Келу здешние ночи нравятся. Чикагские были слишком людными и беспокойными, вечно где-нибудь громкая вечеринка, а еще где-то ссора все шумнее, и хнычет, хнычет без умолку ребенок, и Кел слишком много знал о том, что происходит в потайных уголках и способно выплеснуться в любую минуту, требуя его внимания. Здесь же он располагает уютным знанием, что происходящее в ночи не его ума дело. В основном оно самодостаточно: мелкие дикие охоты, баталии и свидания, где от рода людского ничего не требуется, лишь бы не лезли. И даже если под этой великой мешаниной звезд происходит такое, что требует легавого, Кел тут ни при чем. Это вотчина местных ребят из сельца, и они, надо полагать, тоже предпочли бы, чтоб он не лез. Это Келу по плечу – более того, он этим упивается. Малой по имени Трей, вернув ночи эту необходимость бдеть и внимать, показал Келу яснее некуда, до чего же он по всему этому не скучает. Келу приходит в голову, что, возможно, в нем есть нераскрытый доселе талант не будить лихо, пока оно тихо.
Его жилище так же безмятежно, как Мартово. Кел открывает пиво, извлеченное из мини-холодильника, и усаживается с ним на заднем крылечке. Рано или поздно выстроит себе дворовую веранду и добудет в придачу мощное кресло, но пока хватит и ступенек. Куртку не снимает – воздух покусывает, сообщая тем самым, что осень тут уже не на шутку, игры кончились.
Где-то над землями Марта слышен клич совы. Кел некоторое время всматривается и улавливает намек на нее – между деревьями лениво плывет всего лишь штрих тени погуще. Кел размышляет, мог бы он, сложись все иначе, жить вот так: починять то-сё, сиживать на крыльце с пивом, смотреть на сов – и пусть остальной мир хлопочет как хочет. Не вполне смекает, как сам к этому относится. Ему не по себе, и он не до конца понимает, как именно.
Чтоб отделаться от внезапного непокоя, насевшего на него, словно комариная тучка, Кел вытаскивает из кармана телефон и звонит Алиссе. Он звонит ей каждые выходные. Трубку она обычно снимает. А когда не снимает, пишет в Вотсапп, часа в три-четыре ночи по времени Кела: “Прости, пропустила, была занята! Созвонимся!”
В этот раз отвечает.
– Привет, пап. Как дела?
Голос быстрый, нечеткий по краям, как будто она держит трубку подбородком, занимаясь попутно чем-то еще.
– Привет, – говорит Кел. – Занята?
– Нет, все в порядке. Прибираю тут кое-что.
Кел прислушивается, пытается разобрать, что именно, однако доносятся лишь случайные шорохи и стуки. Пытается представить ее. Высокая, спортивная, лицо – чудесный сплав его и Донны: синие глаза Кела и его ровные брови, подвижные, устремленные вверх черты Донны; Кел обожает это лицо. Беда в том, что он до сих пор представляет себе, как она бегает в обрезанных джинсах и просторной толстовке, волосы собраны в гладкий каштановый хвостик, и понятия не имеет, соотносится ли это сейчас с действительностью хоть как-то. Последний раз они виделись на Рождество. Может, она остриглась коротко, выкрасилась в блондинку, накупила костюмов, набрала двадцать фунтов и носит зверский макияж.
– Как ты? – спрашивает он. – Грипп прошел?
– Обычная простуда. Прошла.
– Как на работе?
Алисса работает в некоммерческой структуре в Сиэтле, что-то связанное с подростками из групп риска. Кел пропустил, что там к чему, когда она впервые рассказала ему, что нанимается на эту работу, – нанималась она много куда, а Кела почти целиком занимали его собственная работа и Донна, – а теперь уж поздно было расспрашивать.
– Работа хорошо. Мы добыли грант – большое облегчение, будем, значит, пахать дальше еще сколько-то.
– Как там тот малой, о котором ты беспокоилась? Шон, Дешон?
– Шон. В смысле, он продолжает заходить, это главное. Я все еще думаю, что дела у него дома паршивые, прям очень паршивые, но как ни спрошу – он весь замирает. В общем…
Умолкает. Кел с радостью придумал бы что-нибудь полезное, но почти все его методы добавлять людям разговорчивости выработаны для случаев, имеющих с этим мало общего.
– Дай время, – говорит он в конце концов. – У тебя получится.
– Лады, – говорит Алисса чуть погодя. Голос у нее кажется вдруг очень усталым. – Надеюсь.
– Как там Бен? – спрашивает Кел.
Бен – Алиссин парень, еще с колледжа. Парнишка вроде годный, немножко слишком рьяный и болтливый, когда дело касается его мнений об обществе и о том, чем все должны заниматься, чтоб его усовершенствовать, но Кел не сомневается: так или иначе он и сам мог достать кого угодно в свои двадцать пять.
– Нормально. Дуреет на той работе, но на следующей неделе у него собеседование, так что скрестим пальцы.
Сейчас Бен работает в “Старбаксе” или что-то в этом роде.
– Пожелай ему от меня удачи, – говорит Кел. Он всегда улавливал, что Бен от него не в восторге. Поначалу было плевать, но сейчас кажется, что нужно попытаться это как-то исправить.
– Передам. Спасибо.
– От мамы слышно что-нибудь?
– Ага, у нее все хорошо. А у тебя как? Как дом?
– Дело движется, – отвечает Кел. Знает, что Алисса не хочет обсуждать с ним Донну, но иногда не может удержаться. – Потихоньку – но времени у меня навалом.
– Я получила фотки. Туалет смотрится отлично.
– Ну уж, не настолько. Но теперь по крайней мере не выглядит так, будто я в нем от зомби отбивался.
Это Алиссу смешит. Даже малюткой она смеялась здорово – громко, богато, просторно. У Кела перехватывает дух.
– Тебе надо сюда в гости, – говорит. – Тут красиво. Тебе понравится.
– Ага, эт-точно. Надо. С работы только сорваться, ну ты понимаешь.
– Ну, – говорит Кел. Через секунду: – В любом случае, думаю, лучше подождать, пока я не приведу тут все в порядок. Ну или пока не обзаведусь мебелью.
– Точно, – говорит Алисса. Не разобрать, воображает ли он облегчение у нее в голосе. – Сообщай.
– Ага. Скоро.
Гаснет вдали за полями крошечное освещенное окошко. Сова все еще кличет, невозмутимо, неуклонно. Келу хочется сказать еще что-то, подержать дочь на телефоне подольше, но ничего не придумывается.
– Ты бы поспал, – говорит Алисса. – Который у тебя там час?
Когда Кел завершает звонок, в нем та же пустота, какая возникает последнее время всякий раз после разговора с Алиссой, – ощущение, что, несмотря на состоявшийся звонок, они вообще не поговорили: вышел сплошной воздух и перекати-поле, ничего осязаемого. Пока была малюткой, она трусила рядом с ним, держала за руку и рассказывала все на свете, хорошее и плохое, все выливалось прямиком из ее сердца на язык. Когда это поменялось, Кел не помнит.
Облако непокоя не развеялось. Кел берет себе еще пива, выносит на ступеньки. Вот бы Алисса прислала ему фотки своей квартиры. Он разок попросил, она пообещала, но с тех пор ничего. Кел надеется, что у нее просто руки не дошли, а не потому что Алисса живет в какой-то дыре.
В зарослях в глубине сада потрескивает ветка.
– Малой, – устало произносит Кел, возвышая голос, чтоб долетело по-над травой. – Не сегодня. Иди домой.
Чуть погодя из изгороди осторожно выступает лиса, замирает, глядя на Кела; из пасти у нее свисает нечто мелкое и вялое, лисьи непроницаемые глаза посверкивают в лунном свете. Затем лиса пренебрегает Келом как чем-то несущественным и убегает по своим делам.
4
Малой возвращается через два дня. Поскольку день после дождливого начала развиднелся, Кел и бюро вновь в саду. С бегунками от ящиков разобрались в прошлый раз, теперь Кел берется за отсеки для бумаг, под откидной крышкой. Деревяшки, из которых они сработаны, вставлены в пазы причудливым зигзагом; несколько сломано. Кел укладывает бюро задней стенкой на холстину, фотографирует всю конструкцию телефоном, после чего осторожно извлекает поломанные фрагменты, сколупывая старый клей скальпелем, и замеряет их, чтобы подготовить замену.
Доделывает первый, вычищает последний паз, чтоб деревяшка вошла как родная, и тут слышит треск сучьев. На этот раз никаких игр затевать не приходится. Малой протискивается сквозь изгородь, останавливается, смотрит, руки в карманах худи.
– Доброе утро, – говорит Кел.
Малой кивает.
– На, держи, – говорит Кел, протягивая деревяшку и протягивает кусок наждачки.
Малой подходит, забирает из рук, не помедлив. Похоже, с их последней встречи Кел у него переместился из категории “Опасное неизвестное” в “Безопасное известное” на основании некоего таинственного рассуждения, как это бывает у собак. От прогулок по мокрой траве джинсы у пацана сырые до икр.
– Эта часть будет на виду, – говорит Кел, – поэтому тут будем чуть привередливее. Когда с этой шкуркой закончишь, я тебе другую дам, помельче.
Трей осматривает деревяшку у себя в руках, затем – разломанный исходник на бюро. Кел показывает на брешь среди отсеков.
– Вот сюда.
– Не тот цвет.
– Затемним в тон. Потом.
Трей кивает. Садится на корточки в траву в нескольких футах от холстины и берется за работу.
Кел принимается вычерчивать карандашом следующую деревяшку, усевшись так, чтобы поглядывать на пацана. Худи явно выдали донашивать, из дыры в кроссовке торчит большой палец. Малой нищ. Но дело не только в этом. Кел видал предостаточно детей беднее этого, но за ними рьяно ухаживали, а вот чистая ли шея и заштопаны ли вытертые штаны на коленках у этого пацана, никто не проверяет. Вроде кормят его более-менее – но мало что сверх того.
Оставшиеся капли дождя отстукивают в изгороди; в траве скачут и клюют мелкие птахи. Кел пилит, измеряет, вырезает пазы и канавки и выдает Трею наждачку помельче, когда пацан заканчивает с крупной. Кел чувствует, что малой поглядывает на него, – так же, как сам он поглядывает на малого, оценивает. Обычно Кел посвистывает тихонько себе под нос время от времени, но в этот раз молчит. Сегодня очередь пацана.
Похоже, малого на это он назначил оплошно: Трею молчать легко. Дощечку он выделывает, пока полностью не удовлетворяется, несет ее Келу, протягивает.
– Хорошо, – говорит Кел. – Давай еще одну. Эту навощу здесь и здесь, видишь? И вставлю на место.
Трей нависает минуту-другую, смотрит, как Кел втирает воск в пазы, после чего возвращается на свое место и вновь принимается шкурить. Впрочем, ритм меняется, он теперь быстрее, небрежнее. Первая дощечка – чтоб утвердить себя. Теперь дело в шляпе, и на уме у пацана еще что-то, ищет выхода.
Кел не обращает внимания. Опускается на колени перед бюро, пристраивает полочку и принимается осторожно по ней постукивать, чтоб вошла в пазы.
Трей у него за спиной произносит:
– Говорят, вы легавый.
Кел чуть по пальцу себе не попадает. Эти сведения о своей персоне он тщательно скрывает, отталкиваясь от своего опыта общения с людьми на родине деда, в лесах Северной Каролины, где легавый, да вдобавок пришлый, – не на пользу репутации. Кел понятия не имеет, как это смогли тут выяснить.
– Кто говорит?
Трей жмет плечами, шкурит.
– В другой раз, может, не слушай.
– Вы легавый?
– Я похож, по-твоему?
Трей осматривает его, щурясь против света. Кел не отводит взгляд. Знает, что ответ “нет”. Для этого он и растил бороду, и волосы отпустил, чтобы не выглядеть как легавый и не чувствовать себя им. “Больше как снежный человек”, – сказала б Донна, улыбаясь и накручивая прядь его волос на палец, чтоб подергать.
– Не-а, – говорит Трей.
– Ну и вот.
– Но вы все равно легавый.
Кел уже решил: незачем придуриваться, если люди все равно знают. Обдумывает сделку: ты мне расскажешь, где это услышал, а я отвечу на твои вопросы, но решает, что не прокатит. Малой любопытен, но стучать на своих не станет. Со сделками придется чуток обождать.
– Был, – говорит. – Больше нет.
– Почему?
– Ушел на пенсию.
Трей оглядывает его.
– Вы не такой уж старый.
– Спасибо.
Малой не улыбается. Судя по всему, сарказм не по его части.
– Почему уволились-то?
Кел возвращается к бюро.
– Все стало говенней. Ну или вроде того.
Запоздало спохватывается насчет бранных слов, но пацана вроде не только не шокирует, но даже не ошарашивает. Он просто ждет.
– Люди с ума посходили. Кажется, будто вообще все сбесились.
– Насчет чего?
Кел осмысляет вопрос, постукивая по углу полочки.
– Черные сбесились из-за того, что с ними обходятся как с фуфлом. Паршивые легавые сбесились, потому что внезапно их призвали к ответу за их херовое поведение. Хорошие легавые сбесились, потому что теперь они гады, хотя ничего такого не делали.
– А вы были хороший легавый или паршивый?
– Стремился быть хорошим, – говорит Кел. – Но так любой скажет.
Трей кивает.
– А вы сбесились?
– Я устал, – говорит Кел. – Сил нет, как устал. – И это правда. Каждое утро просыпаешься будто с гриппом, зная, что предстоит топать мили и мили по горам.
– И уволились.
– Ага.
