Он сначала обрадовался такому маминому решению, тем более что и его Женя очень хотела с ним в Москву, но не говорила ни слова, потому что знала, какой ему предстоит трудный выбор. В общем, Женя уже совсем было собрался пойти со своей Женей в МФЦ и подать заявку на брак, но вдруг подумал: «Господи боже, что ж я делаю! Это же мама! Мать! Она меня родила, растила-кормила, после папиной смерти образование дала, а я ее бросаю! Древние греки, кажется, говорили: жен-мужей и детей может быть сколько хочешь, а матери новой не будет! Что ж это я за подлец такой? Нет!»
В общем, он сказал матери, что берет ее с собою. И что в Москве обязательно найдется лечение от стафулоза: либо больница, либо просто лекарство, которого здесь нет, а в Москве, наверное, в каждой аптеке навалом.
Брать с собой много вещей не разрешалось – по чемодану, пятьдесят пять на сорок на двадцать пять, и бумажник с документами.
* * *
Когда перешли наружную границу, там был двухдневный карантин. Им с мамой дали отдельную комнатку. На другой день зашел врач, посмотрел обоих, сказал маме: «Прилягте, гражданка, я сейчас вернусь». Но не вернулся.
Вечером мама позвала Женю присесть рядом и сказала:
– Зря ты Женечку вместо меня не взял.
– Да ладно! – засмеялся он.
– Так в Москве и не побывала, – сказала мама и заснула.
«А и правда, – подумал Женя. – Это только наружный периметр. Карантинная граница. А настоящая Москва там, в конце коридора, где второй контроль».
Утром мама была уже холодная.
Врач и полицейский не велели Жене брать мамин чемодан. «Заразно!»
Женя проводил взглядом каталку, на которой лежала мама, в ногах у нее, клонясь и чуть не падая, стоял серый чемодан с ремешками крестом, вспомнил про крест, перекрестился и пошел, подхватив свой чемоданчик, в конец коридора.
Он выложил свои документы на прилавок и напористо изложил ситуацию. Типа что его мать, указанная в документе как законный спутник по разрешению второй степени, ранним утром скончалась от стафулоза, вот справка.
– Ну и? – спросил пограничник, старик в толстых очках.
– Ну и я имею право въехать со спутником. Имею право вернуться и привезти спутника. В смысле спутницу. Разрешение действует год с момента выдачи. Прошло меньше месяца.
– Знаете что? – вдруг засмеялся пограничник, снял и протер очки. – Вы знаете, нас учили никогда не говорить гражданину: «Вы правы!» Надо всегда говорить: «Вы ошибаетесь, есть параграф такой-то пункта такого-то!» Гражданин не может быть прав перед официальным лицом. Но вот тут, – и он надел очки на свой толстый пористый нос, блестящий от жира, – но вот тут все-таки нет! Вы все-таки правы! Такой редчайший случай, можно сказать…
Он вбил какие-то цифры в компьютер, а потом переписал их в конторскую книгу. Долго писал, пыхтя и склоняя голову.
– Ишь! – вздохнул Женя.
– Сервера горят, – ответно вздохнул старик. – Или жгут их, черт знает. Может, диверсанты? Саботёры? Как думаете?
– Без понятия, – честно сказал Женя.
– Я тоже, – сказал пограничник. У него от старости немножко тряслась голова. – Вот ваш паспорт и разрешение. Езжайте за подружкой! – он подмигнул.
* * *
Когда Женя вернулся в родной город, он первым делом, прямо с поезда, пошел на кладбище. Заказал в конторе, чтоб на могиле папы подтюкали мамино имя-отчество-фамилию: Колодкина-Семендеева Фаина Макаровна.
Потом сразу побежал к любимой девушке Жене, чтоб она его утешила в несчастье, это раз. И чтоб они быстро сбегали в МФЦ оставить заявление на брак, это два. И чтоб она тоже начала собирать чемоданчик ехать с ним в Москву, это три.
Когда он подошел к домику, где Женя жила с родителями посреди яблочного сада и двух курятников, он увидел, что там пристроены еще две комнаты, примерно шесть на шесть.
Женя сидела в саду на скамеечке, резала яблоки на варенье, а вокруг бегал ребеночек года в полтора. Еще немтырь, но веселый. Женя ему говорила: «Мишенька, Мишенька», а мальчик гукал в ответ и кричал вроде: «Да! Да!» – и ручонки тянул к тазу с резаными яблоками.
Женя полюбовался этой милотой, но сказал:
– Жень, когда успела?
– Привет! – сказала она. – Да вон сколько времени прошло, как ты меня тут оставил ради мамки своей.
– Она померла.
– Царствие небесное. Хорошая была женщина Фаина Макаровна, а ты мамочкин сынок. Тьфу. Все профукал.
– Женя! – вскричал он. – Так ведь меня всего четыре дня не было! Ты что?
– У нас тут время быстрее идет. Не знал? В сто раз примерно. Или даже еще. Вон ты какой молодой, а у меня уже морщины пошли.
– Да какие морщины! – Он потянулся было к ней, но она сказала:
– Ступай откуда пришел!
Ребеночек закричал. Собака залаяла, загремела цепью.
* * *
Ну и ладно! Значит, одному в Москву.
А в Москве тот же самый пограничник сказал и показал, что в разрешении написано: «Однократное пересечение границы». А он, значит, ее уже пересек и обратно уехал. Вот штампики. Так что пардоннэ муа.
– Нет уж, это вы пардоннэ! – твердо возразил Женя. – Я пересек только наружную границу. Карантинную! А за внутреннюю не заходил. Границу Москвы в собственном смысле слова я не пересекал. Там должен быть второй, главный штампик. Вы его не поставили! Пропустите меня!
– Экие вы все умные стали, – бормотал пограничник, глядя в бумаги то сквозь очки, то поверх очков. – «В собственном смысле!» – передразнил он. – Вы опять-таки правы. С точки зрения здравого, так сказать, смысла. Но в разрешении не сказано про две границы. Написано: «Однократное пересечение границы»! А какой – карантинной или административной – не записано. Знаете что?
– Что? – сказал Женя, холодея и надеясь одновременно.
– Оставьте ваши координаты, с вами свяжутся.
– Какие еще координаты? – выдохнул Женя. – Вы сканировали мой паспорт!
– Сервера горят, – закивал головой старик-пограничник. – Что ни день горят. Саботёры, пароль д’онёр! Давайте я лучше в книжечку запишу.
Он достал конторскую книгу, растрепанную и замусоленную, поплевал на карандаш, склонил голову набок:
– Диктуйте!
* * *
Вернувшись домой, Женя вспомнил, что так и не увидел живую Москву, хотя бы из окна поезда. Когда подъезжал к пропускному пункту и когда отъезжал – тоже. Там были сплошные мосты и стены, стены и мосты, а домов совсем не видать.
Тем более что туман.
«А может, Москвы и вовсе нет, кроме как в телевизоре?» – подумал он и стал доставать из чемодана брюки, майки и прочее свое небогатое добришко.
Бальзам на раны
Не стану рассказывать, что там было дальше
Эту странную историю рассказал мне мой давний старший друг Валентин Петрович Н. Рассказал лет десять назад. Случилась же она и того раньше, в 2002 году, а началось все и вовсе за двадцать лет до того, то есть в 1982-м, летом, еще при Брежневе.
Сейчас Валентина Петровича нет на свете, и я могу об этом рассказывать. Тем более что он с меня никаких обещаний не брал.
Надобно сказать, что Валентин Петрович был довольно удачливый бизнесмен. Средний бизнес, разумеется. Небольшой. Но – крепкий, доходный и, главное, ровный, без ухабов и обвалов.
Один раз – вот с этого и начался наш разговор – я спросил о секрете его успеха. Почему его минуют большие и малые несчастья, которыми так богата жизнь среднего предпринимателя?
* * *
– Как говорится, сами удивляемся, – сказал он. – Я сам об этом долго думал. И понял вот что. Тут не просто умение или везение. Не это главное. Главное – отношения с людьми. Скажешь, старо как мир? Целый воз дурацких книжек, как влиять на людей, как превращать противников в союзников и прочая чепуха? Нет, мой дорогой. Я про другое. Мой принцип – жесткость отношений. Никого никогда ни за что не прощать. Не спускать ни малейших враждебных действий и даже слов. Мстить! Да, представь себе, просто мстить. Соразмерно, конечно! – Он улыбнулся.
– Вот, например, – продолжал он, – в самом начале двухтысячных у меня вдруг пошли какие-то мелкие неприятности. Непонятно почему. Как будто с левой ноги встал, и вот так каждый день. И я понял, что всему виной какая-то незалеченная рана. Даже, может быть, маленькая ранка. Царапина, в сущности. Но она свербит и гноится – почему? Потому что я за нее не отомстил.
– Господи! – сказал я. – Да кто тебя этому научил? Мстить?
– Тетя! – простодушно улыбнулся Валентин Петрович. – Моя тетя Вера, мамина сестра. Она была пианистка, не так чтобы совсем знаменитая, но вполне. Да ты же знаешь! Концерты, гастроли, даже какие-то премии. Тетя Вера мне говорила: «Если кто-то против меня гадит, интригует, сплетничает – я его просто уничтожаю. Всеми доступными мне средствами. И никому ничего не прощаю. Помнишь, как я тебя оставила на острове?»
* * *
– Еще бы мне не помнить про остров! – засмеялся Валентин Петрович. – Мне было восемь лет. Мы с тетей вдвоем плавали на остров, была у нас рядом с дачей река, на реке широкое такое место, а посредине островок. Тетя плавала отлично, а я плавать не умел, я плыл на резиновом надувном круге. Вот мы сплавали, повалялись на травке, а потом тетя вдруг спустила воздух из моего круга, сложила его вчетверо, сунула себе под лямку купальника, побежала к воде и уплыла на тот берег, где был маленький пляж и дорога к нашему дачному поселку.
Ужас!
Я один, кругом вода, народу на берегах никого!
Потом мне тетя объяснила, в чем дело. А дело было в том, что я был маленький, но вредный. Дня два назад тетя прямо с дачи ехала на концерт. Аккомпанировать какому-то известному певцу. Песни Шуберта. «Зимний путь». А я, подлец, в самый последний момент поменял ноты у нее в портфеле. Вытащил Шуберта и сунул «В лесу родилась елочка».
«Ты представляешь себе, – сказала мне тетя Вера, – какой ужас, какое отчаяние меня охватило, когда я достала из портфеля ноты Шуберта – а там какой-то детсад! Хорошо, это было в артистической, а не в зале. Мне все-таки нашли нужные ноты. Консерватория, слава богу. Концерт задержали всего на десять минут. И я хотела, чтоб ты тоже ощутил это чувство одиночества и беспомощности! Ты ощутил?»
«Ощутил, – сказал я. – Еще как! Но я мог утонуть, что тогда?»
«Тогда твоя мама, то есть моя сестра, меня бы убила, – объяснила тетя Вера. – Или посадила бы в тюрьму, не знаю! Но это была бы совсем другая история. А в тот момент мне надо было тебя наказать».
«Зачем, тетя Вера?»
«Чтоб не чувствовать, что в меня плюнули, а я утерлась и захихикала: ах, какой милый остроумный мальчик! Стащил у тети ноты перед концертом! А еще – чтобы простить. Ты понял?»
Кажется, я все понял. Тем более что все было не так уж страшно. Тетя Вера через час приплыла за мной на лодке, попросила соседа.
Какая-то слишком длинная и многослойная история, нет? Ты не запутался?
– Нет, нет! – сказал я. – Очень интересно! Но ты же не про тетю.
– Да, конечно, – кивнул он. – Хотя на самом деле тоже про тетю. Но совсем про другую.
* * *
– Итак, – рассказывал Валентин Петрович, – в самом начале двухтысячных я вдруг чуть-чуть захромал вместе со своим бизнесом. И понял, что тут не в налогах и крышах дело. Тут что-то у меня внутри. Ранка недолеченная, я уже сказал, кажется. Все свободное время я лежал на диване, прямо как сам себе психоаналитик. Лежал, глядел в потолок и пытался эту ранку разыскать. Отматывал события день за днем, месяц за месяцем, год за годом, стараясь вспомнить, кто и когда меня оскорбил, а я не ответил. Я предчувствовал, что это будет какая-то сущая ерунда, чепуха, чушь собачья…
И я все-таки вспомнил.
Но я и представить себе не мог, насколько это на самом деле полная чушь!
Это случилось в 1982 году, летом. Двадцать лет назад от того момента, когда я вспомнил. Еще Брежнев был жив, хотя Брежнев тут совсем ни при чем. Просто чтобы отметить – это была другая эра. Трижды другая!
Но не в том дело.
А дело в том, что я поехал на некую научно-практическую конференцию, проходившую в загородной гостинице рядом с маленьким русским городом Р.
Там было много народу, и не только участники конференции, но и просто молодежь. По льготным путевкам обкома ВЛКСМ. Был июль, кажется. Молодежь торчала на пляже, мы торчали на пленарках и секциях, а вечером, как положено, танцы.
Значит, танцы. Приглашаю одну хорошую девочку. Нина звали. Она работала в этой гостинице каким-то младшим администратором и жила прямо рядом, там был поселочек такой. Красивая. Глаза синие. Небольшого роста. Стройная, но плотненькая. Умненькая, веселая. Мы с ней уже пару раз разговаривали. Мне она понравилась. И я вроде бы ей понравился тоже.
Как тогда положено было, танцы чередовались – два раза шейк, один раз что-то медленное, чтобы поговорить и пообниматься. Вот мы с ней танцуем медленный танец. Она мне головку на плечо положила, я ее одной рукой за талию обнимаю, другой рукой по спинке глажу, все так хорошо и приятно, и мы уже договорились, что после танцев пойдем гулять на реку, и вдруг она шепотом спрашивает: «Валя! А тебе сколько лет?»
Я говорю как есть:
– Сорок.
– Правда, что ли?
– Честно. Я сорок второго года. Вот и считай.
Она вдруг остановилась и отбросила мои руки.
– Что такое? – спросил я.
– Что я, проститутка, что ли? – Она хмыкнула и шагнула в сторону.
Я схватил ее за рукав:
