– Называй меня Александром Тимофеевичем, как по документам… Нет, я не заболел. Нас тогда сразу перевели на казарменное положение, мы сидели круглые сутки в комиссии, в нашем бункере. А вот Олечка моя и дочка – цапанули… Ситуация была отчаянная: госпитали забиты, новых пациентов принять не в состоянии. Все несчастные сидят – или, точнее, лежат по домам. Дойти до магазина невозможно, тяжело да и запрещено. Только социальные службы разъезжают, развозят продукты и кое-какие лекарства, болеутоляющие. По всей стране – вспышка самоубийств. Люди из окон бросаются, травятся газом… Работать никто не может, промышленность и сельское хозяйство остановились. Начались перебои с продуктами. Грабежи, мародерство… Наконец к двадцать второму году и эта пандемия прошла. Ну, как прошла? Все равно заражения случались, но самый пик миновал. Понемногу начали восстанавливать народное хозяйство. И тут, что называется, третий ангел вострубил. Практически одновременно, на протяжении двух-трех суток, произошли фатальные аварии на энергоядерных объектах во всем мире. У нас в стране сразу на четырех атомных электростанциях. На Ленинградской, Курской, Смоленской, Кольской. Взрывы примерно такой же мощности, как в Чернобыле и на Фукусиме. Вся европейская часть страны превратилась в настоящий ад. Уровень радиации такой – для того чтобы выжить, сидеть надо по домам, с закрытыми окнами и дверями. На улицу выходить – только в защитном костюме. Но все равно практически все источники воды оказались отравлены. Многие жители крупных городов просто бежали в Сибирь, на Дальний Восток – любыми способами, на поездах, на машинах. За Уралом АЭС в России не существует, поэтому и уровень радиации там оказался в норме. В Сибири начинали жить буквально на голом месте: занимали заброшенные советские пионерлагеря, пансионаты, военные городки. Или, как когда-то кулаки-спецпереселенцы, валили тайгу, расчищали поляны, рыли землянки… Помощи ниоткуда ждать не приходилось, пострадали практически все. Катастрофы случились по всему миру: США, Индия, Южная Африка, Япония, Аргентина, Китай… Около сорока аварий за пару дней. Потом провели расследование, плюс арабские террористы сами выступили: да, это мы мстим всему остальному миру, слишком богатому и самодовольному. Им удалось нащупать фатальные уязвимости в компьютерной безопасности АЭС и вскрыть их. Однако у цивилизованных стран в тот момент не оказалось сил и средств, чтобы найти и покарать террористов – настолько все оказались заняты своими проблемами. Карточки ввели практически на все продукты питания, на питьевую воду. Армия и спецслужбы взяли на себя восстановление и наведение порядка. Началась очень сложная, тяжелая работа по дезактивации городов и земель. И вот тут у нас в стране появился он. Мессия. Точнее, антимессия. Антихрист. Притом что он начал помогать и исцелять. И это реально работало. Вот представь, как это выглядело. Он въезжает в очередной город. Его радостно приветствуют толпы – в основном, конечно, с балконов, потому что выходить наружу боятся, но кое-кто в защитных костюмах и с улиц ему осанну поет. В открытом старом «ЗИСе» этот тип объезжает улицы города. Он везет с собой «икону» – огромное изображение полуобнаженной блудницы в пурпурном плаще, сидящей на красном звере с семью головами и десятью рогами, покрытом кощунственными именами. На голове у женщины повязка: «Вавилон, великая столица, мать развратниц и мерзостей земли», в руке – золотой кубок, наполненный мерзостями ее разврата[9 - Откр. 17:3–6.]. Все – по Писанию. Так вот этот тип с шутовским благословением и ужасной «иконой» проезжает по улицам, к примеру, Курска – и немедленно радиационный фон в городе, ранее зашкаливающий, приходит в норму. Очищается вода. А те из больных, кто лично приветствовал «благодетеля» и страдал от ковида-девятнадцать, двадцать один, или от поражения радиацией, – чудесным образом исцеляются. Разумеется, наше с тобой учреждение, а именно комиссия, занимающаяся всем загадочным и непознанным, пыталась выяснить: как он все это делает? Как это вообще возможно? Как работает? Проводили множество исследований, но никакого внятного ответа ни мы, ни привлеченные нами ученые не нашли. Оставалось только считать случившееся чудом.
– Дайте угадаю, – перебила Варя. – Звали того «мессию» Елисеем Кордубцевым?
– Да, ты совершенно права, – вздохнул полковник. – Тот самый тип, юный красавчик, которого мы брали в разработку в две тысячи семнадцатом и который убил Ваську Буслаева, а потом бесследно исчез[10 - Подробнее об этом – см. в романе Анны и Сергея Литвиновых «Успеть изменить до рассвета».].
– Значит, он все-таки вынырнул и стал пакостить… – задумчиво протянула девушка.
– Да, и именно таким чудесным образом. И на радость восторженному населению, Кордубцев самолично стал объезжать наши города и веси. Разумеется, средства массовой информации ситуацию замолчать не смогли, и его рейтинги стали зашкаливать. И в конце концов он явился в Москву.
– Значит, Антихрист снова выплыл на поверхность не в две тысячи тридцатом году, как виделось моему Данилову, а раньше и при более суровых обстоятельствах?
– Да, тут твой любовничек слегка ошибся… В столице, конечно, Кордубцева приветствует море народа, радиация снижается, больные исцеляются. Он поселяется в президентском люксе гостиницы «Москва», дает интервью избранным средствам массовой информации, которые всячески, по привычке прогибаться перед сильными мира сего, начинают его вылизывать. И тут Кордубцев представляет свою… не знаю, как назвать… Бабу, короче, если мягко. Значитца, во время пресс-конференции входит в комнату с телекамерами во плоти та самая девка, изображение которой он возил по городам в открытой машине. Она по-прежнему полуобнажена, в пурпурном плаще, с титьками наружу. В руках – золотой кубок с какой-то мерзостью. Кордубцев ее обнимает, целует в уста. И при этом где-то, общаясь с прессой, называет ее своею матерью. Где-то – сестрой. Где-то – женой. Все это совершенно расчетливо и намеренно. Потому что основа его философии, с которой он выступает и которую, чванясь, выпячивает с экранов телевизоров и интернет-каналов, такая: ВСЕ ПОЗВОЛЕНО. Эти слова становятся его рекламным слоганом, лозунгом: «Можно – всё!» Раз он может творить все что угодно, то и его последователям разрешается все на свете. Все заповеди – и Моисеевы, и Христовы, и Моральный кодекс строителя коммунизма – отменяются. «Разбуди внутри себя зверя!» Это еще один из его слоганов. И Кордубцев, не скрываясь, стремится к власти – к высшей власти. Каким-то непостижимым образом под него ложится и наш тогдашний гарант, он срочно принимает поправку к конституции, согласно которой президентом страны можно стать в возрасте не тридцати пяти, как всегда было, а в двадцать пять лет – ведь Кордубцев молод.
– Да-да, я помню, – прошептала Варя, – Елисей – девяносто восьмого года рождения.
– Его приглашают выступить на своих заседаниях сначала Госдума, потом Совет Федерации, устраивают пятиминутную овацию, восторженные крики. Но главное – народ поддерживает Кордубцева безоговорочно. Опросы показывают: рейтинг зашкаливает, выше пресловутых восьмидесяти шести процентов. На ближайших выборах он точно станет президентом. А его идея – «Все позволено» – тоже набирает все большую популярность. По стране прокатывается волна вакханалий, жестоких садистских убийств, изнасилований. Больше того: Кордубцев отправляется со своей шалавой выступать в Нью-Йорк, с трибуны ООН, и там тоже снискивает огромный успех. Все страны наперебой приглашают его с визитом. Многие выступают за то, чтобы именно он возглавил Организацию Объединенных Наций. Или стал даже, в нарушение всех местных законов, президентом США… Однако Кордубцев возвращается в Россию творить свои беззакония у нас.
– Какой кошмар… – прошептала Варя.
– В стране у нас его слишком многие поддерживают. Да, образовалось движение сопротивления – и я в нем состою. Но оно, к сожалению, малочисленное и не иначе как по наущению Кордубцева преследуется властями. Пока научно не доказано, однако в рядах Сопротивления крепнет мысль: все беды, что обрушились в последнее время на страну и мир, возникли только для того, чтобы Антихрист сумел ярко продемонстрировать свои таланты. Он же эти беды и вызвал. Он – их первопричина. А если не было бы в мире Кордубцева и его девки – не случилось бы и трагедий: ковида-девятнадцать, двадцать один, катастроф на АЭС… Бороться против лжемессии страшно сложно, народ его любит. Поэтому принято решение: ликвидировать его в прошлом. Как ты помнишь, одна доза «препарата Корюкина» осталась после твоего и даниловского дезертирства в сейфе нашей комиссии. Ее стали изучать и далеко продвинулись. Был создан аналог, и его испытал я. Как видишь, успешно. Возможно, скоро появятся и другие путешественники во времени. Вдобавок наши ученые серьезно продвинулись в работе над тем, как нам вернуться в свое время. Я запомнил химическую формулу и ноу-хау: как изготовить вещество, которое можно составить из доступных здесь реактивов, и вернуться нам троим: тебе, мне и твоему Данилову. В будущее, в котором, я надеюсь, не станет Кордубцева.
– Значит, ваше задание: ликвидировать ныне живущего здесь, в Москве – пятьдесят девять, деда Кордубцева?
– И не только деда. Не только. Всю его семью. И обоих дедов его, и обеих бабок. Все четверо – ныне в пятьдесят девятом – проживают в СССР.
– Вы предлагаете казнить людей без суда? И безо всякой вины? – прошептала Варя.
– Иногда приходится идти на жертвы, – сухо ответствовал Петренко. – Знаешь понятие: запланированные потери. И сопутствующий ущерб.
– А вы, Сергей Александрович, из какого года сюда прибыли?
– Из две тысячи двадцать четвертого.
– Почти семь лет там, в будущем, без меня прошло.
– Да, надолго ты, Варя, дезертировала. Ничего, у тебя будет шанс искупить.
– Значит, убивая в пятьдесят девятом году ни в чем не повинных людей, вы спасаете Землю?
– Не Землю. До всей Земли руководству, да и мне, честно говоря, дела нет. И задача так не стоит. Мы должны спасти Россию. Точнее, Советский Союз. Ведь дело тут не только в Кордубцеве.
Во все время разговора они прохаживались по дорожкам Лефортовского парка, готовящегося к весне и расцветанию, Варя взяла Петренко под руку и чувствовала под своей ладонью его сильное предплечье. Здесь, в СССР-1959, тактильные контакты не особо приветствовались, тем паче меж противоположными полами. Никаких при встрече или прощании легкомысленных обнимашек-поцелуйчиков, как в 2017-м, который помнила Варя. Все по-серьезному – в крайнем случае можно обменяться крепким, товарищеским рукопожатием или максимум похлопыванием по плечу. С тех пор как Данилова взяли, девушка и припомнить не могла, когда оказывалась к мужчине столь близко. У нее даже голова слегка закружилась.
– Каким же образом вы СССР спасете? – вопросила она.
– Конечно, – впрямую не отвечая на вопрос, продолжил Петренко, – с точки зрения организации перемен лучше было оказаться где-нибудь в лете пятьдесят третьего. Когда Хозяин в марте пятьдесят третьего умер, начались драчка за власть и неопределенность. Тут бы нам и ударить. Но что делать: выяснилось, что портал, ведущий в прошлое, открывается примерно в конце пятидесятых. Поэтому надо трудиться над тем, что есть. Времена, как говорится, не выбирают.
– И что еще, кроме Кордубцева, вы желаете переменить? В каком направлении?
– Задача перед нами стоит, Варвара, такая: возврат Советского Союза к жесткому социализму. То есть реставрировать тоталитарное государство сталинского типа.
– Но зачем?! – ошеломленно выговорила девушка и даже локоть свой из-под петренковской руки вырвала, отпрянула и глянула исподлобья.
– Знаешь ли ты, Варя, какие государства на планете менее всего от страшных вирусов пострадали? Не догадываешься? Я тебе скажу: Северная Корея и Туркменистан. Самые что ни на есть тоталитарные.
– Так это наверняка потому, что там правду скрывают. Не говорят о заболевших-умерших.
– А может, и хорошо, что скрывают, а? Меньше паники. Но главное-то иное. Из Северной Кореи, как ты знаешь, мало народу выезжает, а еще меньше въезжает. Никакого туризма, границы закрыты. Вот и вирусов нет.
– И вы хотите, чтобы и здесь стало, как у Ким Чен Ына? Идеи чучхэ и все такое?
– Знаешь, идеи чучхэ все-таки лучше, чем помирать в мучениях, задыхаясь от ковида. Или от радиации.
Варя еще на шаг от полковника отступила:
– Нет! Я не хочу, как в Северной Корее!
– А чем плохо? Ни богатых нет, ни бедных. Ни олигархов, ни коррупции. Граница на замке. Никакой пошлости на ТВ и в Интернете. Плюс у нас, в отличие от корейцев, страна – обильная да богатая! Нефть, газ, металл, золото! Пашни, леса! Да мы в тысячу раз лучше их жить сможем! Главное только устроить: граница на замке. Чтобы выезжали не пятьдесят миллионов в год, как было в две тысячи девятнадцатом, а человек двести, как в начале пятидесятых: дипломаты и общественные деятели. А въезжают пусть не тридцать миллионов, как у нас в том же девятнадцатом, а пара тысяч отборных туристов из соцстран. И будем мы жить сами по себе, а мир – сам по себе. А как это можно устроить? Только реставрировав сталинизм.
– Кто это там у вас до такого додумался?!
– Решение принято на самом верху. И для нас с тобой оно является боевой задачей.
– Не хочу и не буду я делать так, чтобы мы как в Северной Корее жили!
– Варя, ты же знаешь свойство приказов: они не обсуждаются, они исполняются. Ты, конечно, можешь начать демагогию, что здесь, в ином теле, ты вроде как и не капитан спецслужбы, а я тебе отвечу: если вдруг откажешься, в свое время и в свое тело больше не вернешься. Ни ты, ни Данилов. А я – возвращусь. И распоряжусь, чтобы твое настоящее тело, пребывающее в коме в нашем родном времени, просто отключили от систем жизнеобеспечения, да и все. И даниловское – тоже. И ты, пожалуйста, не думай, что тебе, на крайний случай, удастся здесь, в прошлом, прожить-отсидеться. Не будет такого. Как наши исследования показали, если тело путешественника во времени, пребывающее в коме в нашем времени, в двадцать первом веке, вдруг умирает – его душа или сущность в прошлом тоже прекращает свое существование. В их тела возвращается подлинный хозяин. В твое здешнее – твоя родная бабка. В даниловское – его отец. А вам обоим – ни тебе, ни ему – не останется места ни в каком из миров. Прости, но ничего, как говорится, личного, просто служба. Ты ведь давала присягу.
Варвара глядела исподлобья, покусывая губу. С Петренко она больше не сближалась, шагала параллельным курсом на расстоянии пары шагов.
– И насколько я знаю, – продолжал полковник, – твоего возлюбленного здесь взяли? Он сидит неизвестно где и по какому обвинению? Так?
– Так.
– Будешь работать со мной – у тебя появится шанс его вытащить. А нет – значит нет.
– Типический случай шантажа, – проговорила Варя сквозь слезы.
– Шантажа, говоришь? – ощетинился Петренко. – А как ты хотела? Мало ли что мне в задании не нравится? Но приказ есть приказ. И как сказано в уставе, исполнять его надлежит беспрекословно, точно и в срок.
– Лучше б вы вообще здесь не появлялись! – в сердцах выкрикнула она.
– Конечно, для тебя лучше. Ты жила прекрасной жизнью дезертира: ела, пила, любила в свое удовольствие. Но когда-то и кому-то надо же было тебя призвать к порядку. Ладно, Кононова, подумай пока над обстановкой, над тем, как лично ты можешь быть полезной для выполнения боевой задачи. Что предстоит сделать, чтобы добиться наилучшего результата. А цель у нас очень простая: запустить перестройку в СССР немедленно, сейчас. Но совсем не такую, как Горбачев в восемьдесят пятом затеял. И никакой второй волны оттепели, которую Хрущев с твоим Даниловым планировали, не будет! Изменения пойдут в обратную сторону: будем жестко закручивать гайки, устанавливать казарменный социализм сталинского типа. Тем более за шесть лет, прошедших после кончины Батьки, от его парадигмы далеко не ушли. Вот и подумай сегодня на досуге, как нам всем к порядку вернуться…
– Сергей Александрович!.. – воскликнула девушка.
– Александр Тимофеевич, – поправил собеседник.
– Да, хорошо, Александр Тимофеевич, но ведь вы же совсем не сталинист! И никогда им не были! Вы всегда, насколько я помню, демократом слыли, в самом хорошем смысле этого слова, либералом. Против операции «Рентген» возражали, то есть ликвидации во имя высших интересов без суда. Что же с вами стало теперь? Или на вас так тело собственного отца влияет, который, похоже, отпетым сталинистом был?
– Взгляды каждого человека имеют свойство трансформироваться. Иной раз минус меняется на плюс. И если б ты сама своими глазами видела, что происходит у нас там, в будущем, думаю, тоже распростилась бы с интеллигентским слюнтяйством. Посмотрела бы на людей, которые еще вчера были бодры и веселы, а сегодня задыхаются на больничной койке, пожила бы в мире, где чистая, незараженная вода – редчайшее благо и ее потребление нормируют из расчета три литра в день на человека… Думаю, и твои бы взгляды трансформировались в сторону гораздо большей строгости – к себе и окружающим. Ладно, Варвара, дорогу до остановки сама найдешь. А завтра мы с тобой встретимся здесь же, в парке, и наметим порядок дальнейших действий. В десять ноль-ноль чтоб была тут как штык.
– У меня завтра лекция.
– Хватит этих дезертирских, расслабляющих разговорчиков, Кононова. «Лекция!» – передразнил он. – Давай соберись, товарищ капитан. – Полковник поднес ладонь к тулье летней шляпы, словно отдавая честь, а потом четко развернулся кругом и отправился к выходу из парка.
Полночи Варя проплакала.
Все думала: «Как мог он, Петренко, – такой либеральный, вдумчивый – подписаться выполнять людоедский приказ? Убивать ни в чем не повинных людей – предков Кордубцева? Как он может пытаться вернуть сталинский режим? И еще меня в это втягивает! Но я не хочу, чтоб я сама, родители мои и дети жили как в Северной Корее! Лучше десять тысяч раз погибнуть от вируса или радиации, чем целую вечность задыхаться в лживом, несвободном государстве! Без поездок за границу, свободных СМИ, частных кафе и гостиниц!»
Она прожила здесь, в СССР-1959, больше года и заметила, как постепенно распрямляются люди, становятся свободнее, все откровеннее обсуждают все на свете, чаще и радостней смеются. И как их прикажете загнать обратно, в сталинское корыто?! Она сама не хотела этого – и они не захотят! Хотя с другой стороны, кто народ особо спрашивает? Нас же не спрашивали власти ни о чем в двухтысячные и десятые годы, когда потихоньку, по кусочку от нашей свободы откусывали!
С другой стороны: совершенно не факт, что у Петренко получится. А даже если получится: вот закрутят гайки в пятьдесят девятом году, и что это даст спустя шестьдесят лет? Может, эффект будет совершенно обратный? Россия – страна своеобычная и непредсказуемая, может, их усилия принесут к веку двадцать первому нечто совершенно невообразимое, противоположное?
В общем: не можешь избежать насилия – расслабься и постарайся получить удовольствие. Мало она в своей жизни идиотских приказов от начальства слышала? Да сколько угодно! И что оставалось? Крепко сжать зубы и с отвращением выполнять. А что еще военнослужащий может?
Вдобавок Петренко прямо говорит: я спасу Данилова и смогу тебя и его переправить назад, в будущее, в привычное тело. А нет – действительно отключат их от аппаратов, и прощай мечта вернуться. Да и вовсе: прощай, жизнь.
Значит: ничего не остается, как выполнять волю Петренко, плясать под его дудку. Примирившаяся с этой мыслью, Варя наконец заснула.
Конечно, не следовало ни в коем случае саботировать указания Петренко. Сказал: «быть как штык» – и она послушно прибыла к десяти ноль-ноль в Лефортовский парк. А там и начальник в теле собственного папаши, в том же костюмчике и галстучке, при той же шляпе и ботинках, правда, рубашечку сменил.
– Товарищ полковник, – вопросила девушка, – расскажите подробней о себе здешнем.
– Ты хорошо знаешь, как препарат олигарха Корюкина работает. Твоя сущность перемещается в прошлое и оказывается в теле собственного предка. Ведь ты – в теле своей бабушки пребываешь?
– Так точно, – вздохнула она.
– И зовут ее тоже Варвара – правильно?
– Да, меня когда-то в ее честь назвали.
– Очень удобно, нет путаницы с именами. Только ты по фамилии Семугова, верно?
– Так точно.
– А я здесь и сейчас Александр Тимофеевич и пребываю в теле собственного отца. Он ведь у меня военный. Служит в Ленинградской области. Кстати, как и ты, по званию капитан. Я уже скоро три месяца нахожусь в его теле. В окружном госпитале в Ленинграде лежал, симулировал, чтобы добиться отставки. Очень кстати оказалось, что Хрущ совсем военных не ценит, армию сокращает. Думает с врагами одними ракетами справиться. Меня поэтому в рядах и не удерживали. Пока я нахожусь в отпуске, но скоро поеду назад, в городок, в расположение части – вчистую увольняться. Видишь, военную карьеру своему собственному отцу ломаю ради интересов дела. Ведь он у меня служака был еще тот. Если помнишь: генералом в отставку в девяностом году вышел. А я ему, получается, подкузьмил, напакостил! Но мне, конечно, удобнее здесь быть гражданским, а никак не военнослужащим, чтобы задание Центра выполнять.
Настроен Петренко оказался благодушнее, чем вчера. А тут еще и весеннее солнце сквозь юную листву светило, ласкало лица. Парочка уселась на лавочку. Со стороны – совершенно явное свидание: мужчина в самом соку, состоявшийся, под тридцать, и юная трепетная девушка, младшекурсница. Но послушали бы случайные наблюдатели разговоры, что эти двое вели, – хватило бы и для психушки, и для срока за антисоветчину.
– Кто же это вас, товарищ полковник, сюда, в прошлое, надумал со спецзаданием отправить? Генерал – винторогий козел – Марголин?
– Я ж тебе говорю: решение принималось на самом верху. Все решал Сам. Папа.
– И что же вы собираетесь здесь творить? У вас есть план?
– Пока эскизные наметки.
– Поделитесь со мной?
– Конечно, кукурузник Хрущев на роль диктатора и закручивателя гаек никак не годится. Взбалмошный, непредсказуемый. Вдобавок слишком он людей любит, жалеет их. Все это масштабное жилищное строительство, что он развернул, бассейн «Москва» и Дворцы пионеров, а также возвращение безвинно репрессированных… Нет, с нашими задачами по реставрации он никак не справится. Никиту надо убирать. И чем жестче – тем лучше. Можно расстрелять для острастки. А если нет – так загнать за можай, чтоб не только мемуары не смог писать, как позволили ему в реальной действительности[11 - После отставки в 1964 году Хрущев работал над мемуарами, которые ему удалось переправить на Запад – они были опубликованы за границей в 1970 году.], а даже пискнуть не смел.
Покоробило Варю, конечно, заявление петренковское: «Можно расстрелять для острастки». Совсем на любимого начальника не похоже: всегда он такой вдумчивый был, интеллигентный, даже трепетный. Может, психофизика – то есть новое тело – сказывается? Возможно, его отец действительно беспринципным подлецом был, настоящим сталинцем? И теперь внешняя оболочка, то есть тело, меняет внутреннее содержание, душу и взгляды подселенца? Не случайно она и сама замечала, что с тех пор превратилась в восемнадцатилетнюю советскую девчонку: стала гораздо более целомудренной, робкой, несмелой. Или Петренко настолько будущее с вирусами и радиоактивными авариями напугало, что он поменял взгляды на диаметрально противоположные?
– Кардинальное решение – избавиться от Никиты Сергеича, – вздохнула девушка. – Только как мы его с вами вдвоем выполнять будем?
– Подумаем. И заодно надо решить – на кого Хруща заменить.
– Может, на маршала Жукова?
– Он кандидатура подходящая, и диктатор из него бы вышел отменный – в войну ни чужих, ни своих не жалел генерал. Но увы! Жуков нынче – сбитый летчик. В ноябре пятьдесят седьмого отправлен в почетную отставку, живет на даче под постоянным призором КГБ. Все разговоры пишутся, встречи фиксируются. Стоит только нам с тобой у него на горизонте появиться – сразу рапорт пойдет, разбираться станут: кто такие, ради чего к отставнику приходили? Спалимся, попадем в разработку, свяжут нам руки. Да и не может Жуков сейчас ничего. Ни власти у него, ни силы нет. Года бы три назад, до отставки, он бы развернулся, конечно, с нашей помощью!
– Кто тогда?
– Есть такой председатель КГБ Александр Шаляпин. Кличка Железный Шурик. В известной нам реальности был одним из организаторов заговора против Хрущева, случившегося в шестьдесят четвертом. Многие именно ему и его дружку, комсомольскому лидеру Александру Семизорову, пророчили, что они возьмут настоящую власть в стране. Шаляпин и тогда, и тем более сейчас человек молодой, ему нынче всего сорок один! Вся жизнь впереди, еще лет сорок, до нового века, сможет править, если у нас с ним все получится! А в двухтысячном найдется кому его сменить. Но в существующей действительности после переворота шестьдесят четвертого потихоньку, год за годом, Брежнев и его камарилья оттеснили Железного Шурика от рычагов управления и в итоге сместили: сначала дали ничего не решающий пост главаря советских профсоюзов, а потом, в семьдесят пятом, и вовсе замминистра профтехобразования. А после выпроводили на пенсию.
– Но если он один раз не сумел власть взять – сдюжит ли снова?
– А мы с тобой рядом с ним будем. И объяснять, рассказывать станем – что к чему и почему. С нашей помощью выйдет в Бонапарты.
– Как вы до него доберетесь, товарищ полковник? Председатель КГБ – нешуточная должность, чтобы простые смертные, какими мы с вами тут являемся, до него дотянулись.
– Правильно! Надо разработать оперативную комбинацию. Не боги горшки обжигают. Охрана здешняя – детский сад, ясельная группа по сравнению с нашей. А по воинскому званию этот Железный Шурик, даром что председатель КГБ, – всего-то полковник.
– Как и вы.
– Вот именно.
– Но вы-то здесь – всего лишь капитан. Причем армейский.
– Неважно. Мы должны до него добраться, Варя, – внушительно ответствовал Петренко.
– А что для нас важнее? Переворот в стране или убийство предков Кордубцева?
– Убивать каждый может. Вот революцию на ровном месте устроить – не шутка.
Советская печать:
Слава Ленину, Партии славу пою» (стихи, перевод с узбекского)
Ивановы и Джонсы хотят мира.
