Малой пробегает пальцами по деревяшке, проверяет, вновь шкурит.
– А чего сюда приехали?
– А чего б нет?
– Сюда никто не переезжает, – говорит Трей, словно объясняя тупице очевидное. – Только отсюда.
Кел загоняет полочку еще на четверть дюйма; входит туго, это хорошо.
– Меня замучила говенная погода. У вас тут, ребята, ни снега, ни жары – таких, какие для нас считаются, уж всяко. И хватит с меня больших городов. Тут дешево. И рыбалка хорошая.
Трей наблюдает, серые немигающие глаза, в них скепсис.
– Говорят, вас уволили за то, что кого-то подстрелили. Типа по работе. И вас собирались арестовать. А вы сбежали.
Такого Кел не ожидал.
– Это кто ж такое сказал?
Жмет плечами.
Кел осмысляет, как быть дальше.
– Ни в кого я не стрелял, – говорит он в конце концов – и не кривит душой.
– Никогда?
– Никогда. Слишком много телик смотришь.
Трей не сводит с него глаз. Малявка вообще редковато смаргивает. Кел начинает опасаться за здоровье его роговицы.
– Не веришь – пробей меня в Гугле. Если б что-то такое случилось, в интернете полно было б.
– У меня нет компьютера.
– Телефон?
Уголок рта у Трея кривится: не-а.
Кел вытаскивает телефон из кармана, снимает блокировку, бросает на траву перед Треем.
– Вот. Келвин Джон Хупер. Связь хреновая, хотя в конце концов даст погуглить.
Трей к телефону не прикасается.
– Что?
– Это, может, не настоящее ваше имя.
– Иисусе, малой, – произносит Кел. Забирает телефон, сует обратно в карман. – Хочешь верь, хочешь нет. Дошкуришь или как?
Трей продолжает шкурить, но по его движениям Кел понимает, что разговор не окончен. И действительно – через минуту пацан спрашивает:
– Вы годный были вообще?
– Вполне. Дело свое знал.
– Вы были сыщиком?
– Ага. Последнее время.
– А каким?
– Имущественные преступления. По большей части грабежи. – Улавливает по виду Трея, что это его разочаровывает. – И задержание беглецов, иногда. Выслеживал людей, которые пытались от нас прятаться.
Стремительный взгляд. Судя по всему, акции Кела вновь поперли вверх.
– Как?
– Да всяко. Разговоры с родней, дружками, подругами, приятелями, кто у них там есть. Слежка за домами, за теми местами, где тусуются. Проверка, где пользовались своими банковскими карточками. Бывает и прослушка телефонов. По-разному.
Трей все еще смотрит на него пристально. Руки у него замерли.
Келу кажется, что он, возможно, нащупал причину, зачем малой сюда ходит.
– Хочешь стать сыщиком?
Трей смотрит на него как на тупицу. Келу по кайфу этот взгляд – таким награждают в классе слабоумного ребенка, который опять тянется за резиновым печеньем.
– Я?
– Нет, твоя прабабушка. Ты, ты.
Трей спрашивает:
– Сколько времени?
Кел смотрит на часы.
– Почти час. – Малой продолжает на него смотреть, Кел спрашивает: – Проголодался?
Трей кивает.
– Давай гляну, что у меня есть, – говорит Кел, откладывая молоток и вставая. Колени трещат. Сорок восемь, думает он, еще не тот возраст, чтоб собственный организм тебе всякие звуки издавал. – Аллергия есть на что-нибудь?
Малой смотрит на него непонимающе, будто Кел заговорил по-испански, и пожимает плечами.
– Бутерброды с арахисовым маслом ешь?
Кивок.
– Хорошо, – говорит Кел. – Других разносолов нету. Дошкуривай пока что.
Он отчасти ожидает, что пацана, когда он вернется с едой, уже не будет, но тот на месте. Вскидывает взгляд и протягивает Келу деревяшку на проверку.
– Вроде ничего, – говорит Кел. Подает малявке тарелку, вытаскивает из-под мышки пакет с апельсиновым соком, а из карманов худи – кру?жки. Может, растущему ребенку надо б молока, но кофе Кел пьет черный, и молока в доме нету.
Они сидят на земле и едят молча. Небо – плотная прохладная синева; с деревьев начинает опадать желтая листва, легко лежит на траве. Над фермой Лопуха Ганнона немыслимыми текучими геометриями пролетает туча птиц.
Трей откусывает смачно, по-волчьи, с увлеченностью, от которой Кел радуется, что сделал пацану два бутерброда. Когда с едой покончено, сок Трей хлещет, не прерываясь на вдох.
– Еще хочешь? – спрашивает Кел.
Трей качает головой.
– Мне пора, – говорит. Ставит кружку, утирает рот рукавом. – Можно я завтра еще приду?
Кел отвечает:
– А тебе в школу не надо?
– Не-а.
– Надо. Тебе сколько?
– Шестнадцать.
– Херня.
Малой быстро оценивает Кела.
– Тринадцать, – говорит.
– Тогда точно надо.
Трей жмет плечами.
– Ну и лады, – говорит Кел, и до него вдруг доходит. – Не мое дело. Хочешь прогуливать школу – на здоровье.
Поднимает взгляд и замечает, что Трей улыбается – почти, самую малость. Такое с малым впервые за все время и поражает не меньше, чем первая улыбка младенца, – так в ком-нибудь, за кем ничего подобного не подозревал, проглядывает новая личность.
– Что? – спрашивает Кел.
– Легавому не положено так говорить.
– Я ж тебе сказал. Я больше не легавый. Мне за то, чтоб тебя гонять, не приплачивают.
– Но, – возражает Трей, и улыбка исчезает, – можно мне приходить? Я помогу с этим. И затемнить потом. Все помогу.
Кел смотрит на него. В малом опять проглядывает эта нужда – едва скрываемая, плечи вперед, лицо напряжено.
– Зачем?
Через миг Трей отвечает:
– Птушта. Хочу научиться.
– Платить я тебе не буду. – Карманные деньги малому явно не помешают, но даже если б у Кела водились лишние, оказаться тем пришлым, кто раздает наличку пацанам, он не хочет.
– Плевать.
Кел осмысляет возможные последствия. Смекает, что если откажет, Трей опять станет приходить тайком. Келу он больше нравится в прямой видимости – по крайней мере, пока не разберется, чего же малому надо.
– Почему нет, – говорит. – Помощь мне не помешает.
Трей выдыхает и кивает.
– Ладно, – говорит, вставая. – До завтра.
Отряхивает джинсы и устремляется к дороге длинными, пружинистыми прыжками лесного дикаря. По дороге мимо грачиного дерева кидает в ветки камень – жестким крученым броском, хорошо поставленной рукой – и, запрокинув голову, наблюдает, как грачи взрываются во все стороны и клянут его на все лады.
Помыв посуду после обеда, Кел отправляется в деревню. Норин знает все и тарахтит без умолку; Кел смекает: вот в чем истинные причины, почему они с Мартом не ладят, – Марту нравится монополия и в том и в другом. Если задать Норин нужное направление, она, может, подкинет мысль, откуда Трей такой взялся.
Лавка Норин вмещает много чего в малом пространстве. Полки от пола до потолка забиты всем необходимым для жизни: чайные пакетики, яйца, шоколадные батончики, билеты мгновенной лотереи, жидкое мыло, консервированная фасоль, батарейки, повидло, фольга, кетчуп, растопка, обезболивающие, сардины и еще куча всякого вроде золотого сиропа и “Ангельской услады”[19 - Золотой сироп – светлая патока. “Ангельская услада” (Angel Delight, с 1967) – британская торговая марка порошковых добавок к молоку для приготовления десертов.], в чем Кел не разбирается, но намерен попробовать, если поймет, что с этим делать. Здесь есть небольшой холодильник для молока и мяса, корзина с унылыми на вид фруктами – и лестница, чтобы Норин, росточком пять футов один дюйм, могла копаться на верхних полках. В лавке пахнет всем этим, но фундамент здешних запахов – неискоренимый антисептик прямиком из 1950-х.
Когда Кел толкает дверь под радушный звонок колокольчика, Норин, стоя на лестнице, сметает пыль с банок и подпевает какому-то сентиментальному юнцу по радио, стремящемуся изобразить некую кадриль. Норин предпочитает блузки со взрывными цветками, у нее короткие каштановые волосы в таких тугих кудрях, что смотрится это как шлем.
– Вытирай ноги, я только что пол вымыла, – приказывает она. Затем, углядев, что это Кел: – А, это вы у нас тут! Надеялась я, что вы сегодня заглянете. Есть сыр, какой вы любите. Придержала кусок, поскольку Бобби Фини он тоже нравится, он бы весь у меня скупил и вам ничего не оставил. Он его ест, как шоколадки, парниша этот. Инфаркт себе заработает со дня на день.
Кел послушно вытирает ноги. Норин спускается с лестницы – для округлой женщины довольно ловко.
– Идите-ка сюда, – говорит она, помахивая на Кела тряпкой, – у меня для вас сюрприз имеется. Хочу вас познакомить кое с кем. – Кричит в подсобку: – Лена! Выходи!
Через миг доносится женский голос, хриплый, уверенный:
– Я чай завариваю.
– Оставь чай, иди сюда. И принеси тот сыр из холодильника, который в черной упаковке. Мне, что ли, тебя привести?
Пауза, в которой, как Келу кажется, он улавливает вздох отчаяния. В подсобке движение, из нее появляется женщина с чеддером.
– Вот! – торжествующе говорит Норин. – Это моя сестра Лена. Лена, это Кел Хупер, который переехал в дом О’Шэев.
Лена не похожа на ту, кого Кел ожидал увидеть. По рассказам Марта он представлял себе мясистую, румяную тетку шести футов роста, ревет, как корова, грозно помахивает сковородкой. Лена высокая, все так, и мясо у нее на костях водится, однако все в ней такое, что Кел представляет, как она бредет по холмам, а не как лупит кого-нибудь по башке. На пару лет моложе Кела, густой светлый хвост на затылке, широкие скулы, голубые глаза. На ней старые джинсы и свободный синий свитер.
– Рад, – говорит Кел, протягивая руку.
– Кел, любитель чеддера, – произносит Лена. Рукопожатие крепкое. – Наслышана о вас.
