Ему хотелось свистнуть, как свистят кавалеристы, скачущие в степи, или взреветь мотоциклом «Ява», на котором ездит агроном, но он боялся напугать зверя, бегущего перед ним.
«Куда же он бежит? – думал Серпокрылов. – Наверно, на север. Северный зверь должен бежать на север. На полюс!»
Серпокрылов смеялся, ему казалось, что он всё знает, всё понимает, и действительно, он всё больше понимал, что это за зверь бежит перед ним, куда бежит и зачем.
«Назову его Филькой», – думал он.
Кто из нас, людей деревенских или городских, поймёт сердце песца, душу недопёска? Даже и в собачьей душе мы только чуть научились читать, а о песцах и ведать не ведаем. Есть, конечно, десяток на земле знатоков, которые расскажут о песцах. Но что скажут они о душе песца, не того, что бродит по белым пустыням тундры, а вот этого – искусственного, платинового, выведенного в клетке! Что там бьётся у него в груди – сердце или моторчик, заведённый на время человеком?
Не видно в платиновом Наполеоне сходства с его свободными родственниками, и не слишком похож он на придуманного плотником английского шпица.
Более всего схож Наполеон с тюфячком на коротких ножках. И вся душа его ушла, наверно, в этот густой теплейший мех, в этот красивый волос? А сердце бьётся лишь для того, чтобы волос становился всё длиннее и краше.
Наполеон спешил. Ему казалось, ещё немного, и он убежит от верёвки. А дошкольник старался так поспевать, чтоб верёвка не резала песцу шею.
«Мы бежим на полюс! – думал дошкольник Серпокрылов. – А куда же иначе нам бежать? Вперёд! Я там давно хотел побывать!»
Позвякивая боевыми наградами, бежал дошкольник Алексей Серпокрылов через деревню Ковылкино вслед за недопёском Наполеоном Третьим.
С каждым шагом увеличивалось на его груди количество орденов и всё ближе был Северный полюс.
Колёса, которые видит старик Карасёв
Настало наконец-таки время поговорить о старике Карасёве, о ковылкинском человеке с небритою бородой и носом кисельного цвета.
Старики такие есть во всех деревнях. Они сторожат колхозные сады, подшивают валенки. Этими делами занимался и старик Карасёв – и сад стерёг, и валенки подшивал. Короче, это был обычный старик, и только одна черта отличала его ото всех других стариков.
Старик Карасёв был колдун.
Впрочем, разобраться в этом деле – умеет Карасёв колдовать или нет – никто толком не мог.
Печник Волопасов спросил как-то:
– Ну что, дедок, ты вправду, что ль, колдовать умеешь?
– Колдуем помаленьку, – ответил на это старик Карасёв.
– Да ладно врать-то, – сказал печник.
Карасёв равнодушно улыбнулся и вдруг глянул на печника через левое плечо. Волопасов вздрогнул и отошёл в сторону сельсовета. А на другой день на шее у него выросла болячка.
С каждым днём болячка разрасталась, и жена Волопасова уговаривала его пойти к старику повиниться.
– Против колдовства имеется наука! – возражал Волопасов.
Он купил йоду и стал смазывать им болячку. Научное лекарство вступило в борьбу с колдовской болячкой и в конце концов, конечно, победило.
Но не болячками удивлял старик Карасёв белый свет. Главная сила его заключалась в другом: старик Карасёв видел колёса!
Что это за колёса, Карасёв и сам толком объяснить не мог. Но, по словам его, получалось, что возле каждого человека имеется в воздухе какое-то цветное колесо. Вроде радуги. Да только колесо это не всякому дано увидеть.
Например: плотник Меринов никаких колёс не видит, и слесарь Серпокрылов не видит, да и вообще никто не видит. А вот старик Карасёв видит.
В тот день, когда появился в Ковылкине Наполеон, Карасёв сидел на лавочке у калитки, а соседка Нефёдова шла из магазина и присела передохнуть.
– Куда ты столько хлеба набрала? – сказал Карасёв. – Десять кирпичей!
– Как это куда! – закричала в ответ Нефёдова и принялась считать, сколько у неё в доме народу, да куры, да корова, да поросята, да праздники впереди. Своими крикливыми подсчётами она оглушила старика на оба уха, потом перевела дух и решила поболтать о колёсах. – Неуж всё-таки вправду бывают колёса вокруг людей?
– А как же, – ответил Карасёв. – Обязательно бывают.
– И ты видишь это?
– А как же мне не видеть-то их, если они видны, – возразил старик.
– Ну, а вокруг меня есть такое колесо?
– Виднеется, – подтвердил Карасёв. – Да только не слишком уж большое.
– Что уж, совсем, что ли, маленькое? – спросила Нефёдова чуть огорчённо.
– Ну, как тебе сказать, – ответил Карасёв, закуривая цигарку, – сантиметра на четыре.
– И какого ж оно цвета?
Тут старик Карасёв поглядел на соседку внимательно, выпустил в воздух дыму и сказал:
– Коричневое.
Такой цвет Нефёдову почему-то обидел.
– Старый ты пёс, – сказала она. – Напустил дыму, вот и натемнил в колесе.
– Табачный дым колёсам не помеха, – ответил старик Карасёв, равнодушно ещё раз взглянувши на соседкино колесо.
– Тьфу! – плюнула Нефёдова. – У тебя небось и вовсе никакого колеса нету.
– Мне своё колесо видеть не дано.
Старик покуривал цигарку, а Нефёдова искоса взглядывала на него, прищуривалась, словно хотела разглядеть, не видно ли какого колеса. Но, кроме шапки солдатской, носа да цигарки, она не видела ничего. И на улице не видно было никаких колёс, только у дороги валялась, как обычно, автомобильная покрышка.
На дорогу выскочила из-за угла собачка на верёвке, а за нею бежал дошкольник Серпокрылов.
– Смотри-ка, дед, вон мальчишка слесарев бежит. Неуж и вокруг него есть чего-то?
– А… это Лёшка Серпокрылов. Вокруг него радуга васильковая с розовым разводом.
– И вокруг собаки есть?
– Ну нет, – сказал Карасёв. – Вокруг собак не бывает… Они их видят, а сами не имеют. Постой, постой… Что за оказия? Вроде что-то намечается синеватое! Да это не собака!
Старик Карасёв разволновался, достал из кармана очки.
– Эй, Лёшка, подь-ка сюда!
– Некогда, дедушка Карасёв! – крикнул в ответ Серпокрылов. – На полюс бегу! – И скрылся за углом.
– Странное дело, – взволнованно рассуждал старик Карасёв. – Вокруг собак никогда не бывает, а тут что-то синеватое.
Пока старик рассуждал, на улице появился новый человек.
В шапке «пирожок», в овчинном полушубке романовской дубки, он быстро шагал, почти бежал по улице. В руках он держал толстую палку, окованную полосовой сталью, а на спине его подпрыгивал зелёный, через плечо на ремне, сундучок.
– Это что за человек? – спросила Нефёдова. – Какое вокруг него будет колесо?
– Тьфу! – плюнул старик Карасёв. – Салатовое!
На севере диком
Последним уроком во втором классе был урок рисования.
Кончилась переменка. Техничка Амбарова пробежала по коридорам.
– Звонок не работает! – кричала она. – Движок барахлит. Току нету! Расходись по классам!
– Без звонка не пойдём! – кричали Белов и Быкодоров из четвёртого класса.
– Дззззззз… – зазвенела Вера Меринова.
– Дзынь-трынь! Трам-блям-блям! – подхватил весь второй класс, и скоро в школе раздался такой звон, какого никогда в жизни не устроить электрическому току.
– Кончай звонить! – закричал учитель рисования Павел Сергеевич. – Готовь карандаши да альбомы!
Во втором классе очень любили рисование, и рисовали здесь отлично.
«Таланты! – говорил о них Павел Сергеевич. – Петровы-Водкины!»
Уроки свои Павел Сергеевич начинал обычно с какого-нибудь фокуса. Вдруг доставал из кармана огромный гипсовый нос или приносил в рюкзаке лошадиный череп. Сегодня он пришёл с пустыми руками, и напрасно таланты глядели с надеждой на учительские карманы. Карманы не оттопыривались, гипсовый нос оттуда не высовывался.
Павел Сергеевич прошёлся по классу, остановился у окна.
– Сколько снегу навалило, – сказал он. – Скоро настоящая зима.
Ребята поглядели в окно на старые берёзы, присыпанные снегом. Чёрные грачиные гнёзда на берёзах накрылись белыми колпаками.
– Видите за фермой сосну? – спросил Павел Сергеевич.
– Видим, видим! – закричал хорошист Миша Чашин.
– Посмотрите на неё хорошенько, – попросил Павел Сергеевич.
Ребята с любопытством принялись рассматривать сосну, как будто ожидали, что Павел Сергеевич сейчас устроит с нею какой-нибудь фокус.
Но Павел Сергеевич ничего не устраивал, а сосна стояла не шевелясь, подпирала мудрой головой серое ковылкинское небо.
Эта сосна была знаменита. Ни в деревнях, ни в окрестных лесах не было дерева выше ковылкинской сосны, а медовый её ствол был толще самой огромной бочки. Старики говорили, что сосна заколдована. В неё ни разу не попала молния. Другие, мелкие деревья июльские грозы крошили каждый год, а сосну обходили стороной.
– Это очень старая сосна, – сказал Павел Сергеевич. – И вот каждое утро, по дороге в школу, я думаю, что это про неё написал Лермонтов стихотворение… Послушайте.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна.
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим,
Как ризой, одета она.
И снится ей всё, что в пустыне далёкой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утёсе горючем
Прекрасная пальма растёт.
Ребята помолчали, обдумывая стихотворение, а потом сразу стали спорить, про какую это сосну написано.
– Да не про нашу это!
– Про нашу! Про нашу!
– Погодите, – сказал Павел Сергеевич. – Давайте по порядку. Миша Чашин!
Второклассники замолчали. Хорошист Миша Чашин пользовался в классе авторитетом. Его уважали.
– Это не про нашу, – сказал Миша Чашин. – Нету горной вершины. Почему ничего не сказано про ферму, а ведь она под сосной?
Миша Чашин сел на место, и слово взял Коля Калинин.
– Горной вершины нет, зато есть бугорок, – сказал он. – Но дело не в этом. Стихотворение про сосну, которая стоит одиноко. Значит, и про нашу. Значит, это наша сосна спит и видит пальму.
– Пальму Меринову, – сказал Миша Чашин и засмеялся.
– Кокосовую! – закричал Коля Калинин. – Не тебя же во сне видеть!
– Спокойно! – сказал Павел Сергеевич. – Калинин, сядь. Говори, Вера.
– Это написано не про сосну, – сказала неожиданно Вера, – а про одинокого человека. Он стоит, и ему печально.
