Встали затемно, наскребли по обочинам снегу обтереться, слегка перекусили, натянули тетивы, облачились в боевое. Не спеша подъехали к Смородинке. Через реку пошли, когда совсем рассвело. Первым шагал Илья, лениво помахивая булавой, сзади и по сторонам Петровичи, оба при длинных луках с наложенными на тетиву стрелами. Челядь и Миколу оставили на другом берегу. Челядь не возражала, Миколу храбр убедил подзатыльником.
На льду валялись останки нескольких коней – обрывки шкур да кости. Никаких следов вокруг не было, казалось, объеденную животину пошвыряли с берега вниз частями.
– Границу выложили, – буркнул Илья. – Ну-ну.
Петровичи шли в кольчугах и шлемах, Илья надел лишь толстую боевую куртку, обшитую железными пластинками. «Вдруг придется бегать-прыгать, – объяснил он. – А вы стреляете лучше меня, вам и луки в руки. Если кто высунется, сразу валите его, я булавой добью».
Никто не высунулся. Троица без приключений взобралась на высокий берег, миновала еще одну россыпь конских костей и остановилась.
В старые времена Девятидубье было огорожено тыном, но уже при отце нынешнего князя тын снесли – обороняться стало не от кого, а ограда мешала разворачиваться обозам. Остались только ворота, то есть два столба с перекладиной, обозначавшие въезд на постоялый двор. Сейчас ровно посреди ворот темнело пятно на неглубоком снегу, и в нем – вмерзшая человеческая голова.
Петровичи медленно поворачивались из стороны в сторону, держа луки на изготовку. Широкие остро заточенные срезни – наконечники стрел на зверя и незащищенного врага – высматривали цель.
Илья все поигрывал булавой.
– Ты бы свистнул, а? – шепотом предложил Лука.
– Здесь никого нет.
Илья подошел к воротам, посмотрел на голову.
– Оторвали, – сказал он. – М-да… Убирайте луки, братья. Пойдем в избах смотреть.
– Говоришь же – нет никого.
– Все равно посмотреть надо.
– Ну так свистни. Если кто есть, вылезет сразу.
Илья недовольно фыркнул.
– Волоты ушли в лес, – объяснил он. – Спят, ждут ночи. Думают, мы тут поселимся, а они ночью придут. Зачем их тревожить сейчас? Нам много чего сделать надо, не хочу, чтобы мешали.
Петровичи неохотно попрятали стрелы, сняли тетивы и убрали луки в налучья за спину. Василий подошел к Илье и уставился на оторванную голову.
– На старосту похож. Ишь как, будто по чину, прямо в воротах бросили. Старосту здешнего помнишь?
– Не-а, – сказал Илья. – Они для меня все на одно лицо, старосты эти, тиуны… Вот девка тут была светленькая… Подавала на дворе. Забыл, как звали.
– Ксана? Она не только подавала. Она еще и давала.
Илья неприязненно покосился на Василия:
– Откуда знаешь?
– Так мне и давала.
Илья тяжело вздохнул. Василий поспешил объясниться:
– Я этот грешок потом замолил. И свечку поставил.
Илья вздохнул еще горше.
– За каждый раз, – добавил Василий.
Илья ловчее перехватил булаву, обогнул ворота и неспешно двинулся к постоялому двору.
Лука подошел к брату.
– Ты полегче с этим, – буркнул он. – Илья баб страсть как уважает. Прямо трясется весь, если кто бабу обидит. А они его не особенно любят. Боятся.
– А я виноват?..
Василий недовольно засопел. Он привык считать себя отважным, сильным, красивым и удачливым. Меньше всего его трогали чужие трудности с бабами, а увещевания старшего брата – злили. Лука, тоже сильный, красивый, везучий и смелый, с возрастом стал занудой и все чаще прятался за чужие спины. С таким братцем в руководителях прославиться трудно. А Василий очень хотел именно прославиться. Денег и челяди у Петровичей и так было полно. Не хватало громких воинских подвигов. За братьями числились ратные успехи, но только в составе дружины, в общем строю. Не то.
– Все равно ты Илью не зли попусту. Он сейчас главный. Мало ли…
– Добрыня его по головке не погладит, если нас тут прибьют, – понял намек по-своему Василий. – А князь, тот просто шкуру спустит.
– Ты лучше подумай, что будет с нами, если тут его, Урманина, прибьют, – посоветовал Лука угрожающе.
– Ну, мы скажем…
– Ничего мы сказать не успеем! – зашипел Лука. – И шкуру спустят – с нас. Нечисть спустит! Илья сам наполовину урманский йотун, не знаешь, что ли. Поэтому его ни порча не берет, ни волшба ихняя. Поэтому он их чует издали. Пока Илья жив, мы против нечисти сила. А если с ним чего случится, бросай все и беги за реку. Срубленных голов я видел достаточно на своем веку. А вот оторванных… Понял?
– Вы чего там шепчетесь, братья? – позвал Илья. – Сюда идите. Тут есть на что посмотреть.
Распахнутая дверь постоялого двора не была повреждена. Ее открыли изнутри. Мерзлая утоптанная земля вокруг двери чернела застывшей кровью.
– Ловко придумано, – Илья ткнул булавой вверх. На крыше была широкая дыра со рваными краями.
– Один-два зашли через крышу, и народ сам на улицу выскочил. А остальные ждали тут, – понял Лука.
– Точно.
– Не вижу кострищ, – Лука огляделся. – Удивительно. Как еще отпугивать нечисть по ночам?
– Здесь не держали оборону, – сказал Илья. – Только прятались. Мне так кажется. Днем высовывались, наверное, а ночью все набивались на двор и сидели, дрожали.
– Почему?
– Страшно было, вот почему.
– Расспросить бы тех баб, что добежали до Карачева.
– Мы уже довольно знаем, – отрезал Илья. – Ну, полезли внутрь.
Внутри все было поломано и перевернуто вверх дном. Не уцелело на первый взгляд ни единой лавки. Открытая дверь и дыра в крыше давали достаточно света, чтобы понять, насколько заляпаны кровью стены и пол. Кое-где валялись обрывки одежды. Прямо над дверью торчал из бревна глубоко вбитый широкий лесорубный топор.
– Промазал смерд… – сказал Василий. – Жаль.
Он попробовал вырвать топор. Не получилось.
– Отойди от двери, свет застишь, – буркнул Лука, щуря глаза. – Тела где? Ни огрызка не видать.
– Утащили к лесу, сожрали там. – Илья ушел в глубь двора и сразу потонул в сумраке. – Посмотрю-ка кладовую. Не ходите за мной, вам темно будет, угостите еще по затылку сослепу…
– Не очень-то и хотелось, – сообщил Лука.
– В кладовую или по затылку? – съехидничал Василий, лениво дергая топор.
– Надо было огня взять, – сказал Лука. Подошел к брату, отодвинул его от двери, взялся за рукоятку топора и легко выдернул его из бревна.
– Силён, – оценил Василий.
Тихонько свистнул Илья. Братья поспешили к нему.
Невысокая кладовая, пристроенная ко двору вдоль стены, оказалась наполовину забита сеном. Под застрехой виднелись узкие щели, через которые скупо пробивались солнечные лучи. На полу валялись ломаные полки, битые горшки, обрывки берестяных туесков, какая-то ветхая драная мешковина, части конской упряжи.
– Осмотритесь, – сказал Илья. – Ночью здесь будете. В сено зароетесь, хорошо переночуете. Только спите по очереди, я проверю. И следите за этими щелями под крышей.
– Ты главный, – отозвался Лука.
– О вас же забочусь. Пошли отсюда, избушки смотреть. Василий, ступай к реке, помаши нашим, чтобы подтягивались. Только не кричи. Да, голову эту оторванную спрячь куда-нибудь.
Жилища местного люда, убогие полуземлянки, оказались в разной степени разорены, но как-то вяло, не по драке. Судя по всему, сначала избушки были поспешно брошены, а потом в них возился некто большой и неповоротливый.
– Ты прав, – сказал Лука. – Все прятались на постоялом дворе. А куда им было деваться… Но ведь это случилось не в один день. И не в одну ночь. Их тут неделю ели, если не больше…
Он стоял на улице, глядя в сторону девяти дубов священной рощи. Рядом встал Илья, уперев руки в бока. Лука Петрович сразу показался высоким, но очень тонким, каким вовсе не был.
– Почему местные не бежали все сразу? Кто-то ведь попытался… – думал вслух Лука. – Не догадались, что будет? Или так держались за свою волю? Не хотели звать дружину на помощь, боялись попасть в вотчинники? А? Не понимаю.
– Они были сильно напуганы, – сказал Илья.
– Я, знаешь, тоже иногда пугаюсь, – сообщил Лука доверительно. – Но не дурею от страха, а выход ищу.
– Вот поэтому ты храбр, а они… Просто люди.
Лука горделиво надулся и выпятил бороду.
На берегу фыркали кони и вполголоса переругивалась челядь.
– Займись кострами, – попросил Илья. – Дырку в крыше надо заделать по-быстрому. Так… По-моему, всё. И проследи, чтобы сильно не шумели.
– Ты пробовал развалить дом без шума? Хотя бы такой маленький?
Илья почесал в затылке.
– Вот пускай твои и попробуют, – сказал он после некоторого раздумья. – А ты проследи.
– Ну-ну… Костры как часто класть?
– Как можно чаще. На две дюжины шагов, не дальше. И нужен запас дров на вторую ночь.
– Мы так все село раскатаем, – заметил Лука неодобрительно. – Один двор с кладовой останется.
– И хорошо. Меньше места оборонять проще.
– Жалко… – протянул Лука.
– Твое село, что ли?
Лука рассмеялся.
– Ну ты даешь, Урманин. Как сказанешь – и возразить нечего. Поддел меня, поддел…
– А кто говорил, что я глупый? – Илья хитро прищурил один глаз.
– Я не говорил!
– Ты говорил, – сказал Илья. – Но это было давно.
* * *
Булава у Ильи была в руку длиной, не его руку, конечно, а простую человеческую. Навершием служил железный куб с тупыми шипами на четырех сторонах. Надежное оружие, совсем простое, и не скажешь, что знаменитого храбра. Давным-давно, по молодой глупости, Илья заказал себе булаву много длиннее и тяжелее обычного, которую выкинул после первого же серьезного боя. Эта дура могла размазать врага в кровавую юшку с одного попадания, от нее не было спасу ни щитом, ни броней. Но, увы, булава-великанша таскала Илью за собой, закручивала, вынуждала приноравливаться к своему весу, рассчитывать все движения на несколько ходов вперед. А Илья привык быть самым быстрым, действовать по наитию, бить в слабое место, едва оно откроется, уходить из-под удара, когда противник уже уверен, что тебе конец. Да, Урманин представлял собой очень большую цель. И в пешем бою его ноги перемещали огромное тело не так споро, как хотелось бы. Зато Илья почти не чувствовал веса оружия и брони. В двух кольчугах, шлеме, с топором и булавой, он мог вертеться на месте ловчее всех. И даже иногда невысоко подпрыгивать. Еще очень помогала длина рук. И наконец, Илье было достаточно ударить человека один раз. Ударить чем угодно. Недаром Лука Петрович сказал брату: «А он дерево сломает и тебя по репе треснет…» Лука однажды это видел.
Сейчас пальцы Урманина стиснули рукоятку булавы так, будто хотели сломать ее.
Илья стоял посреди священной рощи, уставившись пустыми глазами на Перуна. Это был совсем новенький идол, наспех вытесанный, неглубоко вкопанный, измазанный кровью.
Здесь вообще кровью было измазано все. И повсюду валялись начисто обглоданные кости. Илья догадывался, почему на девяти дубах не висят кишки, – их подъели.
В лес уходили следы, множество следов. От ног и от волочащихся тел. Прямо рядом с сапогом Урманина в окровавленном снегу отпечаталась ступня, похожая на человечью. Почти вдвое больше, чем безразмерная нога Ильи.
Перун скалился Илье в глаза. Перуна вырубили топором и быстро дорезали ножом. У Перуна были клыки волота, остроконечные уши волота, круглые маленькие глаза волота, растопыренные ноздри волота. Пока его не окропили кровью, свежеобтесанное бревно было светлым, почти золотистым.
Перун был Соловым.
…При свете дня, когда нажравшаяся человечины нечисть отсыпалась в чаще, сюда пришли люди. Выдолбили в мерзлой земле яму. Воткнули идола. Спели ему, сплясали перед ним, вознесли к нему мольбу. А потом? Перерезали горло ребенку? Бросили к ногам Перуна шкуру и на ней быстро по очереди вошли в дрожащую от холода девку, после чего срубили ей, уже бесчувственной, голову – может, тем самым топором? Или в таких случаях положено отдавать девку Перуну непорченой? Значит, сразу топором по шее? Все это не могло помочь никак. Могло только подарить людям надежду. И они надеялись. До следующей ночи…
Илья медленно обошел священную рощу. Слишком много следов, все затоптано. Такое же месиво на пути от рощи к селу, не поймешь, кто куда и когда бежал. Но похоже, в самый разгар кровавого жертвоприношения из леса выскочила нечисть, вся до последней мелкой тварюки, и напала на молящихся. И разметала в кровавые ошметки. И съела. Илья подумал – это было справедливо.
Они могли биться и умереть достойно. Могли после первых же смертей бежать, не по опасной узкой дороге в Карачев, а за реку, к далекому Киеву. Боялись, волоты настигнут их? Наверное. Но они могли сделать хоть что-то! Не сдаваться.
А они взяли и пали на колени перед божеством.
