Анна Дашевская "Суперинтендант и его заботы"

– Чем болен? Так вот сразу и не ответишь…

– А вы попробуйте! Начните с начала, а дальше как пойдёт.

– В свое время… Давно, ещё в начале карьеры, Карл повредил ногу во время спектакля. Разрыв связок коленного сустава, очень болезненно, и единственный способ восстановить нормальную подвижность – артроскопическая пластика.

Лавиния нахмурилась:

– Пару раз я видела его на сцене, и двигался он нормально, не прихрамывал.

– Да, вы правы. Ему тогда же, сорок лет назад, и сделали эту операцию. А вот сейчас Карл пришёл ко мне с жалобой на то, что колено болит, после каждого спектакля – особенно сильно.

– И?

– И я провёл обследование, – Ди Майо потёр переносицу и вздохнул. – На мой взгляд, там полностью всё восстановилось, и болеть не может. Ну, или это фантомные боли, которым не с чего было сейчас появляться…

– Или синьор Оттоленги попросту обманывает, – закончила госпожа Редфилд.

– Боюсь что так.

– Хорошо. Чем великий певец болен, вы мне рассказали. А что его беспокоит?

– Не знаю. Он не выходит из своей отдельной палаты, даже в наш парк. Он не принимает посетителей, не активирует коммуникатор, отсылает букеты и сладости, отказался встречаться со своим агентом и с аккомпаниатором. Правда, регулярно получает магвестники, это отслеживается системой охраны клиники, но тут, сами понимаете, можно лишь отметить факт.

– Понятно, – кивнула Лавиния. – Ну что же, ведите.

– Куда?

– В ту самую отдельную палату, Родерико!

– Но, Лавиния, я же сказал, он отказывается принимать посетителей!

– Мой дорогой профессор, это расследование незаконного применения магии. Синьор Оттоленги может отказываться от чего угодно, но мне нужно с ним поговорить. Для него же будет лучше, чтобы это не превратилось в необходимость его допросить. Я понятно формулирую?

– Вполне, – буркнул Ди Майо.

– Как я поняла, встреча не нанесёт непоправимого вреда его здоровью или драгоценному голосу, застрахованному на двести тысяч дукатов? Не нанесёт. Всё остальное – к психотерапевтам.

В приёмной профессор бросил свирепый взгляд на разлетевшуюся с вопросами секретаршу и велел все встречи на этот день отменить. Потом посмотрел на госпожу Редфилд и расплылся в улыбке:

– Маддалена, подайте синьоре коммандеру свежий халат! – полюбовался получившейся картинкой. – Ну вот, отлично… Вам очень идёт, синьора коммандер.

Халат похрустывал. Лавиния одёрнула его и спросила:

– Я похожа на мясника?

– Ну что вы, на самого лучшего патологоанатома!

И оба расхохотались.

Отдельная палата располагалась на верхнем, шестом этаже здания, и доставлял туда особый лифт. Ди Майо приложил ладонь к сканеру и вполголоса проговорил несколько слов на квенья. Госпожа Редфилд стоически удержалась от смеха.

Впрочем, дежурный на шестом этаже – кажется, брат-близнец шкафоподобного Антонио – дремал, устроившись в удобном кресле. Пустой коридор тонул в полумраке, выходившие в него двери были закрыты.

– Здесь вообще кто-то есть, кроме… искомого пациента? – спросила Лавиния.

Она постаралась говорить тихо, но, даже приглушённый, голос её заметался эхом по углам. Дежурный вскочил и ошалело заозирался.

– Спите, Пьетро, спите, – ласково проговорил профессор. – Мы на минуточку.

Знаменитый бас лежал на кровати, закинув руки за голову, и в сторону хлопнувшей двери едва глянул. Впрочем, увидев, что главный врач клиники явился к нему не один, Оттоленги встал и сложил руки на груди.

– Я не давал согласия на встречу, – произнёс он.

Лавинии показалось, что от низких нот его голоса у неё волосы на затылке поднялись дыбом.

– Боюсь, синьор Оттоленги, что у профессора Ди Майо не было возможности со мною поспорить, – сказала она сухо. – Но я обещаю не задержать вас надолго…

Тихонько хмыкнув, певец жестом предложил Лавинии стул, сам же уселся на кровать.

– Итак, синьора?..

– Коммандер Редфилд, Служба магической безопасности, – отрекомендовалась она. – Я работаю над делом о незаконном магическом воздействии, и хотела бы задать вам несколько вопросов.

– Прошу вас.

– Вы разорвали контракт с театром «Ла Фениче» и выплатили ему значительную неустойку. Почему?

– Это моё личное дело.

– И всё же я прошу вас ответить.

– Повторяю: это моё личное дело. Предположим, тамошняя влажность плохо влияет на мои голосовые связки. Или мне не понравился цвет сидений в зрительном зале, он меня раздражал. Если я правильно помню свои права, вы не можете заставить меня отвечать на такие вопросы.

– Не могу, – согласилась госпожа Редфилд. – Зато могу повторять их снова и снова, формулируя иначе. Ещё могу задержать вас на сорок восемь часов ввиду высокой общественной опасности расследуемого преступления. Хотите?

Разумеется, она блефовала: пока что никакого официально заведённого дела не существовало, так что о степени его опасности и речь не могла идти. Но Лавиния всей кожей чувствовала, что наткнулась на крупную гадость, такую крупную, что, если её не нейтрализовать, это аукнется далеко за границами Венеции.

– Я болен, – возразил Оттоленги. – Вы не можете так обращаться с больным человеком.

– Вы здоровы, – пожала она плечами. – Но чего-то очень боитесь. Так дайте мне, Тьма вас побери, избавить вас от причины этого страха! И отправляйтесь себе… где там у вас следующий спектакль? В Монакуме? Вот туда.

– Не смейте меня осуждать!

– И не думала даже. Ответьте на мои вопросы, и я немедленно освобожу вас от своего присутствия.

Встав, знаменитый певец прошёлся по палате, остановился у окна, постучал пальцами по подоконнику и, наконец, резко развернулся к незваной гостье.

– Вы так уверены в том, что сумеете… справиться с проблемой?

Лавиния вновь пожала плечами.

– Доселе справлялась. Вряд ли в «Ла Фениче» засело что-то страшнее созревшего гуля или прошедшей полный круг тёмной ведьмы. Да и потом – я ведь не одинокий ковбой, за моей спиной {Служба}.

– Хорошо… Хорошо. Слушайте… – Оттоленги снова уселся на кровать, переплёл пальцы и глубоко вздохнул. – Вы были правы, я разорвал контракт и уехал из Венеции, потому что испугался. Поймите меня, я не маг! У меня есть слабая магия воздуха, но этим обладают практически все оперные певцы. Моего резерва хватало всю жизнь на то, чтобы петь… Ну, ещё могу фонарик зажечь, – в доказательство он щёлкнул пальцами, заставив загореться тусклый синеватый огонёк. – Я пришёл на первую репетицию в «Ла Фениче», начал работать, и не сразу обратил внимание на то, что с моими глазами происходит что-то странное.

– Не главный для вас рабочий орган, – понимающе кивнула Лавиния.

– Вот именно.

– И что же происходило? Ухудшилось зрение?

– Нет, вовсе нет! Я бы сказал даже, что оно слегка улучшилось, раньше мне приходилось активировать артефакт для того, чтобы смотреть в партитуру… – тут он слегка смутился. – Ну, вы понимаете, очки бы не вписывались в образ.

– Конечно.

– Так вот, я обнаружил, что вижу странные размытые пятна вокруг человеческих фигур.

– Только человеческих?

Тут Оттоленги на минуту задумался.

– А Тьма его знает! – изрёк он наконец. – Не попались мне ни эльфы, ни гномы в этом театре.

– То есть, вы стали видеть ауры?

– Получается, так.

– А сейчас видите? – Лавиния незаметно сжала в кармане записывающий кристалл, чтобы активировать его.

– Нет. Это происходило только на территории «Ла Фениче».

– Во всех его помещениях?

– Во всех, где я бывал. В костюмерный цех или к декораторам я не заходил.

– Понятно. И что же вас смутило? Ауры видят многие, практически все маги, у кого резерв выше двенадцати единиц и кто умеет переходить на магическое зрение.

– Разумеется! Только мой резерв выше восьми никогда не был. И кроме того, дело не в ауре. Это бы меня не испугало. Дело в том, что я… как бы это объяснить… я понял, что могу по ауре прочитать, что человек скоро умрёт. И вот это оказалось страшно.

Тут госпожа Редфилд подобралась: способности «вестника смерти» не встречались уже лет триста. Ну, или маги, обладавшие такими способностями, их старались не афишировать, что, в общем, можно понять – мало кому понравится общаться с приятелем, точно знающим дату твоей кончины…

– Очень интересно, синьор Оттоленги, – сказала она мягко. – Опишите, пожалуйста, что именно видели?

– Пятна в ауре. Такое неприятное коричнево-чёрное, будто жирное, скользкое пятно. Как я понял, чем ближе оно к физическому телу, тем ближе дата смерти. В первый раз я заметил это у одного из рабочих сцены, мы столкнулись в кулисах. А на следующий день он упал замертво, сообщили, что оторвался тромб. В общей сложности, я видел такое пять раз, со второго случая стал понимать, в чём дело. А на пятом сбежал.

– И все пятеро мертвы?

Певец помотал головой; он был бледен и тяжело дышал, и выглядел, словно из него вытащили позвоночник.

– Нет. Пятый… Я заметил эту метку у Бруно, ну, у суперинтенданта Кавальери. Далеко. На самом краю видимой части ауры, если можно так выразиться. Если бы я понимал, что будет причиной смерти, я бы предупредил, конечно! А просто так сказать хорошему знакомому – мол, ты, дорогой мой, через пару недель отправишься в мир иной, если таковой существует… Я так не могу.

– И вы уехали.

– И я уехал.

Оба помолчали, потом госпожа Редфилд спросила:

– Когда это было?

– Две недели назад. Если совсем точно – пятнадцать дней.

– Двадцать шестого декабря, – посчитала Лавиния. – Вчера вечером господин суперинтендант был весьма бодр и деятелен.

Оттоленги лишь пожал плечами.

– Мы закончили на этом?

– Последний вопрос. Почему вы посчитали нужным сообщить в Гильдию Эвтерпы о том, что Фальер использовал амулет?

– Потому что это запрещено, и, между прочим – не по пустой прихоти. Потому что такой амулет даёт своему владельцу звук, широту диапазона, силу голоса, но это ведь не берётся из пустоты, вы согласны? Да, в своё время Соня Мингард вынужденно использовала амулет Ллойда после болезни, это было. Но, во-первых, она выступала только в сольных концертах, а во-вторых, сообщила об этом во всеуслышание.

– Понимаю, – вынуждена была согласиться госпожа Редфилд.

– Ну, и не последняя причина – использование этого амулета вызывает привыкание. Та же Соня жаловалась мне, что после отказа от него ей полгода казалось, что голос звучит не так: тускло, слабо, вообще кишками поёт… Достаточно этих причин?

– Вполне, благодарю вас.

Но разволновавшийся Оттоленги никак не мог успокоиться. Вскочил с кровати, заходил по палате, рубя воздух ладонью.

– О, я знаю, любой порядочный человек с презрением относится к доносчикам! Я и сам такой, поверьте. Но очень трудно определить, где заканчивается подлое доносительство и начинается… ну, назовём это помощью. В том числе и самому Фальеру! Где он теперь, кстати? – резко остановился певец.

– Неизвестно.

– Насколько я помню, у него было приглашение в оперный театр в Палермо, он мне показывал ещё до… Ну, вы понимаете. Возможно, всё-таки поехал туда?

Поблагодарив ещё раз. Лавиния откланялась.

Она и сама не знала, зачем задавала последний вопрос – в конце концов, какая ей была разница, по какой причине великий бас счёл нужным донести на начинающего тенора? Но отчего-то это показалось важным, и госпожа коммандер, поморщившись, сложила данный факт на полочку.

Пригодится.

Ровно в три часа она поднялась по мраморной лестнице Ка’Тре Фонтани. Знакомый уже сухощавый немолодой секретарь провёл её всё в ту же малую столовую, где над уставленным яствами столом возвышалась пышная фигура в фиолетовом шёлке. Архиепископ потёр пухлые ладони со словами:

– Госпожа коммандер, рад видеть вас! Прошу, садитесь и составьте мне компанию!

После двух портальных переходов практически подряд, с разницей в два часа, Лавинию слегка подташнивало, поэтому она ухватила ломтик солёной и острой горгонзолы, обмакнула в мёд и сунула в рот.

– Полегчало? – ухмыльнулся Гвискарди. – Что же, а теперь приступим.