жизней!
Бычка подвели к проруби. Избрана держалась гордо и невозмутимо, но ей было отчаянно страшно. В детстве она до жути боялась этого вот жертвенного ножа с бронзовой рукоятью, наслушавшись смутных баек о том, что в древности в жертву Марене приносили княжеских детей. Но еще больше ее страшил исход предстоящего поединка-гадания. Богов не обманешь гордым лицом и уверенным голосом. Если сейчас они не дадут ей победного пророчества, то все усилия пропадут даром.
Но почему же богам не отдать ей победу! Она знатна родом, умна и тверда духом. И если Перун считает, что-де княжить должен мужчина, то хотя бы его вечная соперница Марена должна ей помочь! Что ей стоит немного уступить, чтобы помочь своей наследнице на земле!
Кровь черного бычка стекала в прорубь, над холодной водой поднимался пар. Вода в проруби словно бы сгущалась, становясь воротами в Мир Мертвых. Народ совсем притих и попятился. Жрицы отошли, у проруби осталась только туша бычка, припавшего головой к кромке воды, точно он хочет пить.
Пар от воды пошел гуще, толпа дрогнула и в стихийном порыве еще подалась назад.
Начинается.
Избрана осталась на месте, крепче сжимая узду белого коня. Это зрелище она видела не в первый раз и тоже всегда волновалась, как и каждый в этой толпе, но раньше узду держал в своих крепких руках отец, и она твердо верила в его силу и удачу. Теперь же передовым бойцом была она сама, и это ее сила поведет животное в бой.
Вода в проруби забурлила.
– Отпускай! Отпускай, княгиня! – страшно крикнул Громан и взмахнул посохом.
– Еще рано! – дрожащим голосом возразила княгиня Дубравка, но Избрана уже разжала пальцы, державшие узду.
И, как оказалось, вовремя. В проруби мелькнуло что-то живое, черная вода взметнулась и превратилась в черную лошадиную голову. По толпе прокатился вскрик. Фыркая и скаля крупные белые зубы, с усилием упираясь копытами в обломанный лед, черный конь карабкался на берег, и было видно, как двигаются могучие мускулы под мокрой черной шкурой. С гривы обильно стекала вода, ледяные брызги разлетались далеко вокруг.
А белый конь Перуна, сверкая золочеными бляшками седла, уже мчался к проруби. Выбравшись на лед, конь Марены встряхнулся, поднялся на дыбы, потом увидел противника и бросился по полю вскачь. Выбраться за пределы поля, огражденного белыми валунами, он не мог, но жутко было смотреть, как чудовище несется прямо на людей, и смоляне пятились, прятались друг за друга. В толпе раздавались невольные крики ужаса. Избрана стояла неподвижно, не сводя глаз с посланца Марены. Невидимая, на нем сидела сама Мать Мертвых. Это ее губительной силой горели кровавые глаза коня из проруби, это ее мертвящий ветер развевал черную гриву и хвост чудовища.
Белый конь гнался за черным, люди следили за их бегом, неосознанно стремясь отдать посланцу Перуна свою силу и помочь ему в этом состязании жизни и смерти. Снежная пыль летела из-под копыт, поле сотрясалось под могучими ударами, и где-то высоко в небе раздавались приглушенные, далекие громовые раскаты. Перун не спит и зимой, но сила его не так велика, как летом.
Обежав по полю несколько кругов, белый стал настигать. Конь Марены вдруг резко повернулся и бросился навстречу противнику, взвился на дыбы, пытаясь ударить копытами. Над берегом разнесся общий крик. Скакун Перуна тоже вскинул передние копыта, от их столкновения посыпались искры, гром в небесах послышался яснее. Увернувшись, черный конь снова пустился вскачь.
Настигая, белый конь хрипел от ярости, пытался схватить противника зубами, черный с диким визгом норовил укусить в ответ. Белый метнулся в сторону, прыгнул, преграждая сопернику путь, снова ударил копытами. Посланец Марены отшатнулся, люди вокруг поля вскрикнули. Он попятился. Смоляне закричали громче, и белый конь погнал черного назад к проруби. Тот отступал неохотно, пытался кусаться, но скакун Перуна бил копытами и жег черную шкуру золотым искрами.
Наконец черный не выдержал и пустился во всю прыть обратно к воде. С громким плеском он рухнул в прорубь, широкая волна взметнулась, лизнула края, но не достала ни до чего живого. Обломки льда бешено качались, народ вокруг поля кричал от радости. Воин Марены был побежден, а значит, Перун обещает победу в предстоящей войне.
Белый конь неспешно, потряхивая гривой и фыркая, направился назад к Избране. Как расколдованная, она бросилась ему навстречу, обняла разгоряченную морду и прижалась щекой к золотым пластинкам сбруи. В эти минуты она любила священное животное, как никогда не любила никого из людей. В нем заключалась милость богов, ее победа, удача, надежды на будущее.
Народ повалил на поле, все ликовали, кричали, рассматривали следы на снегу. Секач уже влез на пригорок и громким голосом объявлял порядок сбора ополчения. Не дожидаясь, пока он окончит, Избрана повела коня обратно на гору. Она была полна уверенности и чувствовала себя почти счастливой.
За обедом в гриднице царило бурное оживление, какого здесь не видали давно. Княгиня Избрана велела прямо с Конского поля звать всю дружину и старейшин за столы. Все ели, пили и веселились, и даже Секач раздобрился до того, что поднял кубок за здравие и славу княгини. Избрана в ответ послала ему через отрока один из своих золотых браслетов. На медвежью лапу воеводы тот, конечно же, не налез, но Секач спрятал его за пазуху и выглядел довольным.
В дверях толпилась челядь, лезли всякие людишки, надеясь разжиться чем-нибудь с княжеского стола, но Избрана не приказывала их гнать. Пусть сегодня все будут сыты и довольны. Только отсутствие жрецов ее тревожило. Эта братия ведь тоже не упускает случая поживиться, так почему их нет?
Громан с тремя младшими жрецами появился позже, точно хотел намекнуть, что без него настоящего пира не выйдет. Отроки расчищали им дорогу к подобающим местам, а Громан сразу остановился перед княгиней.
– Чем ты так недоволен? – весело спросила Избрана, заметив его насупленный вид. – Посмотри, как всех обрадовали добрые знамения. Перун обещает нам победу, почему же ты не весел?
– Перун обещает нам победу, но она достанется дорогой ценой, – сурово ответил Громан. Гости поутихли, и он заговорил громче, стараясь завладеть общим вниманием: – Белый конь слишком долго не мог прогнать коня Марены. Война будет долгой и трудной. Многих ты не увидишь на последнем пиру, княгиня. И тебя самой не будет в этой гриднице, когда война будет окончена!
Не веря своим ушам, Избрана наклонилась вперед и вцепилась в подлокотники.
– Да как ты смеешь, старый пень! – закричала она, от гнева забыв даже о почтении перед жрецом. – Меня не будет! Тебя самого не будет, попомни мое слово!
– Огонь Изначальный показал мне, что из похода вернется в этот дом князь Зимобор! – продолжал Громан, сверля княгиню сердитым взглядом и упираясь в дубовый пол концом посоха, точно выдерживал напор сильного ветра. – А не веришь, так возьми свое блюдо самовидное и погляди!
– Какое блюдо самовидное? – Избрана искренне изумилась.
– В каком дальние страны видеть можно, Явь, Навь и Правь![1 - Три части вселенной: Явь – мир реального, он же земной; Навь – мир мертвых, подземелье; Правь – небесный мир. Взято из «Велесовой книги». Собственно, автор убежден, что это не древний памятник, а творчество Юрия Миролюбова, середина XX века, но идея хороша.] Тебе его на днях принесли, из чужих земель доставили.
– Какое такое блюдо? – недоуменно загудели в гриднице.
– Самовидное!
– Да где же такое у нас?
– Слышь! А скатерти-самобранки нет?
– Приснилось ему, что ли!
– Чего, а умерших дедов там можно видеть? Мне бы у дядьки спросить, где он свое серебро после Яролютова похода закопал. Говорят, целый кубок был, вот с этот ковшик, и еще там перстни-обручья всякие. Мы уж обыскались, весь двор перерыли, будь он неладен!
– Сам ты неладен, Скряба, дай послушать!
А Избрана наконец вспомнила о зеркале. Конечно, Громан говорит о нем! И как только узнал! Княгиня окинула взглядом разгоряченные лица кметей. Сорока жить не могла, пока всем не разнесла! Вот, а говорят, что женщины болтливы! Сами-то хороши! Не успела она купить зеркало, и вот уже в святилище знают, что и почем! А Громан уже нацелилися на добычу. Нет, руки коротки!
– Да с чего ты взял, что это блюдо самовидное! – напустилась она на жреца. – Самое обыкновенное! Златокузнецам закажи – тебе хоть десять таких выльют.
– Прикажи его принести. И я покажу тебе в нем, что будет! Ты извела твоего брата Зимобора – я тебе покажу, как он вернется! Я тебе покажу меч в его руке! Не гневи богов, княгиня, не губи людей понапрасну, помирись с братом и отдай ему то, что его по праву! А иначе меч Марены будет в твоей руке и на коне твоем поедет Мать Мертвых!
Это было уже слишком.
– Да ты с ума сошел! – в изумлении и гневе воскликнула Избрана, едва веря своим ушам – ведь жрец при дружине обвинил ее в убийстве собственного брата. – Взять его! – крикнула она и даже вскочила на ноги. – Как ты смеешь, старый леший! Ты мне гибели желаешь! В поруб его! Чтоб тебя кикиморы взяли!
Кмети замерли с раскрытыми ртами, у некоторых в зубах были зажаты куски мяса или хлеба, что выглядело бы смешно, не будь все так потрясены. А между замершими людьми уже пробирались варяги из Хединовой дружины. Некоторые из них даже не понимали по-славянски и не могли вникнуть в суть спора княгини с Громаном, но Хедин молча сделал знак, и вот уже двое из его людей приступили к жрецу. Их задачей было действовать, а не вникать.
Волхв попытался увернуться, взмахнул посохом, но Халльвард Белый ловко вызватил посох у него из рук. Громану заломили руки за спину и поволокли из гридницы. Еще несколько варягов шли по бокам и впереди, расчищая дорогу. Никто из смолян даже не решился бы прикоснуться к верховному жрецу, но варяги, с молотами Тора на шейных гривнах, не боялись его.
Трое других жрецов стояли возле своих мест, бледные от гнева и тревоги, но молчали.
– А вы что скажете? – обратилась к ним Избрана, когда Громана вытащили за дверь. – Тоже будете нам поражение в походе пророчить? Тоже будете спорить с Перуном, который пообещал мне удачу и победу?
– Воля твоя, княгиня, – сумрачно, стараясь не терять достоинства, ответил ей Здравен. – Коли белый конь черного коня победил, значит, победа за тобой будет.
Избрана нашла взглядом Халльварда и кивнула. Варяг подошел и подал ей резной посох верховного жреца. Придерживая тяжелый дубовый посох в стоячем положении, Избрана наклонила его верхний конец в сторону Здравена.
– Возьми! – коротко приказала она.
Здравен в недоумении оглянулся на двух других жрецов, но они отвели глаза. Верховного жреца всегда выбирало само святилище, а потом проводились обряды, чтобы узнать, не противоречит ли выбор воле богов. Никогда еще не было такого, чтобы верховного жреца назначал князь. Но спорить с княгиней сейчас казалось так же глупо и опасно, как идти по реке против ледохода.
Нерешительно приблизившись, Здравен еле-еле посмел прикоснуться к навершию посоха. Но ничего не случилось – гром не грянул, молния не пала с небес. Посох не вспыхнул, когда Здравен его взял, и нижний его конец не прирос к дубовым плахам пола. Кмети закричали, сначала неуверенно, потом дружно и радостно, приветствуя нового верховного жреца. Здравен отошел с посохом, бледный, вытирая холодный пот со лба, и совсем не радовался своему неожиданному возвышению.
Устав за этот длинный день, Избрана хотела бы подняться в горницы пораньше, но сидела на пиру до глубокой ночи, зная, что так надо. Когда дружина осознает, что произошло, многие испугаются гнева богов. И совершенно необходимо, чтобы она, княгиня, была на виду и своей уверенностью прогоняла страх. Сегодня она сделала то, на что никто из них никогда бы не решился, и даже Секач поглядывает на нее со смутным тревожным уважением. Он понял не только то, что она взяла на себя смелость сменить верховного жреца. Он заметил, с какой бестрепетной готовностью варяги Хедина выполнили даже такой рискованный приказ. Собственные дружины смоленских бояр были далеко, а варяги – вот они. И если тебя так же быстро и решительно обезглавят по приказу княгини, то хоть разбей ее потом гром небесный, тебя все дальнейшее уже не будет касаться.
Но вот наконец крики утихли, кмети частью разбрелись по дружинным избам, частью заснули прямо за столами. Избрана поднялась к себе. Горничные девушки готовили постель, двигаясь с преувеличенным проворством и старательностью. Нянька что-то бормотала себе под нос, но Избрана не прислушивалась – вот уже двадцать лет как мнение няньки было ей безразлично.
Отослав всех прочь, Избрана немного посидела на лежанке, потом поднялась и достала из сундука зеркало, заботливо завернутое в кусок полотна. Ее мучило тревожное, недоверчивое любопытство. А вдруг Громан сказал правду – о том, что касается зеркала. Ведь и когда она сама смотрела в него, ей вспомнился Зимобор, о котором она в последние месяцы совсем не вспоминала. А в зеркале он был виден так ясно, как живой! Может быть, это блюдо и впрямь самовидное? И в нем можно увидеть… «Я тебе покажу, как он вернется…» Но уж это никак не может быть правдой! Вспомнив предсказания жреца, Избрана твердо решила ему не верить, но все же взяла блюдо и повернула таким образом, чтобы на него падал отблеск от светильника.
Увидеть дальние страны, Явь, Навь и Правь! Надо же, чего захотел. Избрана смутно видела собственное отражение, искаженное наклоном зеркала. Лицо в полированной поверхности выглядело озабоченным и растерянным, изнуренным, некрасивым, даже жалким. Избрана разозлилась, на память пришли все неприятности, доставшиеся ей в последнее время. И ее еще обвиняют в том, будто она погубила Зимобора. Погубила! Вот еще! Станет она его губить! Он-то ушел себе на четыре стороны, ему и горя мало!
Громан сказал, что он вернется, а значит, он жив. Никто его не губил, он просто сбежал от всех тогдашних трудностей. Раньше она радовалась его исчезновению, открывшему ей путь к престолу, но сейчас в ней вспыхнуло негодование, обида, словно своим уходом Зимобор принес ей не успех, а беду.
«Хорошо тебе! Сбежал, и горя мало! – враждебным взглядом сверля собственный отраженный взгляд, мысленно восклицала она. – А я, мало что со всей этой дрянью возись, так еще и тебя извела! Что, рад, братец любезный?»
«А ты не рада? – раздался в ее памяти голос Зимобора. Изображение в зеркале не изменилось, но Избрана была уверена, что слышит настоящий голос брата в ответ на свои упреки. Не в зеркале, но в воображении она видела его уверенное лицо и насмешливо прищуренные глаза. – Ты ведь этого хотела. Говорила, что ты не хуже мужчин, что умнее Буяра и знатнее меня, тебе и править. Ну и правь. Я-то тебе чем мешаю?»
«Хотела! – гневно ответила Избрана, и ей хотелось обернуться, найти взглядом брата, который был где-то совсем близко и только из вредности не показывался. – И не жалею! Это тебе стыдно, что сбежал! А я ничего не боюсь! Я вам всем еще покажу!»
«Ну, покажи, – невозмутимо согласился невидимый Зимобор. – Так и будешь всю жизнь всем доказывать и сама с собой воевать? Так и проживешь жизнь на войне. Это и есть твое счастье?»
Ответить на этот бессовестный вопрос Избрана не успела – опомнилась. В ужасе, как будто ее могли укусить, она отстранила зеркало и положила его гладкой стороной на стол.
Она видела Зимобора! Она видела брата и даже говорила с ним! Его голос, так хорошо знакомый, звучал у нее в ушах. Прав был этот старый пень! Блюдо – волшебное! Но это открытие не порадовало, а еще больше испугало Избрану. Брат, о котором она старалась не думать, вдруг оказался совсем рядом с ней. Она видела его – так, может быть, и он видел ее? И он теперь знает, как трудно ей приходится? Нет, нет! Избрана затрясла головой и даже зажала уши руками. Ей померещилось. Она слишком устала сегодня, и старик слишком расстроил ее своими глупыми предсказаниями. Белый конь Перуна обещал ей победу, и следует помнить только об этом, а все остальное выкинуть из головы.
Избрана торопливо завернула зеркало в полотно и спрятала на самое дно сундука. У нее было слишком много сложностей и кроме него.
* * *
Княгине Избране пришлось изрядно помучиться, принимая решение, идти или не идти самой с войском. Благоразумие говорило за то, чтобы остаться в Смоленске: если она пойдет в поход, то народ неизбежно заговорит о «мече в руке женщины» и о «Марене на ее коне». Но внутреннее чувство подталкивало Избрану к другому решению. Она не хотела признаться даже самой себе, что из дома ее гнал смутный страх. Она боялась и отпустить бояр с войском в поход без присмотра, и остаться в Смоленске без войска.
Смоленск не слишком-то обрадовался известию, что верховный жрец схвачен и по приказу княгини сброшен в поруб. Бояре промолчали – Громан был сам виноват, не вовремя взявшись пророчить поражение в походе. Даже Секач смекнул: если в неудаче понадобится виноватый, лучше пусть это будет жрец. Народ поворчал, покачал головами, почесал в бородах. Но удальцов, готовых возмутиться громко, не нашлось, и все примирились с произошедшим, видя спокойствие княжьего двора и обиженное молчание святилища.
Но недовольство лишь ушло в глубину. Варяги Хедина принесли с торга вести, которые окончательно испортили Избране настроение. Слухи о пророчествах Громана просочились в избы и теперь вовсю ходили среди простолюдинов.
– Люди говорят, что твой брат жив и скоро вернется, – рассказывал Хедин, однажды в полдень поднявшись к ней в горницу. – Гуннар и Вальбранд слышали сегодня утром такой разговор.
– Вот как? – Избрана резким движением руки выслала вон горничную девку и даже няньку, дремавшую за прялкой, хотя они с Хедином говорили по-варяжски и челядь не могла их понимать. – Кто это сказал?
– Говорят на торгу. – Хедин подождал, пока девка растолкает няньку и вместе с нею выйдет, а потом добавил: – Говорят, что он жив, что его видели и что он скоро будет в Смоленске с большим войском.
– Возьми их всех Марена! – едва выговорила княгиня. – Но ведь все это одна болтовня старого глупого… Или… Постой! Это пересказ все того же пророчества или кто-то на самом деле видел его живым?
– Никто не говорит, будто видел его. Ты разве не знаешь, как толпа распространяет слухи? Один говорит другому: «А вот я слышал, говорят…», и люди верят, как будто это самая непреложная истина. Но то, что именно эти слухи охотно поддерживаются, означает, что наши дела… не слишком хороши.
Хедин помолчал. Избрана выжидательно смотрела на него. Убедившись, что она готова слушать, варяг продолжил:
– Это все означает, что твой народ задумался о другом князе. Может, он вовсе и не живой, но люди хотят, чтобы он был жив и мог вернуться. Вот это плохо! Послушай меня сейчас! – быстро добавил он, видя, что княгиня сделала досадливое движение и хочет его перебить. – Он ушел, не успев ни с кем поссориться. В том, кто далеко, никогда не видят недостатков. Он хорош уже потому, что далеко. Теперь все помнят только, как весело было с ним на пирах, какой он удалой охотник и все такое. Ты должна заставить их забыть о нем и думать о тебе. И если боги послали тебе войну, то это даже кстати. Ты выиграешь эту войну, и тогда никто не усомнится, что ты хороший князь.
– Войну еще нужно выиграть, – бросила Избрана.
– Разумеется, – невозмутимо сказал Хедин. – Князь всегда идет на войну, зная, что он ее выиграет. Иначе лучше совсем не ходить. И если ты настоящий князь, то ты не должна сомневаться.
Избрана сердито сжала губы. Смоленск сомневался в ней, потому что она женщина, и чужие сомнения заставляли и ее сомневаться в себе. Она прошлась по горнице от стены к стене, глядя перед собой и не замечая ни узорных восточных ковров из разноцветной валяной шерсти, которыми были покрыты все лавки, ни бронзовых светильников, ни резных ларей и ларцов – всего того, чему она так радовалась прежде. Хедин сидел неподвижно, только поворачивал голову вслед за ней. Наконец Избрана остановилась и повернулась к Хедину. Она очень редко просила у него совета напрямую, но сейчас не могла решиться сама.
– Значит, я должна идти в поход? – спросила она.
– Я думаю, это будет для тебя самым правильным, – одобрил Хедин. – Ты умная женщина. Твоих бояр нельзя оставлять без присмотра.
– А Смоленск можно?
– Раз уж ты не можешь разорваться и тебе некого оставить вместо себя, умнее держать в руках войско. С войском ты всегда возьмешь назад Смоленск, а без войска будешь беззащитна даже в Смоленске.
Отойдя к окну, Избрана посмотрела вниз, но сквозь тонкие светло-серые пластинки слюды разглядела лишь несколько неясных фигур, движущихся через двор. Даже не поймешь, кто это… да не все ли равно? Ей было отчаянно жаль, что она не может разорваться надвое и что ей некого оставить вместо себя. Вокруг нее было множество людей, но она не доверяла никому, кроме Хедина. Но оставить вместо себя Хедина она не может: варягов здесь не любят, и тогда власть немедленно захватит кто-то из бояр. Избрана вздохнула. У нее было тяжелое чувство, что она уперлась лбом в какую-то глухую и холодную стену. В этом углу она совсем одна.
Но колебания на этом кончились, и в тот же день княгиня объявила, что отправляется в поход. Красовит покраснел от досады: не хватало еще женщине вмешиваться в воинские дела!
– Сидеть бы тебе дома, матушка! – рявкнул он, и этот «совет» прозвучал настолько грозно, что слабого духом мог бы и сбить с ног. – Да испокон веков для войны воеводу выбирали, а князь дома сидел! А ведь раньше князьями мужчины были! Ты-то куда собралась!
– Я – княгиня, и мое место – впереди! Всегда! – жестко, с вызовом глядя в глаза сотнику, отчеканила она. – С князем войску удача, без князя – погибель.
– Вот то-то же, – себе под нос проворчал Блестан. – Без князя – погибель…
Но сидящие вокруг пока предпочли его не понять. Поруб на заднем дворе всем помнился, а княгиня оставалась такой же решительной и неуступчивой, как и в знаменательный день битвы коней.
Дождавшись окончания новогодних праздников, княгиня с войском выступила в поход. Через несколько дней, в погосте под названием Подгоричье, их ждали первые новости. Князь Столпомир с большим войском был совсем рядом. Он был уже в Ольховне, всего в двух переходах отсюда. Узнав об этом, Избрана невольно заломила руки: ведь если полочане прошли по Днепру, значит, Оршанск уже захвачен!
– Да может, и нет! – утешали ее бояре. – Может, Столпомир не по Днепру, а от озер пришел – зима же, и по болоту пройти можно.
– Но где же тогда Буяр?
– Может, в Оршанске пережидает. А может, вот-вот подойдет и Столпомиру в спину ударит.
