– Ты уверен, что перспективное?
– Нет, не уверен. Поэтому рекомендую единственного, кто сможет отреставрировать полотно, при этом так, чтобы ты могла сделать однозначную атрибуцию и прославиться в веках.
Лора ныла и канючила до последнего, потому что была уверена – неведомый Фриц ни за что не согласится работать с картиной, вернее с тем, что от нее осталось. Однако Вовчик был непреклонен.
На следующий день она потащилась в мастерскую гения. Добираться да Гатчины пришлось на электричке: шоссе было забито машинами. Реставрационная мастерская располагалась в старом доме, недалеко от дворцового парка. Лора поднялась на второй этаж и постучала в обитую дерматином дверь. Ни слова в ответ. Она поискала глазами звонок. Не нашла и постучала громче. Снова тишина. Лора потянула за ручку. Дверь легко и бесшумно открылась. В угловой комнате было пять больших окон и столько света, что пришлось приложить руку к глазам козырьком, чтобы иметь возможность рассмотреть хоть что-нибудь.
– Здравствуйте, – наугад сказала она.
Что-то качнулось сбоку.
– Вот черт! – низким голосом сказал кто-то невидимый за ширмой, стоящей в правом углу.
– Извините, мне нужен Фриц!
– Кто?
– Фриц. Не знаю отчества.
За ширмой хмыкнули.
– А вы кто такая? – продолжая оставаться невидимым, поинтересовался низкий голос.
– Дора, – почему-то ответила она.
– А Дора – это Доротея или Иссидора?
– Нимфадора, – начиная потихоньку беситься, сказала Лора.
Голос не сдавался.
– Нимфадора? А разве есть такое имя?
– А как же. В переводе с греческого означает «дар нимфы».
Еще минута, и я пошлю его к черту!
И тут из-за ширмы вылез высокий мужик, вытирая полотенцем мокрые волосы.
– Извините, что так вас встретил. Решил голову помыть, а тут вы.
Он стоял против света и разглядывал посетительницу, а она по-прежнему видела его плохо.
– Вы Фриц? – решительно пройдя вперед, чтобы уйти от ослепляющего солнца, спросила Лора.
– В целом да.
– А в частности? – она уже разозлилась и решила не церемониться.
– Иногда меня зовут Германом. Иногда Германом Александровичем.
– А Фриц тогда откуда?
– Из-за имени. Раз Герман, значит Фриц.
– Логично. – Ей стало смешно.
Лора развернулась и могла наконец рассмотреть Германа – Фрица во всей красе. Молодой. Это странно. Ожидалось, что корифей реставрации будет возрастным человеком. А этот едва ли намного старше ее. И на реставратора совсем не похож. Ну ни разу. Скорее на спортсмена или на… неизвестно кого, только не на жителя реставрационных мастерских. Стоит без майки, не стесняется. Конечно, чего стесняться таких плеч и мышц! Лоре отчего-то стало неловко.
– Тогда уж и я представлюсь. Долорес Сарита Алонсо.
Герман напялил футболку и протянул ей руку.
– Я слышал о вас. Много хорошего и…
– Плохого? – подсказала она.
– Ну, не то чтобы… Говорят, что вы заноза в заднице и характер у вас жуткий.
– На самом деле я гораздо хуже. Но на вас это не отразится, если поможете с одной картиной.
– Ого! С ходу за шантаж?
– А чего тянуть? Вольдемар Михайлович сказал, что, кроме вас, помочь некому. Так что обещаю – если согласитесь, доставать и вредничать не буду. Наоборот, буду паинькой.
– Точно? А то я немного побаиваюсь.
Лора улыбнулась своей знаменитой улыбкой и повела бровью.
– Зуб даю!
Они захохотали. Герман смотрел открыто, без подтекста, и смеялся хорошо. Лора немного приободрилась.
Фотографии на планшете он рассматривал долго, приближая, поворачивая и высветляя изображение. Лора уже решила, что Фриц все-таки откажется. Ну что ж. Тогда она с чистой совестью переложит эту непосильную ношу на Чернышевского, который, по слухам, пошел на поправку.
– Я попробую, – наконец сказал Герман, – только быстро не получится. И сразу скажу, что торопить меня бесполезно.
– Хорошо. Конечно, я понимаю. – Лора незаметно вздохнула. – Картина, если это все же она, ждала почти сто лет. Ее следы потерялись в начале двадцатого века. Считалось, что она вообще в Америке.
– Но я, кажется, видел этот портрет в интернете.
– В том-то все и дело. Изображение осталось. Картина исчезла.
– Расскажите. Лучше ищется, если знаешь, что искать.
Лора поведала историю парных портретов супругов Строгановых, которые были разлучены более двух столетий. Один сразу попал в Эрмитаж, а другой пропал во время своих путешествий по разным коллекциям.
– Портреты были разлучены? Они так любили друг друга? Я про Григория и Анну.
– Не знаю. Анна, урожденная Трубецкая, была на пять лет старше мужа. Григорий ей изменял направо и налево. Ходок был еще тот! После смерти Анны женился как раз на любовнице.
– Тогда горевать не о чем?
– Не уверена. Они прожили вместе тридцать лет и родили шестерых детей.
– Ого! Непохоже на несчастный брак?
– Точно. Один из сыновей, Сергей Григорьевич, кстати, Строгановское художественное училище основал.
– Вы именно там учились? В Строгановке?
– Именно. А что?
Спросила она почему-то с вызовом и вдруг поняла, что ужасно нервничает. А когда она нервничает, то ведет себя неадекватно – злится, ерепенится, грубит почем зря, а иногда и того хуже – нарывается на скандал. Так дело не пойдет, а то этот Фриц решит, что перед ним, как говорит мама, «фрустрированный девиант». Мама работала психологом и знала толк в терминах.
Надо отвлечься. Лора ухватилась за любимую тему.
– Вы, конечно, знаете, парные портреты всегда сходны – поза, одежда, поворот головы, – тоном экскурсовода заговорила она. – Кстати, портрет Григория, на мой взгляд, удачный. Он не такой зализанный, как другие работы Виже-Лебрен. Очень живой. Портрет Анны должен быть идентичен по стилю и написан в той же манере. Щеглеватых почему-то очень надеется, что и это – работа Виже-Лебрен. Хотя, по-моему, его вполне устроит даже копия.
– А вы как думаете? – поинтересовался Фриц.
– Мне кажется, это полотно немного моложе оригинала. Но я могу ошибаться.
Фриц еще раз задумчиво посмотрел на фотографии.
– Портрет Григория Строганова, насколько я помню, овальный, а эта работа прямоугольная.
– Посмотрите внимательнее. Вот сюда.
– На фото всего не видно, но… Его дорисовывали?
– Ага, и гораздо позже.
– Согласен. Вы умница.
– Согласна. Я умница.
Герман улыбнулся про себя.
– Хорошо. Будем считать, что вы покорили меня своим умом.
Лора вздернула бровь.
– А еще чем?
«Всем»! – чуть было не сказал он.
– Тем, что это, возможно, действительно портрет Строгановой. Мне будет интересно.
– Почему?
– Ну, может быть, потому, что моя фамилия Строганов.
Лора вытаращила глаза.
– Вы Строганов? Но ведь потомков по мужской линии не осталось. Последний умер в Ницце в 1923 году.
– А я и не говорил, что потомок. Просто однофамилец. Но это же интересно: искать людей с такой же фамилией.
– Наверное. Я тоже недавно узнала о своей фамилии много интересного.
– Ваша фамилия, кажется, испанская?
– Да. Мой дед из детей испанских коммунистов, которых вывезли в СССР. Раньше я думала, что он просто детдомовец без роду без племени. А оказалось, из испанских грандов. Алонсо де Витория.
И зачем она это говорит? Можно подумать, хочет впечатление произвести. Вот, мол, посмотри, какая я крутая!
Фриц в самом деле был впечатлен.
– Ого! Звучит! Знаете, меня дед тоже из детдома забрал. Так что я точно без роду без племени.
– Фамилия вашего деда Строганов?
– Да нет. Сайкин.
– Значит, вы уже в детдом поступили Строгановым?
– Наверное. Честно говоря, не задумывался.
– Так, может…
Он засмеялся.
– Воображение у вас богатое, сразу видно. Только Строгановых, в отличие от Алонсо де Витория, в России пруд пруди. Тем более что потомков по мужской линии, как вы сказали, не осталось. А это значит, что мы с вами не пара. Вы грандесса, а я крестьянский сын.
– Кажется, я вам себя еще не предлагала.
– Да я не в том смысле.
– Я шучу.
– Я тоже.
Они посмотрели друг на друга. Первой не выдержала Лора. Она перевела взгляд на рабочий стол и спросила уже другим тоном:
– Вы икону Николая Мирликийского реставрируете? Можно посмотреть?
– Можно. Почти закончил, так что не сглазите.
