и крики конвойных,
Туча чёрная пыли
над колонной суровой…
Ах, зачем вы убили
Александра Второго?
1978
Ахматова
Разжигать по утрам керосинки мерцающий свет,
Жить на горькой Земле равнодушно, спокойно и долго
И всегда обращаться к тому лишь, кого уже нет,
С царскосельской дорожки, из Фонтанного мёртвого дома.
Пить без сахара чай, слушать шум заоконной листвы
В коммунальных квартирах, где свары кухонные грубы,
И смотреть на живущих – как будто поверх головы,
Обращаясь к ушедшим, целуя холодные губы.
Взгляды в спину косые, по-нищенски скудный обед.
Непрозрачная бездна гудит за дверною цепочкой.
И берёт бандероль, и письма не приносит в ответ
Чернокрылого ангела странная авиапочта.
1978
Города
Великие когда-то города
Не вспоминают о своём величье.
Владимиру не воротить обличья,
Которое разрушила орда.
Ростов Великий вовсе не велик –
Собор да полустёршиеся плиты.
И Новгород, когда-то знаменитый,
Совсем не тот, что знали мы из книг.
Не сетует на Зевса Херсонес,
В чужом краю покинутый ребёнок,
И Самарканд, песками погребённый,
Давно уже не чудо из чудес.
Великие когда-то города
Не помышляют об ушедшей славе.
Молчат колокола в Переяславле,
Над Суздалем восходит лебеда.
Они меж новых городов и сёл –
Как наши одноклассники, – ребята,
Что были в школе первыми когда-то,
А жизнь у них не вышла. Вот и всё.
1978
Художник Куянцев
В убогом быту коммунальной квартиры,
В своей однокомнатной секции-клетке
Художник Куянцев рисует картины, –
Они на стене – словно птицы на ветке.
Художник Куянцев, он был капитаном,
И море – его постоянная тема.
Две вещи он может писать неустанно:
Простор океана и женское тело.
Лицо его сухо. Рассказы бесстрастны:
Тонул, подрывался, бывал под арестом.
Он твёрдо усвоил различие в красках
Меж нордом и зюйдом, меж остом и вестом.
Упрятаны в папки его акварели,
Полны необъятного солнца и ветра,
И я закрываю глаза – неужели
Бывает вода столь различного цвета?
Но в праздничность красок вплетается горе,
Поскольку представить художнику трудно
Цветущие склоны без форта и море
Без хищной окраски военного судна.
И снова этюдник берёт он, тоскуя,
И смотрит задумчиво или сердито
В окно на дома и полоску морскую,
Откуда однажды пришла Афродита.
1979
«Стою, куда глаза не зная деть…»
Стою, куда глаза не зная деть,
И думаю, потупясь виновато,
Что к городу, любимому когда-то,
Как к женщине, возможно охладеть.
И полюбить какой-нибудь другой,
А после третий – было бы желанье.
Но что поделать мне с воспоминаньем
Об утреннем асфальте под ногой?
Мне в доме старом нынче – не житьё.
Сюда надолго не приеду вновь я.
Но что поделать с первою любовью,
С пожизненным проклятием её?
Обратно позовёт, и всё отдашь,
И улыбнешься горестно и просто,
Чтобы опять смотреть с Тучкова моста
На алый остывающий витраж.
Горит полнеба в медленном дыму,
Как в дни, когда спешил на полюс «Красин»,
И снова мир печален и прекрасен, –
Как прожил без него я, не пойму.
1979
Самозванец
Два пальца, вознесённых для креста,
Топор и кнут. В огне не сыщешь броду.
О, самозванство – странная мечта,
Приснившаяся некогда народу!
Отыскивая этому причину,
Я вижу вновь недолгую личину,
Народную беду и торжество,
Лжедмитрия бесславную кончину
И новое рождение его.
Что проку пеплом пушку заряжать,
Кричать с амвона, чуя смертный запах?
Сегодня ты им выстрелишь на запад –
Назавтра он воротится опять.
Под Тушино хмельную двинет рать,
Объявится с Болотниковым в Туле,
Чугунным кляпом в орудийном дуле
Застрянет, чтобы снова угрожать.
Не красоваться у Москвы-реки
Боярским, соболями крытым шубам,
К палатам опустевшим мужики
Идут толпой с «невежеством и шумом».
И за верёвку дёргает звонарь.
И вызревает вновь нарыв на теле.
Дрожи, Москва, – грядёт мужицкий царь!
Ликуй, Москва, – он царь на самом деле!
Его казнят, и захлебнётся медь,
Но будут вновь по деревням мужчины
Младенцам песни дедовские петь
При свете догорающей лучины
И, на душу чужих не взяв грехов,
Всё выносить – и барщину, и плети,
Чтоб о Петре неубиенном Третьем
Шептались вновь до первых петухов.
1979
Ностальгия
Белой ночи колодец бездонный
И Васильевский в красном дыму.
Ностальгия – тоска не по дому,
А тоска по себе самому.
Этой странной болезнью встревожен,
Сквозь кордоны границ и таможен
Не спеши к разведённым мостам:
Век твой юный единожды прожит,
Не поможет тебе, не поможет
Возвращение к прежним местам.
На столе институтские снимки,
Где Исаакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно сюда приезжали,
После выпили, – не помогло.
Этот контур, знакомый и чёткий,
Эти мальчики возле решётки,
Неподвижная эта вода.
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.
1979
Гвардейский вальсок
