Чтобы сподвигнуть загорцев на разговорчивость, Вадим щедро совал чумазым детишкам медяки, а взрослым сулил премию в червонцах, если кто покажет гостям места на озере, где можно рассчитывать на богатый улов. От рыбалки плавно перешли к охоте. И тут Вадим пустил пробный шар – прикинулся дуриком и как бы невзначай упомянул обобранный лесной дворец. Дескать, толкуют, будто Чучумову удалось своими обрядами зверье приворожить, да так крепко, что оно и по сей день не уходит, шастает вокруг пустого дома. Как бы туда подобраться? Коли сыщется проводник – ему наивысшая награда. И цифру огласил такую, что у деревенских должно было дух захватить. С их доходами эдаких деньжищ и в полгода не увидишь, а тут в одночасье…
Однако реакция вышла обратная. Прознав, что чужаков манит треклятая усадьба, загорцы накинулись на них с дубьем. Вадим с Фризе насилу ноги унесли, отделавшись всего двумя-тремя ссадинами, что следовало признать удачей.
К товарищам вернулись несолоно хлебавши. За околицей им повстречался паренек лет четырнадцати, в больших сапогах, в полушубке овчинном. Он вел под уздцы сивую лошадку, которая тащила с недальней вырубки хворосту воз. Паренек оказался единственным из деревенских, кто не отпрянул в ужасе при упоминании Чучумова. Напротив, очевидно было, что он и сам проявляет интерес к данному вопросу – шепнул доверительно, что обучен грамоте, запоем прочел книжку про графа Дракулу и страсть как хотел бы воочию посмотреть на вурдалачью обитель.
– Р-разве Чучумов – вурдалак? – уточнил Вадим. – Нам говорили, что он волшбой занимался, но касательно кровопийства – нет…
Паренек посмотрел на него, как на невежду, и снисходительно пояснил, что все колдуны – суть кровопийцы. Это он узнал еще раньше, благодаря обрывкам готического романа, спасенным из соседского уличного сортира.
– Эх ты, сельдерей ушастый! – пожурил его Чубатюк. – Читал бы лучше Чуковского…
Подросток набычился, но Вадим сделал Макару упреждающий жест и достал из кармана гривенник. Поощренный таким образом недоросль лезть в бутылку не стал и разразился длинным монологом о чудесах, которые наблюдал в примыкавших к Загорью лесных массивах. В поисках тропы к чучумовскому логову он исходил немало верст, бесстрашно пробирался через буреломы и пару раз становился свидетелем непознанного. Видел мельтешащие за деревьями огоньки, людей, которые вели по просеке подводы, груженные черными гробами. Слышал наводившие жуть завывания, доносившиеся из сердцевины леса. А с недавних пор на озеро повадилась прилетать ночами невиданных размеров птица. Рассмотреть ее в деталях не представлялось возможным, так как являлась она всегда в самое темное время суток и садилась на воду далеко от берега. Паренек божился, что величиной она в разы превосходит все известные ему разновидности пернатых и в полете издает утробный рык.
– Случайно, не аэроплан ли? – высказал догадку Пафнутий.
Паренек снова оскорбился, заявив, что аэропланы он знает. Они выглядят совсем по-другому, и для них нужны аэродромы, которых близ Сенежского озера в помине нет. И еще. Одержимый искательским зудом, он облазил все прибрежье и нигде не видел следов от шасси. А крылатая тварь продолжает периодически наведываться, в последний раз прилетала накануне. Деревенская ворожея баба Марфа, по многочисленным просьбам общественности, проводила сеансы черной и белой магии, сыпала на воду пепел, бубнила заговоры, жгла куриный помет, но не помогло – к жалким знахаркиным чарам сатанинская птица оказалась невосприимчива.
– Так, значит, дорогу к дому Чучумова ты не знаешь? – прервал Вадим словоизлияния, грозившие затянуться до вечера.
Парнишка сконфуженно признал, что до вожделенной цели так и не добрался. Попытки вызнать дорогу у деревенских промысловиков неизменно натыкались на сокрушительный отпор и оборачивались для просителя порцией березовых розог. Отрок заверил, что и пришлым никто ничего не подскажет. Расспросы о Чучумове ввергают всех в трясучку и могут привести к непредсказуемым последствиям.
В подтверждение этих слов с вырубки выбежали трое бугаев, один из которых сжимал в руках охотничью берданку, а двое других потрясали колунами. Увидев их, малец струхнул, рванул лошадь под уздцы и засеменил прочь так шустро, что хромоногая кляча едва за ним поспевала.
Бугаи свернули к аэросаням с явным намерением разнести их в щепы, а группку любопытствующих превратить в винегрет. Макар не прочь был схлестнуться с ними, но Вадим отговорил. Вступать в свары с туземцами – себе дороже.
Они погрузились и отъехали подале, не теряя, однако, деревни из виду. У поваленной осины приостановились и стали держать совет.
– Дас ист унмеклихь! – бурчал оскорбленный немец. – Варвар… Ми ничего не сделайт, они нас колотить… За что?
– Вот же вареники контуженные! – в кои-то веки поддержал его Макар. – Чтоб их в толчок мочалкой засосало… В какую сторону нам теперь помидорами ворочать? Лес вокруг – на сотни десятин!
Вадим собирался с мыслями, но откуда ни возьмись появился невысокий сутулый старик – внезапно как из-под земли вырос. И до чего чудной! Шапчонка круглая, как шляпка гриба. Из-под нее волнами седые волосы выбиваются. Борода тоже седая, с прозеленью, точно лишайник в нее вплелся. Глаза подслеповатые, прижмуренные, кожа вокруг них белая и с крапинками, словно береста на березе. Из одежи – длинная, до пят, шубейка, расшитые узорами рукавицы, лапти. В правой руке – батог, окованный понизу железом, чтобы не скользить. Короче говоря, не человек, а иллюстрация к сборнику русских народных сказок.
– Эй, папаша, ты че, от Мейерхольда сбежал? – спросил его вместо приветствия не очень-то галантный Чубатюк.
– Странник я… по свету хаживаю, людей уму-разуму учу, – прожурчал старик распевно, с пришепетыванием.
– Научить нас можешь ты чему? – поинтересовался Пафнутий, озадаченно оглядывая незнакомца.
Старичок подмигнул ему, осклабился.
– Слушок до меня дошел, что вы дорогу к чучумовской заимке шукаете. Могу подсказать.
– Серьезно? – Вадим расцвел и нацелился в порыве благодарности заключить доброхота в объятия, но остерегся. – И проводить можешь?
– А не испужаетесь? – вопросом на вопрос ответствовал старик, и его по-азиатски сощуренные глазки под белесыми бровями сжались в совсем узенькие щелочки.
– Бояться нам чего? – фыркнул Пафнутий с пренебрежением. – Люди пуганые мы.
Вадим сообразил, на что намекает престарелый бродяга, и взялся живо расспрашивать:
– Неужели все эти басни про нечистую силу – правда? Ты сам что-нибудь видел? Р-расскажи!
– Басни? – Старик затрясся в мелком беззвучном смехе. – Басни у Крылова были, а я вам истину глаголю. Про лоскотух слыхали? Они возле озер живут, таких как это… – Он указал скрюченным пальцем на Сенежский водоем. – Оглянуться на успеешь, как до смерти защекочут… А еще волколаки рыскают. С ними и вовсе беда: смотришь – был человек, а стал волк. Ну, про Огненного Змея вы, чай, и без меня знаете…
Издевается? Или сумасшедший? Вадим буравил глазами старикашку, который, как заметил Макар, смахивал на актера, сбежавшего из театра. Залезть бы ему в голову! Но старичок оказался гипнотически неподатливым – балагурил себе как ни в чем не бывало, сыпал персонажами из славянской мифологии.
– А еще мавки здесь водятся. Это тоже навроде русалок, но злющие – спасу нет! Они из заложных покойников выходят…
– Из кого? – переспросил Пафнутий.
– Из тех, что не своей смертью померли: самоубийц, пьянчуг, утопленников…
– Слухай, папаша, – подал голос Чубатюк, которому надоела затянувшаяся лекция. – Зачехли насос и громоздись сюда. – Он хлопнул заскорузлой ладонью по корпусу аэросаней. – А то наваял тут сорок бочек арестантов, у меня от твоего базара уже унты всмятку…
Старик был, судя по всему, не из робкого десятка – он не заставил себя упрашивать и с помощью все того же Макара угнездился на переднем сиденье, сбоку от руля. Самое удобное место для штурмана. Прочие тоже расселись, Чубатюк завел мотор, и ревущая повозка углубилась в лес.
Был день, до наступления темноты оставалось часа три. Вадим рассчитывал за это время доехать до анафемского поместья, пошерудить там и возвратиться в деревню. Чем больше заливал старик, тем прочнее становилась уверенность, что никаких мавок и волколаков в здешних лесных угодьях не существует. Прав Александр Васильевич: враки это. Вредоносные предрассудки, специально пущенные в народ, чтобы смутить несознательные массы, вызвать брожения, а то и спровоцировать беспорядки. Не иначе это хитроумный план, сработанный в западной империалистической среде. А разносят ахинею такие вот благообразные калики, которым низшие слои особенно доверяют. Потому и глядится этот бородач таким неестественным, что никакой он не странник, а засланный белоэмигрантский шпион.
Вадим принял решение дождаться конца пути, посмотреть, какие доказательства приведет аксакал в подтверждение своих бредней, а там уж задержать его и доставить на Лубянку – пусть разбираются. Не исключено, что потянется от него ниточка, которая позволит вскрыть опасный заговор. Вот и будет оправдание сегодняшнему отгулу. А все потому, что тов. Арсеньев революционную бдительность проявил, не отмахнулся от досужих россказней, самолично все проверил.
«А как же Мурин?» – пискнул внутренний голос. Его-то к несознательным никак не отнесешь: учился в Казани в одни годы с Владимиром Ильичом, философскую брошюру написал… Но Вадим не стал затевать спор со своим альтер эго. Объяснений при желании найдется сотня. Злоупотребление алкоголем – самое простое, что приходит на ум. А если копнуть глубже? Кто поручится, что Мурин не вступил в сговор со смутьянами? Может, и его тоже используют для одурманивания советских граждан? «Атеист» – издание авторитетное, его собкорам доверяют, к их мнению прислушиваются…
– Не лучший вы денек выбрали, чтобы к Чучумову скиту идти, – разглагольствовал между тем словоохотливый старик, перекрикивая шум двигателя.
– Не лучший почему же? – не согласился Пафнутий. – Сносный с утра морозец, нет почти ветра, солнышко…
– Солнышко опосля обеда закатится. А ветер и мороз… Не в них дело. Нониче Сочельник, завтра Рождество. Столько всякой пакости в мир выползет – не сосчитаешь! Упыри, вештицы, водяные… Для них Святочные деньки – самое раздолье! Вы хлеб с чесноком захватили?
– Нихт хабэ… Я не голодайт, – пожал плечами Фризе, сидевший позади старика. – И я не кушать вюрцигерс… острое… Оно вредит желудок.
– Я не про еду. Хлеб с чесноком на нитку нижут и вместо бус вешают, чтобы нежить близко не подходила, – просветил германца мнимый странник. – Правда, от Верлиоки этим не спастись. Его даже серебряная пуля не берет.
– Верлиока? Кто это?
– Как? – подивился старец. – В заколдованный лес едете, а про Верлиоку не слыхивали? Это наиглавнейшее зло… Ежели в натуральном виде вам явится, вы его сразу узнаете. Нос крючком, борода клочком, усы в пол-аршина, на голове щетина. Об одном глазе и костылем подпирается. Но в том и закавыка, что он в любую личину умеет рядиться. Захочет – красной девицей обернется, захочет – дитятей, а захочет – статным молодцем или ветхой старухой. Умеет и в зверей оборачиваться, и в птиц. Поди уследи!
– Грозен он чем же? – полюбопытствовал Пафнутий, который единственный из всех слушал старикову бредятину с неослабным вниманием.
– А это уж от его настроения зависит, – откликнулся рассказчик и погладил мшистую бороду. – Может и с миром отпустить, а может в гущу заманить, да так, что будешь в трех соснах плутать и не выберешься…
Бреши-бреши, думал Вадим. Быть тебе сегодня же в кутузке за антиматериалистическую пропаганду. В ОГПУ вызнают, от кого ты этой галиматьи набрался и под чью дудку пляшешь!
Лес вокруг становился плотнее. Макар проявлял всю свою водительскую сноровку, лавируя между тесно стоящими деревьями.
– Ист дас вайт? – спросил Фризе, обеспокоенно крутя головой. – Далеко еще ехаль?
– Останови-ка, милок, – попросил старик Чубатюка. – Осмотреться надоть.
Аэросани затормозили близ гигантской ели, взвихрили снежный пух. Старикан перевалился через борт, стал озираться, гундеть под нос что-то похожее на заклинания и чертить батогом на белом полотне не то руны, не то китайские иероглифы. Чубатюк переглянулся с Вадимом и покрутил пальцем у стриженого виска.
– Папаша, тебе, часом, шапка на башке мозоль не натерла?
– Что? – Старичок встрепенулся. – Ах да… Едем дале.
Он снова втолкнулся в тесную кабину и показал батогом вправо:
– Вон той ложбинкой и прямо, прямо… Иначе не проехать.
Макар, хоть и демонстрировал всем своим видом, что относится к провожатому с недоверием, послушался, повел «Бе-Ка» указанным маршрутом. Проехали еще немного, и старик опять попросил остановиться. Исполнил подле аэросаней нечто вроде ритуального танца, трижды стукнул батогом по широким полозьям и уверенно показал налево:
– Вот тамочки, через взгорок. Уже близехонько, не переживайте!
Аэросани, натужно гудя, вскарабкались на горушку и вдруг встали как вкопанные. Мотор, доселе работавший исправно, заглох.
– Мышь полосатая! – выругался Макар. – Что случилось?
Он дергал рычаги, жал на педали, но машина словно омертвела. Чубатюк, костеря всех и вся, вылез из кабины и взялся осматривать двигатель.
– А у вас что, седалища смолой намазаны? – буркнул он на сотоварищей. – Помогайте!
Сани увязли лыжами в снегу, он мешал пролезть под днище. Макар велел всем притоптать рассыпчатую крупу, а сам взял небольшую лопатку и высвободил засевший в сугробине пропеллер. Работали молчком, каждый прокручивал в голове возможные последствия аварии. Положение виделось безрадостным. Заехали далеко, окрест – ни единого жилья, весть тоже не подашь, а топать назад по такому зыбучему сееву – ноги отвихляешь. Обратный путь до Загорья растянется на многие часы, а то и на сутки.
– Ну что там? – подлез Вадим к Макару, копавшемуся под брюхом «Бе-Ка».
– Полный кизяк! – констатировал Чубатюк, который был мрачнее тучи. – В топливном шланге дыра с полтину. Вся горючка вытекла, моб твою ять!
– На сук напоролись?
– Да на каких сук?! Салазки свои разуй: шланг в оплетке, его разве только шкворнем прошибешь. Диверсия!
– Старик! – ахнул Пафнутий. – Наконечник железный на палке у него – видели?
– Жеваный крот! – заревел Макар и сжал кулачищи. – Где он? Я ему щас сику на пику натяну и крякать заставлю! Верблюд плюгавый, мацепурик анисовый…
Стали искать коварного чичероне, но того как корова языком слизала. Пока все были заняты делом, он незаметно скрылся.
– Понимайт! – возопил Фризе. – Он нас тащиль глушь… маниль и бросаль! Доннер веттер!
Вадим заскрипел зубами.
– Иван Сусанин… твою в дышло! Попадись мне только…
Снег на холме был истоптан, к тому же мешали заросли. Убили бездну времени, прежде чем отыскали нужное.
– Пошел туда он! – прокричал Пафнутий, разглядев на склоне цепочку вмятин от лаптей и батога.
– Догоним! – хищно оскалился Макар. – Кто за баранку?
– Смысл? – вяло проворчал Вадим. – Бензина же нет…
– Садись, свинячья петрушка! И вы полезайте!
В этот миг татуированный матрос был так страшен, что его не посмели ослушаться. Все набились в кабину, Вадим вцепился в руль. Чубатюк схватился обеими руками за раму и развернул сани в ту сторону, куда ухромал подлый старый хрыч.
– Берегите черепушки! Раз, два… взяли!
Макар богатырским плечом поддал в корму, и аэросани сами собой покатились с горки. Скорость сперва была невелика, Чубатюк намеревался догнать машину и вскочить в люльку, но утоптанная площадка кончилась, он провалился в белую трясину, а снегоход с каждой саженью все увеличивал быстроту, скользил по скату.
По обе стороны от Вадима замелькали березы, дубы, елки, сосны – все заиндевелые, с искристыми нашлепками на ветках.
– Правь! Правь! – надрывался сзади Чубатюк, речь которого в одночасье лишилась цветистости. Форс-мажор, не до словесных вывертов.
Вадим правил как мог. Крутил руль так размашисто, что чуть локти себе не вывихнул. Машина выписывала на склоне головоломные зигзаги, какие и не снились мастерам бобслея на прошлогодней Олимпиаде в Шамони. Поскольку мотор не работал, слышен был лишь скрип полозьев, надсадный и зловещий. Снежная крошка вылетала из-под них, реяла в морозном воздухе полупрозрачной кисеей. Деревья мелькали все быстрее, скорость нарастала. Бугор оказался куда выше, чем можно было предполагать, и склон никак не заканчивался.
Вадим увидел, что сани несет прямо в густой ершистый ельник. Он отвернул вбок, но сделал это слишком порывно, не рассчитал, и разогнавшийся агрегат врезался точнехонько в кряжистый дуб. Хряск, звон, синхронные вопли седоков. Вадима шандарахнуло грудью о рулевое колесо, в глазах помутилось, сверху посыпалась труха: мелкие веточки и ошметки сухих, не опавших по осени листьев.
– Беклопт аршгезихт! Думкопф, шайссе! – Это собачился на немецком доктор Фризе. – Обер арш!
Последние два слова, насколько помнил Вадим, означали «полная задница». И это следовало признать подходящим определением для создавшейся ситуации.
Передок «Бе-Ка» расплющился о дубовый ствол, как яйцо, которым с размаха шваркнули о столешницу. Корпус прогнулся, полозья разошлись, воздушный винт разломился на три части, маслопровод сочился желтой, густеющей на холоде жижей.
– Что живы все, счастье еще, – промолвил Пафнутий со стоическим хладнокровием.
Вадим с натугой отжал от себя вдавившийся в ребра руль и кое-как выпростался из кабины. Он потер ушибленную грудную клетку, поворочал головой. Кости вроде не пострадали, крови не видно. Считай, отделался легко.
То же можно было сказать и о его спутниках. Пафнутий посасывал оцарапанный палец, немец прикладывал содранную с коры дуба льдинку к шишке на лбу, но в целом все обошлось относительно благополучно.
К ним, бразды пушистые взрывая, подгреб пыхтящий, как паровоз, Чубатюк.
– Ну ты и чухоблох! – с ходу наградил он Вадима смачным эпитетом. – Ворона пляжная, круглопер банановый… Сказано было: плошки раззявь, зырь, куда едешь!
Макар отчитывал скорее для проформы, тон его звучал необидно. Понятно же, что сани без движка, катящиеся по инерции с крутизны, – не самое маневренное транспортное средство. Совладать с ними мудрено было бы даже бывалому шоферу.
И чего жалеть о разбитой машине? Проку с нее без горючего все равно никакого.
– Доф хурэнзон! – обозвался, затухая, Фризе и отломил от дуба еще одну ледышку.
Чубатюк быстро осмотрел груду металла, в которую превратился «Бе-Ка», и резюмировал:
– Ну все, крепи седло! Накрылась старая команча…
– Нести ответственность материальную нам за нее? – осведомился с беспокойством Пафнутий.
– Да шут с ней, с ответственностью! – отмахнулся Вадим. – Р-решим после… Мы про старика забыли. Что-то я и следов уже не вижу.
Как назло, минутами ранее повалил обильный снегопад. Растущий свежий покров скрадывал все, что доступно было взору еще совсем недавно. Для очистки совести побродили вокруг дуба и бренных останков «Бе-Ка», но определить, в какую сторону подался вероломный дед, так и не сумели.
