– О, все в порядке. Спасибо.
– Вы уверены?
– Вы очень любезны. Но нет, ничего не надо.
Теперь медлила Клэр. Боже, никто не хотел оставлять Ройю наедине с этим… постояльцем. Ради всего святого! Как будто она, маленькая семидесятилетняя женщина, обладала какой-то властью над ним и над кем-либо еще. Как будто она, Ройя Арчер, могла сжечь этот пансионат своим присутствием, взорвать его тем, что явилась сюда.
– Все в порядке, – сказала она. Она научилась так говорить у американцев. Все в порядке, все хорошо, все окей, оки-доки. Немудреные американизмы. Она владела ситуацией. Ее сердце тревожно стучало, но она спокойно взглянула на Клэр.
Та наклонила голову, повернулась и наконец-то вышла. Удалявшееся цоканье ее каблуков перекликалось с громким стуком сердца Ройи.
Она все еще могла повернуться и уйти следом за Клэр, сбежать из этого неприятно пахнувшего места, отыскать Уолтера, прежде чем он закончит ланч, уехать домой, лечь в постель и сделать вид, что никогда не совершала этой странной ошибки. Еще не поздно. Она представила себе, как Уолтер одиноко сидит, сгорбившись, над кружкой имбирного пива и роллом из лобстера – бедный… Но нет. Она приехала сюда, чтобы наконец все выяснить.
Ее ноги отяжелели и словно приросли к полу. Но она заставила себя пройти несколько шагов к окну, к инвалидному креслу. Ее каблуки не стучали, на ногах были удобные серые туфли на толстой подошве. Уолтер настаивал, чтобы она надела теплые эскимосские сапожки, но она отказалась. Она была готова смириться с чем угодно, но впервые за шестьдесят лет встретиться со старой любовью в матерчатых сапогах на меху она никак не могла.
Мужчина, казалось, не замечал ее присутствия.
– Я ждал, – внезапно проговорил голос на фарси, и сердце Ройи забилось еще сильнее. Этот голос очаровывал и успокаивал ее когда-то давно, когда они были неразлучными.
Неожиданно Новая Англия растаяла вместе с ее морозом и невыносимой жарой в пансионате.
…Это было в 1953 году. Летом. Ей исполнилось семнадцать. Они стояли с Бахманом возле баррикад и кричали во всю глотку. Толпа прибывала, солнце жгло голову, две длинных косы падали ей на грудь, круглый воротничок блузки намок от пота. Собравшиеся вокруг люди размахивали кулаками и орали. Воздух был буквально пропитан нетерпеливым ожиданием перемен, уверенностью в том, что скоро наступят новые, хорошие времена. Ройя тоже была уверена, что скоро станет жить вместе с любимым в свободном, демократическом Иране, что у них все впереди. Будущее принадлежало им, судьба им благоволила, страна ждала больших изменений. Ройя любила Бахмана невероятно сильно и не мыслила будущего, в котором не слышала бы каждый день его голос.
Ройя увидела на линолеуме свои ноги и внезапно не узнала их – серые старушечьи туфли на толстой подошве и с крошечными бантиками.
Мужчина развернул инвалидное кресло, и на его лице вспыхнула улыбка. Он выглядел усталым – губы сухие, на лбу глубокие морщины. Но в глазах сияли радость и надежда.
– Я ждал, – повторил он.
Неужели возможно так легко вернуться в прошлое? Его голос был прежним. Это был он – глаза, голос. Ее Бахман.
Но потом она вспомнила, зачем приехала.
– Я вижу. – Ее голос прозвучал гораздо громче, чем она ожидала. – Но я только хотела спросить у тебя: почему ты не ждал меня в тот раз?
Она села рядом с ним на пластиковый стул, внезапно почувствовав страшную усталость. Ей было семьдесят семь лет. Но когда она вспомнила то жестокое, развеявшее все иллюзии лето, от которого она так никогда и не оправилась, то снова почувствовала себя семнадцатилетней.
2. 1953. Парень, который хотел изменить мир
– Мне бы хотелось, – сказал за завтраком Баба, когда они ели свежую пшеничную лепешку наан с сыром фета и кисловатым домашним джемом из вишни, – чтобы вы, мои дочки, стали новыми мадам Кюри. Мне бы очень хотелось. Или даже писательницами, – он улыбнулся Ройе, – как та американка: Элен? Келлер?
– Я не глухая, Баба, – сказала Ройя.
– Она не слепая, Баба, – добавила Зари.
– Какое это имеет значение? – Маман кивнула дочкам, чтобы они ели быстрее.
– Чтобы стать такой, как Элен Келлер, надо быть глухой и слепой, – важным тоном сказала Зари, гордая тем, что знает американских героинь.
– А еще немой. Не забудь об этом, – добавила Ройя с набитым ртом.
– Я имел в виду не это. – Баба поставил на стол стакан с чаем. – Я имел в виду гениальность. То, что она написала одиннадцать книг. Вот я о чем говорил.
Судьба подарила Маман и Баба лишь двоих детей, и при этом девочек. Для своего времени Баба был замечательно, необычайно прогрессивным человеком: он хотел, чтобы его дочки получили образование и добились успеха в жизни. Образование стало его религией, а демократия – мечтой.
В старших классах Ройя и Зари стремились получить самые лучшие знания, какие были доступны иранским девочкам в 1953 году. Страна стремительно менялась, открывалась миру. У них прошли демократические выборы, премьер-министром стал Мохаммед Мосаддык[1 - Мохаммед Мосаддык (1882–1967) – демократически избранный премьер-министр Ирана с 1951 по 1953 г., пытавшийся проводить прогрессивные реформы, включая национализацию нефтегазового сектора. Был свергнут в результате переворота, организованного спецслужбами США и Великобритании (операция «Аякс»). – Прим. ред.]. У них был правитель, шах, продолжавший курс своего отца Реза-шаха[2 - Реза-шах Пехлеви (1877–1944) – государственный деятель Ирана, основатель династии Пехлеви, правившей страной с 1925 по 1979 г. – Прим. ред.] на расширение прав женщин.
– Шах уж точно служит проклятым англичанам, отдавая им нашу нефть! – всегда возмущался Баба. – Но зато помогает женщинам в их правах, в этом ему не откажешь.
Родители с их прогрессивными взглядами часто слышали слова осуждения и гнева от более консервативных родственников. Тетки сердито шептали на кухне Маман: почему она и ее муж позволяют дочкам-подросткам всюду ходить по городу одним? Маман научилась их ловко высмеивать. Она сняла хиджаб, когда Реза-шах в 1930-е годы призвал женщин не закрывать лиц. Она приветствовала реформы по эмансипации женщин, хотя ее более религиозно настроенные родственницы недовольно хмурились, глядя на моду и манеры фарангов – европейцев.
Маман и Баба отправили дочек в лучшую женскую школу Тегерана. Каждое утро, когда Маман заваривала чай, Ройя и Зари собирались на учебу. Ройя просто умывалась и заплетала свои густые темные волосы в две длинные косы, а вот Зари, которая была младше сестры на полтора года, слегка подкрашивала губы и горделиво поправляла волны на волосах, для чего накручивала их на ночь на газетные жгутики.
Пока младшая сестренка прихорашивалась, Ройя глядела на себя в зеркало. За последний год она сильно изменилась. Ее лицо утратило детскую округлость, скулы выделились, кожа очистилась от прыщиков. Длинные черные волосы были волнистыми от природы, и Зари советовала ей не заплетать их, чтобы они свободно падали ей на плечи. Но Ройя все равно заплетала косы. Так она ощущала себя прежней, несмотря на произошедшие в ней перемены. Она все еще оставалась миниатюрной, но у нее выросла грудь, а фигура все-таки немного округлилась, оформилась, как любила говорить сестренка.
Зари отпихнула ее и сама встала перед зеркалом. Надула губки и поправила волосы.
– С такой прической я похожа на Софи Лорен. Правда?
Конечно, Ройя согласилась с ней. А что ей оставалось? Она застегнула легкую блузку с длинными рукавами, надела на себя форму из ткани ормак и натянула ужасные гольфы до колена. Ей, конечно, хотелось носить короткие, до щиколотки, «американские» носки, как их называли девочки, но директриса за это наказывала. Ройе не хватало храбрости войти в школу с гордо поднятой головой и в коротеньких носках.
– На него вся надежда! – заявил Баба и сунул в рот хлеб с фетой. – Премьер-министр Мосаддык национализировал нашу нефть, чтобы мы могли избавиться от удавки АИНК. – АИНК, Англо-Иранская нефтяная компания, была предметом его ненависти. – Впервые за десятки лет иранцы сами контролируют свои природные ресурсы, отобрав это право у империалистов. Наш премьер-министр – единственный, кто может им противостоять. Скоро у нас будет демократическая страна, и Мосаддык приведет Иран к этому. И если вы, доченьки, будете старательно учить историю, химию и математику, то войдете в ряды лучших профессионалов, каких знала наша великая страна. Вы понимаете? Видите, какие возможности открылись теперь перед молодыми девушками? Что могу сделать я, правительственный чиновник? Перебирать бумаги? Сидеть и пить чай? – Он с удовольствием глотнул чаю. – А вы, мои дочки, вы пойдете дальше, чем могли мечтать мы с вашей матерью! Разве не так, Манидже?
– Хоть одно утро! – сказала Маман. – Неужели мы не можем провести хоть одно утро без лекций? Просто позавтракать?
Баба обиженно вскинул брови, но остановился не сразу.
– Моя Мари Кюри! – Он кивнул на Зари. – Моя Элен Келлер! – Он подмигнул Ройе.
Девочки прекрасно понимали, что надежды их отца слегка преувеличены. Семнадцатилетняя Ройя старалась оправдать его ожидания, но на самом деле ей больше всего хотелось читать переводные романы Хемингуэя и Достоевского. Или стихи соотечественников, великих персидских поэтов Руми, Хафиза или Саади. А еще Ройя любила готовить, стоя рядом с Маман и следуя рецептам лучших рагу хореш.
Да и ее младшая сестренка не очень-то стремилась стать в будущем мадам Кюри. Зари безумно влюбилась в мальчика по имени Юсоф. Она мечтала о богатом муже, хотела танцевать танго и кружиться в вальсе. Ей хотелось заплатить пять томанов за билет на популярный детский праздник, отплясывать самбу и поразить всех своей ловкостью и грацией. Вечерами, ложась спать, Зари подробно рассказывала сестре о своих мечтах.
– Ну, ступайте в школу! – Маман поцеловала дочек и стала убирать со стола.
Зари помахала рукой отцу, шутливо изобразив на лице преданность его идеалам. Баба медленно и серьезно, без улыбки, кивнул ей в ответ.
Зари взглянула на Ройю с мимолетной гримаской, заметной только сестрам.
У порога Ройя и Зари обулись. Хотя они учились уже в старших классах школы, им все равно полагалось носить черные кожаные туфли совершенно детского фасона. Но ничего не поделаешь, такова школьная форма. Ройя туго натянула ремешок и застегнула пряжку.
Девочки вышли из андаруни, внутренней части дома, прошли по коридору и сбежали по ступенькам, ведущим в сад. Когда они проходили мимо прудика, облицованного бирюзовой плиткой, Ройя позавидовала плававшим там рыбкам. Ведь им не надо было становиться самыми успешными в истории Ирана профессионалами, которыми будет гордиться вся страна.
Ройя закрыла калитку, и сестры вышли по переулку на главную улицу. Там они остановились, прижимая к груди учебники.
В такой ранний час протестующих еще не было видно, но повсюду остался мусор от предыдущей демонстрации. Валялись портреты премьер-министра Мосаддыка – мужчины с орлиным носом и умными усталыми глазами. Ройе больно было смотреть, как люди наступали прямо на его лицо. Она подняла несколько фотографий и аккуратно сложила их.
– Ой, ты думаешь, что можешь спасти его? – спросила Зари. – Сегодня вечером будет демонстрация коммунистов. После них сюда придут сторонники шаха. Премьер-министра ты все равно не спасешь. У него много врагов, и они хотят, чтобы он ушел со своего поста.
– У него тысячи, миллионы сторонников! Мы поддерживаем его! – воскликнула Ройя.
– У людей слишком мало возможностей, и тебе это известно. В стране процветает коррупция и прокручиваются всякие махинации.
Они торопливо шли в школу. Ройя еще крепче прижимала к груди книжки и портреты Мосаддыка. Конечно, Зари права. На прошлой неделе в школе срочно собрали всех учеников в актовом зале. На сцену вышла директриса и, уперев руки в бока, потребовала от учащихся признаться, кто приносит в школу коммунистические листовки. Не признался никто. Ройя знала, что это делала Залех Табатабаи – приносила листовки, напечатанные на пергаментной бумаге, и разбрасывала в классах и коридорах. Ройя удивлялась, откуда у Залех эти листовки; как она вообще осмеливалась брать их в руки!
Потом собрание закончилось и прибыла полиция с мегафоном, оружием и водопроводным шлангом. Аббас, школьный сторож, помог коренастому полицейскому присоединить шланг к крану во дворе. Когда Залех вышла из школы, полицейский включил воду и направил струю на девушку. На лице Залех появилось удивление, но его быстро сменили решительность и воля. Она подпрыгнула, спасаясь от шипящей водяной змеи, но все равно приземлилась на струю. Через несколько секунд Залех промокла насквозь, школьная форма прилипла к телу, подчеркивая его изгибы, с волос текла вода.
– Это тебе урок, – сказал один из полицейских. – Будешь знать, как не уважать нашу страну, распространяя коммунистическое вранье. Не думай, постепенно мы найдем вас всех. Вы предатели, работаете на Россию. Ты – девочка и должна думать о том, как стать хорошей матерью, а не политической ослицей.
Директриса зааплодировала ему.
Монархически настроенные девочки, преданные шаху, тоже ликовали и аплодировали, собравшись стайкой во дворе. Некоторые были из богатых семей, их отцы трудились в нефтянке. Вместе с ними аплодировали несколько глубоко религиозных школьниц. Впервые за долгое время семьи мусульман-фундаменталистов и приверженцы шаха стали союзниками.
Сочувствовавшие коммунистам девочки подбежали к Залех и обняли ее, как только со двора ушли полиция и директриса. Они обтирали ее носовыми платочками, подолами формы, кофтами. Залех, хоть и мокрая, стояла, горделиво выпрямившись, и уговаривала подружек не волноваться. Даже смеялась. Ройя понимала, что теперь Залех станет распространять еще больше листовок. Такими были школьницы, поддерживающие Иранскую коммунистическую партию «Туде», – бесстрашные и решительные, они всегда считали, что Иран должен идти по пути Советского Союза.
Ройя с Зари и другие сторонницы премьер-министра, потрясенные и испуганные, тоже держались вместе. Если Ройю спрашивали, за кого она, она отвечала: «За премьер-министра Мосаддыка и Национальный фронт». Другой ответ огорчил бы отца. Премьер-министр мог бы привести страну к полной демократии. Он учился в Швейцарии, стал министром иностранных дел и обратился в ООН, заявив, что британская Англо-Иранская нефтяная компания должна вернуть Ирану право на владение собственной нефтью. Ройе нравился Мосаддык с его независимостью и уверенностью в себе. Она даже восхищалась его пижамами (в которых он иногда фотографировался).
Теперь Ройя шла в школу вместе с сестрой, вспоминала инцидент с Залех и водопроводным шлангом, и ей хотелось, чтобы наконец-то прекратились постоянное политическое соперничество и раскол в обществе. Политика проникла в каждый класс. Девочки в школе, как и вся страна, разделились на монархисток, сторонниц премьер-министра и коммунисток. И Ройя устала от всего этого.
Когда Ройя и Зари подошли к воротам школы, там стоял строгий Аббас. Он следил, чтобы на территорию не заходили посторонние, охранял порядок и безопасность девочек в школе. В его обязанности не входило расстегивать иногда ширинку и показывать свой пенис, аккуратно перевязанный розовой ленточкой. Но все знали за ним такую слабость.
Зари насторожилась, увидев, как Аббас открыл ворота и улыбнулся им. Когда они прошли мимо него и он не мог их слышать, она прошептала:
– На прошлой неделе он опять показал мне свой дудул.
– Что, и с ленточкой? – спросила Ройя.
– Как всегда. И как только мужчины ходят с такой болтающейся штукой?
– Наверно, это больно.
– Он такой большой. Я удивляюсь, что у них нет там постоянного воспаления.
– Ну, ты видела только у сторожа.
– Да. – Зари, казалось, с минуту обдумывала эту фразу.
– Ты сообщила об этом директрисе?
– Она заявила, что некрасиво лгать такой девочке, как я. Что Аббас работал в школе, когда я еще даже не родилась, и что стыдно придумывать такие вульгарные истории.
– Понятно. Это ее обычная реакция.
– Угу. – Зари вздохнула.
* * *
Мальчишки без труда находили дорогу к женской школе и болтались у ворот, ждали, когда у девочек закончатся уроки. Аббас орал на них и гнал прочь.
– Собачьи дети! – орал он. – Оставьте девочек в покое, или гореть вам в аду!
Рой игнорировала ребят, которые тащились за ними до самого дома, а вот Зари всегда старалась, чтобы самые симпатичные увидели ее густые темные волосы, особенно если неподалеку был и Юсоф. Иногда мальчишки появлялись на каждом углу, за каждым поворотом. Ловкие, хитрые, умные мальчишки; они подмигивали, свистели и флиртовали. Красивые, воспитанные, с обаятельными улыбками. Тихие и робкие, которые бросали украдкой взгляд и тут же краснели. Ройя привыкла к ним, как к назойливым мухам, к которым на самом деле невозможно привыкнуть.
Самым любимым местом в Тегеране Ройя считала магазин канцтоваров. Он находился на углу улицы Черчилля и авеню Хафиза. Напротив русского посольства и наискосок от школы.
Ройя любила водить пальцами по гладким листам бумаги. Ей нравились пахнущие свинцом карандаши в коробках. Она могла подолгу разглядывать авторучки и флаконы чернил, листать книги, рассказывающие о любви и разлуке, томики поэзии. Магазин назывался просто, без затей, – «Канцелярские товары», но в нем продавались еще и книги. Когда зимой усилились политические противоречия, на улицах вспыхивали яростные дебаты, проходили демонстрации, магазин канцтоваров оказался самым тихим местом в городе. Это был настоящий храм спокойствия с негромкими звуками и приглушенным светом.
В один особенно неуютный, ветреный январский день Ройя хотела укрыться от демонстрации коммунистов и нырнула в магазин канцтоваров. Ей хотелось почитать что-нибудь из персидской поэзии.
– Что, сегодня Руми? – спросил из-за прилавка господин Фахри, спокойный, добрый мужчина лет пятидесяти, с проседью в шевелюре, пушистыми усами и в круглых очках с тонкой металлической оправой. Его туфли всегда были начищены до блеска. Он владел этим магазином, сколько Роя себя помнила, и прекрасно разбирался в книгах. В магазине были полки с персидской классикой и поэзией, а также с переводной литературой стран мира.
– Да, будьте любезны. – Ройя бывала здесь так часто, что господин Фахри знал ее вкусы и предпочтения. Он знал, что Ройя любила древнюю персидскую поэзию, но не могла терпеть кое-какие современные рассказы. Он знал, что она готова потратить последние деньги на бумагу и что она предпочитала немецкие канцтовары, самые красочные и современные. Знал, что она не только знала каждое слово в старинных стихотворениях, но иногда и сама что-то царапала на купленной у него бумаге. Господин Фахри знал все это, и его добродушное спокойствие привлекало ее не меньше книг, карандашей и бумаги.
– Вот, пожалуйста. – Он предложил ей томик стихотворений Руми в темно-зеленом переплете с золотым тиснением, напечатанный на прекрасной белой бумаге. – Тут некоторые из его лучших творений. Найдите себе спокойный уголок и читайте, ни на что не отвлекаясь. Если вы хотите понять его творчество, необходимо сосредоточиться.
Ройя кивнула и полезла за кошельком, но тут зазвенел дверной колокольчик. Дверь распахнулась, в магазин вместе с порывом ветра ворвались крики с улицы. В руке у Ройи затрепетали страницы Руми. В дверь торопливо вошел мальчишка, ее ровесник, в белой рубашке, с гривой черных волос и раскрасневшимися от ветра щеками. Он насвистывал какую-то мелодию, полную грусти. Мелодия не походила ни на что слышанное ею ранее и никак не сочеталась с походкой и уверенным видом мальчика.
Господин Фахри вскочил и засуетился. Нырнул под прилавок, схватил пачку бумаг, перевязал их бечевкой и протянул вошедшему так, словно весь день ждал этого особенного посетителя. Тот перестал свистеть, порылся в карманах и заплатил. Все было проделано быстро и молча. Парень уже подошел к двери, когда вдруг оглянулся. Ройя думала, что он хотел поблагодарить господина Фахри. Но он смотрел прямо на нее, и в его взгляде светились радость и надежда.
– Я счастлив, что встретил вас, – сказал он и вышел на улицу, продуваемую ветром.
Господин Фахри и Ройя стояли молча, а в магазин возвращалось обычное спокойствие после появления мальчишки, словно они летели на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом, и наконец совершили посадку.
– Кто это был? – спросила Ройя. Она испытывала какой-то непонятный восторг и не понимала его причины. Краткое появление парня подействовало на нее словно удар молнии.
– Это, моя дорогая девочка, Бахман Аслан, – сказал господин Фахри. На его лице появилась озабоченность, и он забарабанил пальцами по прилавку. – Парень, который хочет изменить мир.
Ройя аккуратно убрала томик Руми в портфель и взглянула на дверь. Она была поражена, словно увидела что-то необычайное, удивительное, но при этом глубоко личное, затронувшее ее жизнь, заронившее в ней надежду. Словно в тумане, она попрощалась с господином Фахри.
* * *
Потом она долго высматривала его на улице. Сопливый Хоссейн плелся за сестрами по пятам, и это ужасно раздражало. Нахальный и горластый Кирус подскакивал и открывал двери перед ней и Зари. Юсоф украдкой поглядывал на Зари, когда они перешли улицу, а потом делал вид, будто смотрит на уличный фонарь. Везде, куда бы они ни пошли, на улицах было полно мальчишек. Но одного парня она так и не увидела – того, кто ворвался в магазин канцтоваров и заставил мир двигаться чуть быстрее, проворнее, энергичнее – пусть даже всего на несколько минут.
Каждый день Ройя ходила в школу вместе с сестрой, ела приготовленное матерью рагу хореш и слушала, как Баба рассказывал им о планах премьер-министра Мосаддыка. Он хотел сделать их страну независимой от иностранного влияния раз и навсегда, чтобы больше никто не мог снова красть их нефть. Независимой и демократической!
Ройя учила геометрию, царапала какие-то стишки и улыбалась, когда отец в который раз называл ее будущей мадам Кюри. Да-да, она станет ею, а не второй Элен Келлер. Но она нигде не видела того парня с веселыми глазами, того самого, кто заставил господина Фахри достать ему из-за прилавка пачку бумаг с такой поспешностью, словно он вручал оружие воину.
* * *
На следующей неделе Ройя взяла в магазине металлическую точилку для карандашей и провела пальцем по крошечным бугоркам на ее боках. И снова ветер пошевелил листы бумаги, когда стремительно открылась дверь и вошел тот парень.
На этот раз он сразу перестал свистеть, как только увидел ее. И казался он не таким уверенным в себе, даже немного робким.
