и дармовой калач на блюде?!
Ведь ваша Родина вразнос,
враздрызг Европе продаётся.
Ваш бронепоезд под откос,
и вся Америка смеётся
над лохотронством россиян
в колониальном Москвабаде.
Проснись, Россия! Я не пьян!
Я строевым, как на параде,
шагаю нынче по стране
к недопришедшим переменам.
Я жив ещё! Но я в дерьме,
а значит, где-то есть измена.
Кто превращает нас в утиль?!
В баранов?! Пьяниц?! Попрошаек?!
И это горе. Это быль.
И журавлей исчезла стая.
«Белый вальс посещает Москву…»
Белый вальс посещает Москву
на Покров Богородицы. Слышишь?
Ветер треплет живую листву
и струится позёмка по крышам.
Дышит осень прохладой в лицо,
облицована золотом клёнов,
и Садовое дремлет Кольцо,
и машины ворчливые стонут.
Белый вальс, белый дым, белый цвет
и последние сполохи счастья,
будто вальс на Параде Планет
разразился дождливым причастьем.
И поток бесконечных дождей
в белом вальсе Москву растревожил.
Это наше с тобой абреже
и суровая сущность, быть может.
И не слёзы струятся из глаз,
это просто дождя позолота.
Белый дым, белый цвет, белый вальс —
радость женщины, радость полёта.
«День отравлен погодой. Вышло время летать…»
День отравлен погодой. Вышло время летать.
Что за странная мода – в октябре умирать?!
Что за странное солнце за небесной канвой,
будто гелий и стронций взорвались над Москвой?
Волчий вой не услышан – хочешь плачь,
хочешь пой.
Я гуляю по крышам, как московский слепой.
Но пишу угольками на краях облаков
и, встряхнувши руками, слышу дребезг оков.
Капли крови роняю на чужие ножи,
и меня обнимает смерть по имени Жизнь.
«Гордая, горькая, но нераздельная…»
Гордая, горькая, но нераздельная
Родина татей и вечных бродяг,
Русь моя, радость и грусть беспредельная,
я твой глашатай, поэтому наг.
Душу вскрывая в своём словотворчестве,
вечно рыдаю и вечно смеюсь.
Но не один я в пустом одиночестве,
значит, жива ещё матушка-Русь.
Царской стерлядкой да булкой с черёмухой
перекушу у развилки дорог,
Выпью из кружки, наполненной доверху,
чаю на травах, помиловал Бог.
И зашагаю степями-столетьями
в синь облаков да в полынный закат.
Русь мою ангелы Божьи приветили —
всякий из русичей волен и свят!
Плач Ярославны
Я светом, я тьмой, я слепою дождинкой
тебя ожидаю на русских ветрах.
В далёких краях я простой паутинкой
к тебе прилечу, чтоб развеялся прах.
И ты бы восстал, будто Феникс из пепла,
и снова почувствовал меч-кладенец.
И я бы тебя, мой владыка, воспела,
ведь нашей любви не наступит конец.
Ты в землю чужую смерчом-ураганом
отправился ратное дело вершить,
и утренний луч, как душевная рана,
как пламя онгона, что не потушить.
Проснись же, мой витязь!
Давно отзвенели
капели с прогретых Ярилою крыш,
и летние иволги в рощах отпели,
и в небыль уходит осенняя тишь.
Ну, что ты молчишь?
Иль чеченское небо
вдруг стало милее, чем русская ширь?
О, сколько же русских отправлено в небыль
еврейским кремлём!
Президент-нетопырь
страну без зазрения совести губит.
Он – вор голубой. И худой окоём.
Я Бога молю:
пусть ублюдка полюбит
панический страх захлебнуться дерьмом!..
Проповедь патрипапы Гундяева
Недалеко уже то время, когда масоны
начнут подымать хвост. Из всех апостолов
Христа один лишь оказался предателем,
а сейчас будет всё наоборот: токмо малая
толика православного священства останется
верной Христовым Заповедям…
Св. старец Николай Гурьянов
1
Прости меня, электорат,
за грех пустой содомский.
Да, я покрыл церковный смрад
и по Руси с котомкой
когда-нибудь и, может быть,
пройдусь, как нищий инок.
Но не забудь мне заплатить,
ведь по Руси поминок
не отслужили, кабы я
Мамоне не молился.
Я за стихийность бытия
с масонами напился
и от раввина принял дар —
то яблоко златое.
В Патриархии перегар.
Но всех я успокоил.
Тебе же надобно успеть
простить… И я прощаю!
Мой «Символ веры» будешь петь.
Грехи я отпущаю…
2
«Символ веры» Гундяева:
«Верую!
Во единого бога-отца
Золотого тельца.
Верую в чудотворный процент,
силу вкладов и рент
с их влияний чудовищной сферою.
Верую в благородный металл,
во святой капитал,
возносящий над участью серою.
Верую!»
Молитва Ересиарха
Помилуй, Боже, и спаси!
Перед Тобою обнаженный
на стыд и слезы осужденный
Ересиарх Всея Руси.
И полудённый неба плач
потряс светлейшее светило:
я резал напрочь, точно врач,
то, что вчера душою было.
Уплыло каплей по стеклу,
упало образом в примете,
кружилось вальсом на балу
анти-Господнее столетье.
