Рассекая насквозь неуклюжие материки.
Через Негев безводный, к расселине Красного моря,
Мимо пыльных руин, под которыми спят праотцы,
Через Мёртвое море, где дремлют Содом и Гоморра,
Словно в банке стеклянной солёные огурцы.
Там лиловые скалы цепляются зубчатым краем,
Между древних гробниц проводя ножевую черту.
В Мировой океан отправляется остров Израиль,
Покидая навек Аравийскую микроплиту.
От пустынь азиатских – к туманам желанной Европы,
От судьбы своей горькой – к неведомой жизни иной,
Устремляется он. Бедуинов песчаные тропы
Оборвутся внезапно над тёмной крутою волной.
Капитан Моисей уведёт свой народ, неприкаян,
По поверхности зыбкой, от белых барашков седой.
Через этот пролив не достанет булыжником Каин,
Фараоново войско не справится с этой водой.
Городам его светлым грозить перестанет осада,
И над пеной прибоя, воюя с окрестною тьмой,
Загорится маяк на скале неприступной Масады,
В океане времён созывая плывущих домой.
1993
Фельдфебель Шимон Черкасский
Кавалер Святого Георгия,
фельдфебель Шимон Черкасский,
Что лежит на Казанском кладбище
в Царском Селе осеннем,
Представитель моей отверженной
в этой державе касты,
Свой последний бивак наладивший
здесь, под дубовой сенью.
Гренадёр императорской гвардии,
выходец из кантонистов –
Нелюбимых российских пасынков
выпала с ним судьба нам.
Неродного отечества ради
был он в бою неистов,
Управляясь в часы опасности
с саблей и барабаном.
Давний предок единокровный мой
фельдфебель Шимон Черкасский,
За отвагу на поле брани
орден свой получивший,
Обладатель ружья огромного
и медной блестящей каски,
В девяносто четвёртом раненый,
в девяносто шестом – почивший.
Ах, земля, где всегда не хватало
нам места под облаками,
Но которую любим искренне,
что там ни говорите!
Ощущаю я зависть тайную,
видя надгробный камень,
Где заслуги его записаны
по-русски и на иврите.
И когда о последнем старте я
думаю без опаски
И стараюсь представить мысленно
путь недалёкий сей свой,
Вспоминается мне лейб-гвардии
фельдфебель Шимон Черкасский,
Что лежит под опавшими листьями
на окраине царскосельской.
1993
Подполковник Трубятчинский
Подполковник Трубятчинский, бывший сосед по каюте,
С кем делили сухарь и крутые встречали шторма,
Не качаться нам впредь в корабельном суровом уюте,
Где скрипят переборки и к небу взлетает корма.
Опрокинем стакан, чтобы сердце зазря не болело.
Не кляните судьбу, обо всём не судите сплеча!
В зазеркалье у вас всё читается справа налево, –
В иудейской пустыне нашли вы последний причал.
Подполковник Трубятчинский –
в прошлом надежда России –
Он сидит у окна, и в глазах его чёрных – тоска.
Позади океан, ядовитой пропитанный синью,
Впереди океан обожжённого солнцем песка.
Подполковник Трубятчинский, что вам мои утешенья! –
Где бы не жили мы и какое б не пили вино,
Мы – один экипаж, все мы жертвы кораблекрушенья,
Наше старое судно ушло невозвратно на дно.
Подполковник Трубятчинский, моря солёного житель,
Как попасть вы смогли в этот город безводный Арад?
Надевайте погоны, цепляйте медали на китель
И – равненье на флаг, – наступает последний парад!..
Возвращение в рай, а скорее – изгнанье из рая,
Где ночные метели и вышки покинутых зон…
Подтянувши ремень, обживает он остров Израиль –
Наших новых времён, наших новых морей Робинзон.
1993
Провинция
Насколько мы честно себя ощущаем провидцами?
Согласно Ключевскому, центр России – провинция.
Не Питер надутый, не матушка Первопрестольная,
Откуда лишь смуты и нравы идут непристойные.
Здесь мысли неспешны, и топкие вёрсты немеряны,
Фельдъегерь с депешей блуждает, в пространстве затерянный.
В начальстве изверясь, не примут здесь, семечки лузгая,
Ни Никона ересь, ни немца одежду кургузую.
Иные здесь лица, иные заботы и праздники,
В столице царица, а здесь Пугачёвы да Разины.
Здесь дали туманны, а люди дотошны и въедливы, –
Так глубь океана и стынет и греется медленно.
Столичные взрывы не тронут их быта сутулого, –
Известно, что рыба гниёт с головы, а не с тулова.
Истлеет во рву, кто задумал с ней мериться силою,
Кто, взявши Москву, возомнит, что владеет Россиею.
Сто раз оплошает, но снова, болезная, вытянет,
Поскольку решает сама – не цари и правители,
Не боги столицы, которых возносят и чествуют.
Устав им молиться, согласен с идеей Ключевского.
1993
«Имперский дух в себе я не осилю…»
Имперский дух в себе я не осилю,
Когда, проснувшись в утренней Москве,
На карту неохватную России
Взираю в ностальгической тоске.
И, разглядев, со страхом понимаю,
Увидевши её издалека,
Как велика страна моя родная,
Или точнее – слишком велика.
Не удержать соединений ржавых,
Спасительным рецептам вопреки.
Трещит по швам великая держава,
Готова развалиться на куски.
Скрипят суставы в одряхлевшем теле
Империи – пора её пришла,
Не зря веками в стороны смотрели
Две головы двуглавого орла.
Осыпались колосья, серп и молот
Не давят на долины и хребты.
Евразиатский материк расколот –
Байкал зияет посреди плиты.
Так неподвижность зимнюю взрывая,
Ломает льдины чёрная вода,
Так, волноломы разнеся и сваи,
Прибрежные ночные города
Крушит удар внезапного цунами,
И в штормовом кипении зыбей
Огромный танкер, поднятый волнами,
Ломается от тяжести своей.
1993
Землетрясение
Ненадёжно приходящее веселье,
Наша жизнь – подобье шахматного блица.
Невозможно предсказать землетрясенье, –
Никакое предсказанье не годится.
Геофизики апофиз тупиковый,
Я твоим соображениям не верю.
Распадается жилище, и подкова
Отскочила от рассыпавшейся двери.
Разрушается и гибнет в одночасье
Всё, что глаз своею прочностью ласкало,
Распадается империя на части,
