Джо подождал, пока все не рассядутся по скамьям и не успокоятся. Он всматривался в хорошо знакомые лица своих друзей и противников. Затем поднял глаза к галерее для посетителей, где сидели его мать Роуз, жена Фиона и старшая дочь Кейти. А ведь сложись наша жизнь по-другому, они бы здесь не сидели, подумал он. И жил бы он с семьей где-нибудь в Восточном Лондоне, в сырой, холодной комнате, питаясь впроголодь и экономя на угле, чтобы было чем заплатить за жилье. Ему и Фионе повезло. Они вырвались из нищеты. Но очень и очень многие по-прежнему бедствуют. Джо подумал о тех, кто продолжает работать за несколько жалких пенсов в час, кто редко ест досыта и дрожит от холода. Потом продолжил выступление:
– Господин премьер-министр, господин спикер, уважаемые коллеги! Предлагаемый мной закон – это веление времени. Время требует дать каждому британскому ребенку образование, полностью отвечающее его способностям. Нужно вывести каждую девочку и каждого мальчика, живущих в лондонском Уайтчепеле, в трущобах Глазго и Ливерпуля, из нищеты и безнадежности. Это под силу только образованию. Только образование способно сделать так, чтобы опустели тюрьмы, работные дома и трущобы.
Наше правительство наконец-то начинает осознавать тяжкую участь рабочего класса и начинает заботиться о нуждах большинства, а не только горстки избранных. Вспомните, как далеко мы продвинулись за последнее десятилетие. Посмотрите на наши достижения. Дети бедняков лучше защищены от издевательств и эксплуатации. Старики получили пенсии. Появилось страхование на случай потери работы. И это лишь несколько примеров.
Скептики утверждали, что все это никогда не будет достигнуто. Тех, кто предлагал Закон о детях и Закон о государственном страховании, они называли мечтателями. Этим эпитетом наиболее добрые из вас награждали и меня. Но если мечтатели способны оградить шестилетних детей от фабричного труда, если мечтатели стремятся положить конец неграмотности и невежеству, тогда я горжусь, что меня называют мечтателем.
Сделав небольшую паузу, Джо произнес завершающие фразы своего выступления:
– Нынче мы находимся на переломном этапе британской истории. Двинемся ли мы дальше, выбрав новый, сияющий путь и тем самым обеспечив будущее для всех британских детей? Или повернем назад? Назад, к привычному положению дел. Назад, к поражению, обездоленности и отчаянию. Не мне указывать вам, как голосовать. Я могу лишь сказать: настало время отбросить своекорыстные интересы и политические амбиции. Пора позаботиться о тех, благодаря кому вы занимаете места в парламенте. Я призываю вас, джентльмены, подумать о ваших избирателях и обратиться к вашей совести.
После его выступления установилась полная тишина. Было настолько тихо, что он слышал тиканье часов палаты общин. Потом раздались аплодисменты. Послышались одобрительные возгласы. Депутаты-лейбористы поднялись со своих мест и аплодировали стоя. К ним присоединились и многие депутаты-либералы. Только на скамьях, занимаемых тори, было тихо. Аплодисменты не стихали целых две минуты, после чего спикер вновь призвал к порядку.
Началось голосование. Подсчет голосов «за» обеспечил законопроекту Джо рассмотрение во втором чтении. Однако поддержали его далеко не все. Чтобы стать законом, законопроекту придется пройти еще долгий путь. Но он хотя бы преодолел первое чтение и не был разгромлен. На большее Джо сегодня не надеялся.
Вернувшись на свое обычное место возле передних скамей, он взглянул в сторону галереи. Роуз и Фиона торжествующе улыбались. Кейти, зажав в руке блокнот, помахала ему.
После короткого перерыва спикер объявил о выступлении почтенного Уинстона Черчилля, первого лорда Адмиралтейства и командующего Британским военно-морским флотом.
– О чем Уинстон будет говорить? – шепотом спросил кто-то за спиной Джо.
– О своих чертовых кораблях, – ответил Льюис Мид.
Едва Черчилль заговорил, стало ясно: его выступление касалось не просто кораблей, а дредноутов.
Первый британский дредноут был спущен на воду в 1906 году и представлял собой совершенно новое поколение военных кораблей, оснащенных крупнокалиберными орудиями и приводимых в действие паровыми турбинами. Этот дредноут знаменовал собой начало гонки вооружений с Германией.
После того как кайзеровская Германия построила два аналогичных корабля, в 1909 году парламент проголосовал за выделение средств на постройку четырех дредноутов, а также за изыскание денег, чтобы в следующем году заложить еще четыре.
Решение о постройке военных кораблей вызвало отчаянную схватку между либералами и консерваторами. Надеясь урезать аппетиты военных, либералы соглашались выделить средства только на четыре дредноута. Тори и слышать не желали об ограничениях. Джо хорошо помнил сцену в палате общин, когда обсуждалось число кораблей. Тори в полную мощь своих глоток выкрикивали: «Заявляем единогласно: строить все восемь! Ждать не согласны!» Так продолжалось, пока они не заглушили либерала Дэвида Ллойд-Джорджа, тогдашнего министра финансов, и не добились строительства восьми дредноутов. А теперь Уинстон требовал новых кораблей.
Черчилль выступал обстоятельно, приводя громадное число цифр и фактов. Тон выступления был, как всегда, раздражительным. Он говорил о нарастающей агрессивности Германии по отношению к соседним Франции и Бельгии и о возможности вооруженного конфликта. Если такой конфликт разразится, велика вероятность, что к Германии примкнет Турция.
– Что означал бы подобный альянс для нашей союзницы России? – спрашивал Черчилль. – Для балканских стран? И что важнее, для бесперебойного доступа Британии к ее персидским запасам нефти и индийским колониям? – Черчилль сделал паузу, расхаживая перед собравшимися и давая мрачному сценарию укорениться в голове каждого присутствующего, после чего тихо сказал: – Страна, обладающая лучшим военно-морским флотом, будет контролировать Дарданеллы. Не забывайте об этом, джентльмены. А страна, которая контролирует Дарданеллы, контролирует проход на Ближний Восток, к России и странам Центральной Азии. И сегодня я прошу вас поддержать выделение средств на постройку новых дредноутов. Тогда мы будем абсолютно уверены, что этой страной окажется Британия, а не Германия.
На сей раз скамьи консерваторов не безмолвствовали, как было после выступления Джо. Они горячо и шумно поддерживали Черчилля. Тори кричали, свистели и аплодировали. Джо ожидал, что они вот-вот запоют «Правь, Британия!». Спикер едва не расколол свой молоток, пытаясь их утихомирить.
– Итак… трущобные крысы или корабли? Что перетянет? – спросил у Джо Льюис Мид. – Я знаю, на что сделаю ставку.
– Я тоже, – ответил Джо. – Когда дойдет до второго чтения, предложение Уинстона пройдет, а мое зарубят. Уинстон сумел убедить всех, что немцы вот-вот начнут наступление на Букингемский дворец. У моих школ, Льюис, нет шансов продержаться против его кораблей.
Последовало голосование. Законопроект Черчилля тоже прошел в первом чтении. Затем спикер объявил перерыв на ланч, и депутаты стали подниматься с мест.
Разумеется, Джо не мог подняться со своей коляски, но, выехав из зала, он со всей наглядностью видел результаты вроде появившейся надписи на стене. До его ушей долетали обрывки разговоров. Холодный ветер, о котором он несколько дней назад читал в газетах, крепчал. Собиралась буря, готовая разразиться из Германии, охватить Европу, пересечь Ла-Манш и примчаться в Лондон.
К нему подошли несколько парламентариев – поздравить с произнесенной речью. Среди них был и бывший премьер-министр тори А. Дж. Бальфур.
– Ищете место, где перекусить, старина? – спросил он Джо. – Да? Признаюсь, вы произнесли блистательную речь. Ничего похожего на их наплевательское отношение. Они раздувают военную истерию. Как же, настало время поставить кайзеру синяк под глазом и все такое. Не успеешь оглянуться, как Уинстон заставит их всех маршировать по Трафальгарской площади с кастрюлями на головах.
Джо тихо кивнул. Шутки шутками, но оба знали, что Бальфур прав.
– Старина, не вешайте носа. Вам эта мрачность не к лицу, – подбодрил его тори. – В действительности это обычное бряцание оружием. Помяните мои слова: мы будем держаться в стороне от европейской драки. Вы не хуже меня знаете: военная мощь – лучший способ избежать войны.
– Только не в этот раз, Артур, – невесело рассмеялся Джо. – И не с этим безумцем в Берлине. Я убежден: наращивание военной мощи – лучший способ развязать войну.
Глава 13
– Питер, мама постоянно расспрашивает меня про вас. «Глэдис, как он выглядит?», «Глэдис, а чем он занимается?», «Глэдис, почему ты не пригласишь его домой, как подобает приличной девушке?». Я подумала… точнее, понадеялась… может, в следующее воскресенье вы заглянете к нам на чай?
Макс фон Брандт опустил глаза, затем снова посмотрел на безвкусно одетую девицу, сидящую напротив. Он намеренно помолчал; ровно столько, чтобы она испугалась, затем ответил:
– Я буду только рад, Глэдис. Очень рад.
– Вы согласны? – прошептала она, не веря своим ушам. – Вы и в самом деле согласны? Как здорово! Мама очень обрадуется. – Она застенчиво посмотрела на Макса, моргая карими глазами за толстыми стеклами очков, потом добавила: – И я тоже.
– Как насчет еще одного стаканчика шенди? – с улыбкой спросил Макс. – Надо же отпраздновать будущее знакомство с вашей мамой.
– Мне нельзя. Я уже выпила два, – кусая губу, ответила Глэдис.
– Котенок, вы абсолютно правы, вам нельзя, – согласился Макс. – Такой момент заслуживает напитка получше – шампанского.
– Ой, Питер! Шампанское! – воскликнула Глэдис. – Я очень люблю шампанское. Но это ведь так дорого. Оно ужасно дорогое.
– Чепуха! Нет такого, чего бы я не позволил для моей девочки, – сказал Макс, погладив ее по голове.
Он встал, подошел к стойке и заказал бутылку дешевого шампанского и два бокала. Ожидая, пока бармен принесет заказ, Макс смотрел на Глэдис через зеркало над стойкой. Она поправляла волосы. Ее щеки раскраснелись. Она улыбалась. Его замысел удавался слишком уж легко.
Они виделись в пятый раз. Дважды они встречались за выпивкой. Один раз гуляли в Гринвиче. Один раз сходили в мюзик-холл. Сегодня они снова встретились в баре, куда он ее привел в вечер их подстроенного знакомства.
На каждом свидании Макс вел себя безупречно, по-джентльменски. Он был предупредительным, вежливым, готовым за все платить. Он подавал Глэдис руку, помогая входить и выходить из автобуса, спрашивал о ее матери, рассказывал о своей работе, церкви и родителях, живущих в Брадфорде. Он не забывал на несколько дней исчезать, как и надлежит моряку, отправляющемуся на север, в Гулль, или на юг, в Брайтон.
– Ну вот и шампанское прибыло, – сказал Макс, возвращаясь к их столику.
Он наполнил бокалы и произнес тост, наклонившись к Глэдис. Ее глаза скользнули по его шее.
– Боже мой! Что с вами произошло? – спросила Глэдис.
– Пустяки, – отмахнулся Макс.
Зацепив пальцем воротник, Глэдис притянула Макса к себе.
– Какая ужасная царапина! – прошептала она.
Так оно и было. Царапина и в самом деле выглядела ужасно.
– Я переносил капитану сундук. Не заметил зазубренной кромки. Она и полоснула меня по шее, – пояснил Макс.
– Бедняжечка. Давайте я вам помогу, – робко предложила Глэдис.
Она поцеловала кончик пальца, дотронулась до его шеи, после чего захихикала, прикрываясь рукой. Она всегда прикрывала рот, стесняясь крупных кривых зубов.
Макс взял ее за вторую руку и поцеловал:
– Мне стало намного лучше. Спасибо, дорогая Глэдис.
Глэдис отчаянно покраснела.
– Дерзкий мальчишка, – сказала она и снова захихикала. – Только не вздумайте строить далеко идущие планы.
Максу показалось, что его внутренности наполнились свинцом. Жутко было смотреть на это заурядное недоразумение женского пола в плотных чулках и так называемой практичной обуви, пытающееся быть веселым и кокетливым. Затея Макса вдруг показалась ему жестокой. Ему захотелось покончить с его хитроумным планом, усадить Глэдис в кеб и отправить домой. Но он совладал с собой. Бывали мгновения, когда он ненавидел то, чем занимался. В такие мгновения он и себя ненавидел. Однако возможностей отринуть долг у него было не больше, чем у его отца, сражавшегося в Меце в 1870 году. У каждого поколения фон Брандтов долг всегда стоял на первом месте, и Макс не был исключением.
Он застегнул воротник, поморщившись от болезненного надавливания ткани на рану, и сделал вид, будто внимательно слушает болтовню Глэдис. Он соврал ей о происхождении раны, как врал во всем, что касалось его жизни. Не было никакого сундука с зазубренной кромкой. Царапину на шее и еще несколько, на спине, ему оставила его любовница. Мод Селвин Джонс.
Пока Глэдис щебетала, рассказывая, какой обед она для него приготовит в воскресенье, Макс вспоминал любовные утехи с Мод.
Первый раз это было в Кедлстоне, у него в комнате. Они тогда опрокинули стол и разбили вазу.
Второй раз – в Уикершем-Холле, ее имении в Котсуолде. Он поимел ее в лесу. А может, все было наоборот. Они решили дать лошадям отдохнуть. Макс наклонился, чтобы поцеловать Мод, и уже в следующее мгновение они катались по земле. Мод ухитрилась не порвать шелковые чулки и удержать на голове шляпу. Дразнящая улыбка, едва заметная под черной вуалью, и пробудила в нем безумное желание. Тогда они явно напугали лошадей.
В третий раз это случилось, когда они возвращались из оперы к нему домой. Едва кучер отъехал от тротуара и кеб покатился в промозглую лондонскую темноту, Мод скинула туфли, затем медленно, дюйм за дюймом, стала приподнимать подол платья, дразня Макса. Так продолжалось, пока он не увидел, что под платьем у нее ничего нет. Страху на кучера они нагнали изрядно.
И наконец, их последняя ночь на квартире Мод. Когда он приехал, в ее спальне горело не менее сотни свечей. В серебряном ведерке со льдом лежала бутылка шампанского. И устрицы, тоже во льду. В начале их любовной игры Мод водила по его телу куском льда. Другой кусок она прикладывала к его царапинам уже в конце. Одно это воспоминание вызвало у Макса жесточайшую эрекцию. Мод сочетала в себе все, что он жаждал найти в женщине: возбуждение, способность довести до изнеможения, красоту и необузданность. Она подарила Максу то, чего он хотел сильнее всего, – возможность на несколько часов забыть о том, кем он являлся и чем вынужден заниматься.
– …или «Бисквит королевы Виктории»? Питер, какой вы хотите? Питер!
Gott verdammt noch mal![5 - Боже, черт меня побери! (нем.)] Он находился за многие мили от Глэдис.
– Что, Глэдис? – спросил он, быстро погасив воспоминания о Мод.
Мысли о ней мешали сосредоточиться на Глэдис, а это никуда не годилось. Нынче вечером он должен еще продвинуться в осуществлении своего замысла.
– Я спрашивала, какой пудинг вам бы хотелось, – с беспокойством произнесла она. – К воскресному чаю. Вы что, меня не слушали?
– Нет. Совсем не слушал.
Глэдис сникла:
– Простите. Должно быть, этим разговором про пудинги я нагнала на вас скуку. Какая же я глупая! Даже не знаю, и зачем я столько болтаю. Я просто…
Макс взял ее за руку:
– Знайте, Глэдис, я думал о том, как сильно мне хочется вас поцеловать. Я много думаю об этом. Гораздо больше, чем о пудингах.
Глэдис вновь зарделась, ошеломленная услышанным:
– Ой, Питер, я… даже не знаю, что и сказать.
– Скажите, Глэд, что вы меня поцелуете. Всего один раз.
Глэдис беспокойно огляделась, затем быстро чмокнула его в щеку. На Макса пахнуло мокрой шерстью, тальком и камфорой.
– Это намного вкуснее «Бисквита королевы Виктории», – сказал он. – А теперь позвольте мне ответный поцелуй.
Он наклонился и поцеловал ее в губы, немного задержав поцелуй. После этого Глэдис не смела на него взглянуть. Зато Макс смотрел на нее и видел вздымающуюся грудь и дрожащие руки. Хорошо. Он подлил ей шампанского, повторив это несколько раз. Через полчаса Глэдис Бигелоу была пьяна.
– Ой, Питер, какое здесь вкусное шампанское! – воскликнула она. – Давайте выпьем еще.
– По-моему, котенок, вы выпили более чем достаточно. Пора отвезти вас домой.
– Я не хочу домой, – надула губы Глэдис.
– Вас мама ждет. Вставайте. Обопритесь на меня. Умница…
Макс поставил ее на ноги, помог надеть пальто и вывел из паба. Глэдис пошатывало. Пока шли к автобусной остановке, ему пришлось держать ее за руку. Через несколько шагов она споткнулась и, не подхвати ее Макс, растянулась бы на тротуаре, упав ничком.
Замысел Макса осуществлялся сам собой.
– Глэдис, дорогая, по-моему, вы перебрали шампанского. Вам нельзя появляться дома в таком виде. Нужно взбодрить вас кофе. Здесь поблизости есть места, где подают чай или кофе? – спросил Макс, с нарочитой внимательностью оглядывая улицу.
– Поцелуйте меня, Питер, – попросила Глэдис.
Язык у нее заплетался, и потому первое слово она произнесла как «цепелуйте».
Макс глубоко вдохнул:
– Я бы с радостью. Но каким хамом я буду после этого? Целовать девушку, злоупотребившую шампанским.
– Питер, никакой вы не хам, – с чувством возразила Глэдис. – Вы самый чудесный-расчудесный, удивительный мужчина, какие мне встречались.
– Глэдис, теперь я точно знаю, что вы пьяны, – улыбнулся Макс. – Послушайте, мы сделаем вот что. Я отведу вас к себе в комнату.
– Я… сомневаюсь, что это хорошая идея, – забеспокоилась Глэдис.
– Совсем ненадолго. Пока вы не протрезвеете. Заварю вам кофе покрепче.
– Не надо. Я прекрасно себя чувствую. Я вполне могу доехать домой. Честное слово.
Макс покачал головой:
– В таком состоянии я не отпущу вас одну. Так и под автобус недолго попасть. И проводить вас до дома тоже не смогу. Что ваша мама подумает обо мне? Она меня потом и на порог не пустит. Какой там воскресный чай!
От этих слов глаза Глэдис испуганно округлились.
– Ну хорошо, – беспокойно пробормотала она. – Я пойду с вами, но только чтобы выпить кофе. А потом сразу поеду домой.
