Совет пекана
Горячие волны стелются над луговыми травами; воздух тяжелый, влажный и наполненный звоном цикад. Все лето они ходили босиком, и все равно сухая сентябрьская стерня 1895 года колет им ноги, когда они рысцой бегут по выжженной солнцем прерии, поднимая пятки, как танцоры грасса. В своей выцветшей под солнцем одежде они похожи на молодую поросль ивы. Во время бега под смуглой кожей на их узких грудях выпирают ребра. Они направляются в сторону тенистой рощицы, где под ногами мягкая прохладная трава, и, раскинув ноги, плюхаются в ее высокие заросли. Несколько минут они отдыхают в тени, а потом вскакивают на ноги, ловя кузнечиков для наживки.
Удочки стоят в том же месте, где они их оставили, прислоненные к старому тополю. Они насаживают кузнечиков и закидывают леску. Прохладный речной ил просачивается меж пальцев ног. Но жалкий поток воды, оставленный засухой, едва струится по высохшему руслу. За исключением нескольких комаров, нет никаких жалящих насекомых. Скоро становится ясно, что шансы пообедать рыбой тают так же, как и их животы под выгоревшими джинсами, поддерживаемыми бечевкой. Похоже, что сегодня на ужин им не светит ничего, кроме сухарей с красной подливкой. Опять. Они терпеть не могут возвращаться домой с пустыми руками и разочаровывать маму, но и сухари наполнят желудок.
Земля здесь, вдоль реки Канейдиан, в центре Индианы, представляет собой холмистую саванну с рощицами в низинах. Большая ее часть никогда не была вспахана, да и плуга здесь ни у кого нет. Мальчики идут по течению реки, переходя от рощицы к рощице, назад к дому, что стоит на их участке. Они надеются найти более глубокое место, но тщетно.
Вдруг один из мальчиков наступает в высокой траве на что-то твердое и круглое.
Один, второй, еще и еще – их так много, что трудно идти. Он поднимает с земли твердый зеленый шар и с криком: «Пиганек! Давай отнесем их домой!» – запускает им в своего брата, словно пасуя мячом. Орехи только начинают созревать и падать, усыпая траву. Мальчики мгновенно наполняют ими карманы, а потом еще собирают большую кучу. Пеканы хорошо есть, но трудно нести. Они как теннисные мячи: чем больше их набираешь, тем больше просыпается на землю. Мальчики терпеть не могут возвращаться домой с пустыми руками, и мама бы порадовалась… Но вряд ли можно унести больше горсти этих орехов.
Когда солнце садится, жара немного спадает и вечерняя прохлада опускается в низину, можно бежать домой ужинать. Мама зовет их, и мальчики бегут, переваливаясь на своих тощих ногах и мелькая в сумерках белыми трусами. Издали кажется, что каждый несет большую рогатину, которая лежит на плечах, как ярмо. Они бросают добычу к ее ногам с выражением триумфа на лицах – карманы у двух пар потертых штанов, туго стянутых бечевкой у щиколоток, набиты орехами.
Одним из этих тощих мальчишек был мой дед, который всегда хотел есть и потому собирал еду везде, где найдет. Он жил в хижине в прериях Оклахомы, когда это еще была индейская территория, незадолго до того, как ее не стало. Какой бы непредсказуемой ни была наша жизнь, еще меньшему контролю поддаются истории, которые расскажут о нас после нашего ухода. Дед бы здорово посмеялся, узнав, что его правнуки знают его не как награжденного ветерана Первой мировой войны и не как умелого механика, ремонтировавшего новейшие автомобили, а как босоногого мальчишку из резервации, бегущего домой в одних трусах и штанах, набитых пеканами.
Пекан – плод дерева, известный как кария пекан (Carya illinoensis). Это слово пришло в английский из языка аборигенов, где слово «пиган» означает просто орех, любой орех. Кария, черный грецкий и серый орехи, что растут на наших северных территориях, имеют свои названия. Но эти деревья, как и наши исконные земли, были утрачены моим народом. Наши земли вокруг озера Мичиган однажды понадобились колонистам. И вот под дулами солдатских ружей мы длинными рядами шагаем печально известной Тропой смерти. Они привели нас в новое место, подальше от наших озер и лесов. Затем кто-то пожелал захватить и эту землю, так что наши спальные мешки снова были упакованы – на этот раз их стало меньше. На протяжении жизни одного поколения моих предков переселяли трижды – из Висконсина в Канзас как промежуточный пункт, а затем в Оклахому. Интересно, оглянулись ли они, чтобы в последний раз взглянуть на озера, мерцающие словно мираж? Прикоснулись ли они на прощание к деревьям, уходя туда, где деревьев становилось все меньше, пока не осталась одна лишь трава?
Так много всего было разбросано и оставлено вдоль той тропы: могилы половины моего народа, его язык, знания, имена. Моя прабабушка Ша-Нойт (Летящий Ветер) была переименована в Шарлотту. А те имена, которые солдаты или миссионеры не могли произнести, были запрещены.
Добравшись до Канзаса, они, вероятно, с облегчением обнаружили вдоль рек рощи ореховых деревьев неизвестного им вида, но довольно вкусного и росшего в изобилии. Не зная их названия, они стали называть этот плод просто орехом – пиганом, а на английском слово стало звучать как пекан.
Пирог с пеканом я пеку только на День благодарения, когда орехов много. Мне вообще не особенно нравится этот орех, но таким образом я хочу почтить это дерево. Угощение гостей, собравшихся за большим столом, напоминает о радушии, с которым эти деревья встретили наших предков, одиноких и уставших, оторванных от своего дома.
Хоть мальчики и вернулись домой без рыбы, они принесли такое количество белка, которое могло сравниться со связкой сомов. Орехи – это «рыба леса», богатая белком и особенно жирами – «мясо бедняков». А они были бедны. Сегодня мы едим их для удовольствия, очищенные и поджаренные, но в прежние времена орехи уваривали до состояния каши. Жир всплывал на поверхность, как в курином бульоне, и его снимали, словно пенку, и потом использовали это ореховое масло в качестве питательной еды зимой. Высокая калорийность и насыщенность витаминами – все, что нужно для поддержания жизнедеятельности организма. Ведь орех и создан для того, чтобы обеспечивать зародыш всем необходимым для его развития.
Серый орех, черный грецкий орех, кария, или масличный орех, и пекан – все это представители одного семейства (Juglandaceae). Наш народ всегда брал эти орехи с собой, переезжая на новое место, правда, чаще всего в корзинах, а не в штанах. Сегодня орех пекан встречается вдоль рек в прериях, растет в плодородных низинах, там, где селились люди. Мои соседи, представители племени хауденосауни, говорят, что их предки так любили серый орех, что сегодня эти деревья служат указателями местонахождения старых поселений. И, конечно же, на холме над родником рядом с моим домом есть роща серого ореха, который теперь редко встретишь в лесах. Каждый год я выпалываю сорняки вокруг молодых деревьев и выливаю на них по ведру воды, когда дожди запаздывают. Сохраняю память.
В Оклахоме, у старого семейного дома, растет орех пекан, затеняющий то, что осталось от родных стен. Я представляю себе, как бабушка высыпает орехи на стол, чтобы приготовить их, а один орех закатывается в укромный уголок во дворе. Или, может, она отдала свой долг деревьям, сразу же посадив горсть орехов в своем саду.
Вспоминая эту старую историю в очередной раз, я поражаюсь тому, насколько мудро поступили мальчики, принеся домой как можно больше орехов, ведь ореховые деревья плодоносят не каждый год, а с непредсказуемой периодичностью. Годы изобильного урожая сменяются «голодными периодами» – цикл спадов и подъемов, именуемый семенным возобновлением. В отличие от сочных фруктов и ягод, которые манят вас съесть их сразу, пока они не испортились, орехи защищены твердой, почти каменной скорлупой и зеленой кожицей. Плоды этих деревьев не предназначены для того, чтобы съедать их сразу, обливаясь соком. Это пища зимнего периода, когда организм нуждается в белке и жире, дополнительных калориях для поддержания тепла. Палочка-выручалочка в тяжелые времена, залог выживания. Содержимое орехов настолько ценно, что хранится под двойной защитой – одна оболочка под другой. Так охраняется находящийся внутри зародыш и источник его питания, но это также позволяет запастись орехами впрок, убрав их в надежное место.
Чтобы расколоть орех, нужно немало потрудиться, и белке было бы неразумно сидеть и грызть его на открытом пространстве, где хищные птицы только и ждут возможности воспользоваться ее оплошностью. Орехи нужно прятать в укромном месте, например в норе бурундука или в погребе оклахомской хижины. Что-нибудь из этих запасов наверняка будет утеряно – и тогда родится новое дерево.
Чтобы в результате плодоношения выросли новые леса, нужно, чтобы каждое дерево принесло большой урожай орехов – такой большой, чтобы завалить ими хищных птиц, питающихся семенами. Если бы дерево давало всего горстку орехов в год, то все орехи были бы съедены, и тогда не появилось бы нового поколения пекана. Но, учитывая высокую калорийность орехов, деревья не могут позволить себе ежегодный обильный урожай: для этого им нужно накапливать ресурсы, точно так же, как семья сберегает продукты для особого случая. Плодоносящие деревья годами накапливают сахар, и вместо того, чтобы понемногу его расходовать, они прячут его «в закрома», сохраняя калории в виде крахмала в своих корнях. И лишь когда эти «закрома» переполнились, мой дедушка смог принести домой большой запас орехов.
Этот цикл спадов и подъемов остается предметом дискуссий и площадкой выдвижения новых гипотез для специалистов в области физиологии деревьев и эволюционных биологов. Лесные экологи предполагают, что обильные урожаи – это просто результат поддержания энергетического баланса: плодоношение происходит только тогда, когда деревья могут себе это позволить. И это разумное объяснение, потому что деревья растут и накапливают калории с разной скоростью, в зависимости от среды обитания. Подобно колонистам, которым достались плодородные земли, те счастливчики, которым повезло больше, должны развиваться быстрее и плодоносить чаще, в то время как их растущие в тени соседи вынуждены бороться за выживание и лишь изредка давать обильный урожай, годами ожидая воспроизводства. Однако если бы все обстояло так, тогда каждое дерево плодоносило бы по собственному графику, в зависимости от запасов накопленного в нем крахмала. Но все обстоит иначе. Если одно дерево начинает плодоносить, плодоносят и все остальные – здесь нет индивидуалистов. Не одно дерево в роще, а вся роща, и не одна роща в лесу, а каждая лесная роща – по всему округу и по всему штату. Деревья проявляют себя не как индивидуумы, а как-то коллективно. Как именно они это делают, мы пока не знаем. Но то, что мы наблюдаем, – это сила единства. То, что происходит с одним, происходит и со всеми. Мы можем голодать вместе или вместе пировать. Возможно только общее процветание.
Летом 1895 года все погреба на индейской территории были набиты орехами пекан, как и животы мальчишек и белок. Людьми этот период воспринимался как дар – изобилие пищи, которую можно просто поднять с земли, но только если вы сумеете опередить белок. А если нет, тогда, по крайней мере, этой зимой можно будет часто лакомиться рагу из белки. Ореховые рощи щедро делятся своими дарами снова и снова. Подобная общинная щедрость может показаться несовместимой с процессом эволюции, который диктует потребность индивидуального выживания. Но, пытаясь отделить индивидуальное благополучие от здоровья целостного коллективного организма, мы допускаем грубейшую ошибку. Щедро одаривая своими плодами других, пекан в то же время одаривает и себя. Насыщая людей и белок, деревья обеспечивают собственное выживание. Гены, которые передают механизм семенного возобновления, способствуют эволюции последующих поколений; тех же, кто не имеет такой способности, ждет эволюционный тупик. Их просто съедят. Так и люди, которые понимают природные процессы и, соответственно, запасаются орехами, переживут февральские метели и прочие невзгоды и передадут это умение своим потомкам – не генетиченски, а путем культурной практики.
Ученые, изучающие проблемы леса, объясняют семенное возобновление гипотезой насыщения хищников. По их версии, когда деревья дают плодов больше, чем белки могут съесть, то часть орехов остается нетронутой. В свою очередь, когда беличьи кладовые полны орехов, питающиеся ими беременные самки произведут на свет больше детенышей в каждом выводке, и численность популяции белок резко возрастет. Это означает, что у самок хищных птиц будет больше потомства, да и лисьи норы тоже будут полны. Но следующей осенью счастливые дни закончатся, потому что деревья прекратят плодоносить. И теперь почти нечем будет заполнять беличьи кладовые, белки возвращаются в нору без пищи, поэтому они вынуждены все чаще отправляться на ее поиски, становясь более уязвимыми для возросшей популяции бдительных ястребов и голодных лисиц. Соотношение хищников и жертв теперь не в их пользу, и тогда в результате голодания и участившихся случаев нападения хищников популяция белок резко уменьшается, в лесах становится тихо без их трескотни. Можно вообразить себе, как в такие моменты деревья шепотом переговариваются друг с другом: «Белок осталось совсем мало. Не пора ли начать производить орехи?» И вскоре ландшафт наполняется цветами ореховых деревьев, готовыми снова стать небывалым урожаем плодов. Так, совместными усилиями, деревья выживают и процветают.
Проводимая федеральным правительством политика переселения индейцев привела к тому, что многие местные народности оказались оторванными от своих корней. Они пытались разорвать наши связи с исконными традициями и накопленными знаниями, уводили от могил наших предков, от тех растений, которые сопровождали всю нашу жизнь. Но даже это не уничтожило самобытность моего народа. И тогда правительство задействовало новый инструмент: отделить детей от их семей и культуры, отправляя учиться далеко и надолго и надеясь, что за это время дети забудут, кто они такие.
На всех территориях, где проживали индейцы, сохранились письменные свидетельства того, что агентам из числа местных жителей выплачивали вознаграждение за то, что они собирали детей для отправки в правительственные школы-интернаты. Позднее, создавая видимость предоставляемого выбора, родителям предлагали подписать документы на согласие, что якобы дети были изъяты из семей «на законных основаниях». Родители, которые отказывались подписывать эти бумаги, могли оказаться за решеткой. Некоторые, возможно, надеялись, что это даст их детям шанс на лучшее будущее, чем грязная работа на фермах. Иногда федеральный паек – мука с долгоносиком и прогорклое сало, что выдавались в обмен на буйвола, – задерживали до тех пор, пока документ о передаче детей не будет подписан. Возможно, именно хороший урожай пекана на один сезон отсрочил приход правительственных агентов. Угроза того, что его заберут из дома, конечно же, могла заставить маленького мальчика бежать домой полуголым, с набитыми едой штанами. Быть может, в тот год, когда индейский агент пришел снова, выискивая тощих загорелых детишек, оставшихся без ужина, был неурожай пекана. Быть может, именно в тот год бабушка подписала бумаги.
Дети, родной язык, земля – их лишили всего, украли, пока они пытались выжить. Единственное, чего не удалось лишить наш народ, – это тот смысл, который они вкладывали в понятие «земля».
С точки зрения колониста, земля была собственностью, недвижимостью, капиталом или природными ресурсами. Но для моего народа она значила все: национальную идентичность, связь с предками, дом наших питомцев, нашу аптеку, библиотеку – источник всего, что поддерживало нас. Там, где были наши земли, мы чувствовали перед миром свою ответственность за них. Земля была священна. Она никому не принадлежала. Это был дар, а не товар, и потому ее нельзя было ни купить, ни продать. Вот те понятия о земле, которые сберег мой народ, когда был вынужден покинуть свои исконные родные места. И не важно, была ли это земля предков или новое, вынужденное место жительства, но наличие их общей территории придало людям сил. Им было за что сражаться. Однако федеральное правительство усматривало в этом угрозу.
Поэтому, после тысяч миль вынужденных перемещений и потерь и, наконец, нашего переселения в Канзас, представители федерального правительства снова пришли к моему народу и объявили ему об очередном переезде – на этот раз окончательном, в то место, которое будет принадлежать ему навсегда. Более того, людям предоставили возможность стать гражданами Соединенных Штатов, быть частью великой страны, которая их окружала, оказаться под ее защитой. Наши лидеры – среди них был и дед моего деда – изучали это предложение и советовались, отправляя делегации в Вашингтон для консультаций. Конституция США, несомненно, не обеспечивала защиту исконных территорий коренных народов. Сам факт их переселения говорил об этом предельно ясно. Но Конституция однозначно защищала права на землю тех граждан, которые являлись ее собственниками. Возможно, это и был для нас шанс обрести постоянное место жительства.
Индейским лидерам была предложена «американская мечта» – неприкосновенное право владения личной собственностью, защищенное от капризов изменчивой политики правительства в отношении индейцев. Их больше никогда не прогонят со своей земли, и вдоль пыльной дороги больше не будет индейских могил. Все, что им нужно было сделать, это отказаться от своей приверженности к общинному владению землей и согласиться на частную собственность. С тяжелым сердцем они совещались все лето, пытаясь прийти к какому-то решению и взвешивая все варианты, которых было немного. Одни семьи противостояли другим. Остаться в Канзасе на общинной земле и рисковать потерять все или же отправиться на новые индейские территории в качестве индивидуальных владельцев земли, имея юридические гарантии. Этот исторический совет заседал в то жаркое лето в тенистом месте, которое впоследствии стали называть Рощей пеканов.
Мы всегда знали, что у растений и животных есть свой язык и они тоже собирают свои «советы».
Особенно мой народ почитает деревья, считая их своими учителями. Но, похоже, в то лето никто не слышал, как пеканы советовали: «Держитесь вместе и действуйте как одно целое. Мы, пеканы, знаем, что сила в единстве и что по отдельности нас легче обобрать, как дерево, которое плодоносит не в сезон». Но наставления пеканов не были услышаны и приняты во внимание.
И вот наши семьи в очередной раз погрузили свой скарб на повозки и двинулись на запад, к индейским территориям, к обещанной им земле обетованной, чтобы стать там гражданами потаватоми. Уставшие и грязные, но полные надежд на будущее, оказавшись на новой земле, они в первую же ночь обрели там своего старого друга – рощу пеканов. Они поставили свои повозки в тени ореховых деревьев и начали все сначала. Каждый член племени – даже мой дедушка, который был тогда младенцем на руках, – получил право на владение участком земли, который федеральное правительство посчитало достаточным для того, чтобы прокормить себя, занимаясь фермерством.
Предоставляя гражданство, им гарантировали, что эти участки у них уже не отберут. Ну, если только гражданин сможет заплатить за него налоги. А если фермеру предложат за него бочонок виски и кучу денег, тогда «все по-честному». Нераспределенные участки тут же расхватывали неиндейские поселенцы – в точности так, как белки растаскивают пеканы. В те времена, когда выделялись участки, более двух третей земель, отданных под резервацию, были нами потеряны. Так что буквально через одно поколение после того, как нам «гарантировали» передачу участка в пожизненное владение в обмен за отказ от общинной земли, большая часть этих земель уплыла от нас.
Вся роща пекана демонстрирует согласованность действий, единство целей, чего лишены отдельно растущие деревья. Им каким-то образом удается держаться вместе и благодаря этому выживать. Как у них это получается, до сих пор не ясно. Есть некоторые данные в пользу того, что определенные внешние стимулы могут запускать процесс плодоношения, например дождливая весна или длительный вегетационный период. Эти благоприятные условия помогают всем деревьям накопить дополнительный запас энергии, который можно потратить на производство орехов. Но, учитывая особенности их среды обитания, представляется маловероятным, что причина такой синхронизации кроется лишь во внешнем влиянии.
В прежние времена наши старейшины говорили, что деревья переговариваются между собой. Они держат свой совет и вырабатывают план действий. Но ученые уже давно решили, что растения глухи и немы, изолированы друг от друга и лишены способности общаться. Поэтому вероятность такой коммуникации была сразу отвергнута. Наука претендует на то, чтобы считаться исключительно рациональной, абсолютно нейтральной системой знаний, в которой наблюдение не зависит от наблюдающего. И вот делается вывод, что растения не способны общаться друг с другом, потому что у них нет механизмов, которые используют для этого животные. То есть возможности растений рассматриваются исключительно через призму способностей животных. До недавнего времени никто всерьез не рассматривал возможность того, что растения могут «говорить» друг с другом. Но ведь на протяжении миллиардов лет пыльца благополучно переносилась ветром от самцов к самкам, чтобы получились те самые орехи. И если ветер переносит пыльцу, способствуя процессу оплодотворения, то почему бы не предположить, что точно так же передаются и «послания» деревьев друг другу?
Теперь появились убедительные доказательства того, что наши старейшины были правы: деревья действительно «переговариваются» друг с другом. Они общаются посредством феромонов – гормоноподобных соединений, которые содержат определенную информацию и переносятся ветром. Ученые выявили специфические компоненты, которые выделяет дерево, когда испытывает стресс во время атаки насекомых – непарного шелкопряда, пожирающего его листья, или короеда, который забирается ему под кожу. Дерево посылает сигнал бедствия своим собратьям: «Эй, ребята! Меня здесь атакуют. Так что поднимайте разводной мост и будьте во всеоружии». Растущие с подветренной стороны деревья улавливают сигнал, чувствуя молекулы тревоги, дуновение опасности. Это дает им время для выработки защитных химических соединений. Предупрежден – значит вооружен. Деревья предупреждают друг друга, и вредители изгоняются. От этого выигрывают как отдельные растения, так и вся роща. Получается, что деревья обсуждают свою совместную защиту. А могут ли они так же общаться, чтобы синхронизировать процесс размножения? Существует много того, что мы пока не в состоянии постичь в силу своих ограниченных человеческих возможностей. И механизм общения деревьев между собой все еще далек от нашего понимания.
Результаты некоторых исследований, посвященных плодоношению, позволяют предположить, что механизм синхронизации осуществляется не по воздуху, а под землей. Деревья в лесу часто связаны между собой подземными сетями микоризы – грибницы, которая заселяет корни деревьев. Микоризный симбиоз позволяет грибам добывать в почве полезные микроэлементы и доставлять их дереву в обмен на углеводы.
Микоризы могут образовывать грибные «мостики» между деревьями, так что все деревья в лесу связаны между собой.
По-видимому, эта грибная сеть перераспределяет запасы углеводов между деревьями. Грибы действуют как Робин Гуд – забирают излишки у богатых и отдают их бедным, чтобы все деревья одновременно получили необходимый запас углерода. Они плетут сеть взаимообмена. Деревья могут действовать согласованно, как единый организм, благодаря грибам, которые их объединяют. В единстве – сила, это путь к выживанию. Вот почему все деревья зацветают одновременно. Почва, гриб, дерево, белка, мальчик – все они участники общего процесса, и каждый из них извлекает пользу от подобного взаимодействия.
Как щедро деревья осыпают нас своими плодами, в буквальном смысле отдавая себя, чтобы мы могли жить. Но, отдавая, они получают гарантии собственной выживаемости. Забирая у них, мы приносим им пользу, участвуя в этом непрерывном жизненном цикле как звено в цепи взаимообмена. А жить по правилам Почитаемого урожая пекановой рощи очень просто: нужно брать только то, что дают, использовать это на благо, быть благодарным за полученный дар и отдавать в ответ. Наша благодарность за дар заключается в уходе за деревьями, их защите от вредителей и посадке семян, чтобы новые рощи создавали в прерии тенистые оазисы и кормили белок.
И вот теперь, через два поколения, после всех вынужденных перемещений и выделения участков, после школ-интернатов и создания диаспоры, моя семья возвращается в Оклахому, к тому, что осталось от надела моего деда. С вершины холма все еще видны ореховые рощи вдоль реки. По вечерам мы танцуем на том месте, где собирались члены общины. Мы встречаем восход солнца, совершая свои древние обряды. Запах кукурузного супа и звук барабанов наполняют воздух, когда девять групп потаватоми, разбросанных по всей стране после переселений, раз в году снова сходятся на несколько дней, чтобы вновь почувствовать свою общность. Собрание народов потаватоми воссоединяет нас. Это противоядие от стратегии «разделяй и властвуй», которую применяли, чтобы разобщить людей и оторвать их от родины. Время проведения собрания определяется нашими лидерами. Но, что еще важнее, существует нечто вроде микоризной сети, которая объединяет всех нас. Это те самые невидимые исторические и семейные связующие нити, соединяющие наших предков и наших детей. Как нация, мы начинаем следовать заветам наших старших братьев, пеканов, держась вместе ради общего блага. Мы помним, чему они нас учили: секрет процветания в единстве.
Для моей семьи это очень важный год. Все мы собрались здесь, густо усеяв землю, как семена будущего урожая. Подобно семенам под защитой твердой скорлупы, мы пережили вместе голодные годы и теперь вместе цветем. Я иду прогуляться в рощу пекана, возможно, именно туда, где мой дед набивал свои штаны орехами. Вот бы он удивился, увидев всех нас здесь, танцующих в кругу и вспоминающих пеканы.
Земляничный дар
Однажды я слышала, как Эвон Питер – представитель народа гвичин, отец, муж, активист-эколог и глава Арктик-Виллидж, маленькой деревни на северо-востоке Аляски, – представился просто как «мальчишка, которого вырастила река». Имя – такое же гладкое и скользкое, как речной камень. Имел ли он в виду лишь то, что рос вблизи ее берегов? Или эта река воспитывала его, научила всему, что нужно для жизни? Подпитывала ли она его тело и душу? Или «выросший у реки»? Полагаю, что оба значения имени верны: вряд ли возможно одно без другого.
В каком-то смысле я выращена земляникой, точнее земляничной поляной, а также кленами, болиголовами, белыми соснами, золотарником, астрами, фиалками, мхами и лишайниками северной части штата Нью-Йорк. Но именно лесная земляника под росистыми листьями в почти летнее утро дала мне мое ощущение мира, своего места в нем. За нашим домом тянулись мили старых сенокосных лугов, разделенных каменными стенами давно заброшенных, но еще не заросших лесом ферм. Когда школьный автобус, пыхтя, поднимался на наш пригорок, я кидала свой красный клетчатый портфель, торопливо переодевалась, пока мама не придумала мне какую-то работу по дому, и перепрыгивала через ручей, отправляясь бродить в зарослях золотарника. На наших воображаемых картах были все необходимые нам, детям, метки: насыпь с растущим на ней сумахом, груда камней, река, большая сосна с ветвями столь равномерно расположенными, что по ним, словно по лестнице, можно было забраться на самую верхушку, – и земляничные поляны.
Белые лепестки и желтая сердцевина – словно маленький цветок шиповника. Во время Месяца цветения (waabigwanigiizis), в мае, ими были усеяны акры вьющейся травы. Пробегая мимо в поисках лягушек, мы заглядывали под их трилистники, проверяя, насколько они подросли.
Когда цветок сбрасывал все свои лепестки, на его месте появлялась крошечная зеленая шишечка, и по мере того, как дни становились длиннее и теплее, она набухала до маленькой белой ягоды. Эти ягоды были еще кислыми, но мы все равно съедали их, не в силах ждать, когда они созреют.
Аромат спелой земляники чувствуешь еще до того, как увидишь, ее благоухание смешивается с запахом прогретой солнцем сырой земли. Пахло июнем, был последний день учебы, когда нас всех отпустили на каникулы. Месяц земляники – ode’mini-giizis. Я лежала на животе на своей любимой земляничной полянке и смотрела, как ягоды, скрытые под листьями, наливаются, становятся крупнее и слаще. Каждая крошечная лесная ягодка с ямочками от семян была едва ли крупнее дождевой капли, висевшей под шапочкой-листом. Лежа на траве, я могла выбирать самые красные и спелые ягоды, оставляя розовые на завтра.
Даже сейчас, по прошествии более пятидесяти Земляничных месяцев, находя полянку лесной земляники, я испытываю изумление и чувство благодарности за неожиданный дар, завернутый в красное и зеленое, за ту щедрость и доброту, которых я не достойна. «Это мне? Правда? О, не стоило беспокоиться». Даже спустя пятьдесят лет я задаюсь вопросом, чем отплатить за такую щедрость. А между тем вопрос этот довольно глупый, и ответ на него прост: съесть их.
Но я уверена, что не одна я задавалась подобными вопросами. В нашей истории сотворения мира происхождение земляники играет важную роль.
Прекрасная дочь Небесной женщины, которую она несла в своем чреве, покидая Небесный мир, выросла на прекрасной зеленой земле, любящая и любимая всеми другими живыми существами. Но случилась беда: она умерла, рожая своих близнецов – Флинта и Сэплинга. Убитая горем, Небесная женщина предала земле тело своей любимой дочери. Ее последние дары, наши самые почитаемые священные растения, выросли из ее тела. Земляника появилась из ее сердца.
У народа потаватоми земляника – ode min – ягода сердца. Мы считаем ее королевой всех ягод, первой приносящей плоды.
Именно земляника сформировала мое представление о мире, полном даров, разбросанных прямо под ногами. Этот дар вы получаете, не прикладывая никаких усилий и не прося о нем. И это не награда: вы не можете ее заработать, выпросить или как-то заслужить. И все же он появляется. Все, что от вас требуется, – раскрыть глаза и увидеть. Дары возникают там, где есть смирение и таинство. И как в случае с неожиданными проявлениями доброты, мы не знаем их источника.
Поляны моего детства одаривали нас земляникой, малиной, ежевикой, орехами гикори осенью, букетами полевых цветов, которые я приносила маме, и семейными прогулками воскресным днем. Они были нашими игровыми площадками, убежищем, природным заповедником, кабинетом для занятий по экологии и местом, где мы учились сбивать консервные банки с каменной стены. И все это бесплатно. По крайней мере, так мне казалось.
В то время я воспринимала мир как акт дарения, как «товары и услуги», которые не покупались, а преподносились в дар самой землей. Разумеется, я находилась в блаженном неведении относительно того, с каким трудом мои родители сводили концы с концами на свои крошечные зарплаты, экономя на всем.
В нашей семье подарки, которые мы дарили друг другу, почти всегда были самодельными. Я думала, что подарок – это то, что ты сделал для кого-то сам. Мы самостоятельно изготавливали все наши рождественские подарки – копилки из старых бутылок из-под отбеливателя, подставки под горячее из сломанных бельевых прищепок и куклы из сношенных носков. Моя мама говорит, это потому, что денег на покупку подарков не было. Но для меня это не было проблемой, в этом было что-то особенное.
Мой отец любит землянику, и потому в День отца мама почти всегда пекла для него слоеный торт с земляникой. Она выпекала хрустящие коржи и взбивала густые сливки, а мы, дети, должны были собрать ягоды. Каждый из нас получал по одной или по две старых банки, и всю субботу накануне праздника мы проводили на полянах, целую вечность наполняя их земляникой, так как большая часть ягод оказывалась у нас во рту. Наконец мы возвращались домой и высыпали ягоды на кухонный стол, чтобы перебрать их и избавиться от жучков. Не сомневаюсь, что часть из них мы пропускали, но папа никогда не упоминал о дополнительной порции белка.
На самом деле он считал, что земляничный торт – лучший из всех возможных подарков, или, по крайней мере, убедил нас в этом. Ведь этого не купишь ни за какие деньги! Как дети, выросшие среди земляничных полян, мы и не догадывались, что ягодные дары были от самих полян, а не от нас. Нашим же подарком было время, внимание, забота и пальцы в красных пятнах. Действительно сердечная ягода.
Земные дары или те, что мы преподносим друг другу, формируют особую связь, своего рода обязательства давать, получать и платить взаимностью. Поляна давала нам, мы давали отцу и старались отблагодарить землянику. Когда ягодный сезон заканчивался, растения выпускали тонкие красные побеги, чтобы появились новые кустики. Меня увлекало то, как они перемещались по земле в поисках места, где можно пустить корни, и я расчищала маленькие участки земли там, где побеги касались ее. Конечно же, крошечные маленькие корни вскоре появлялись, и к концу сезона было еще больше растений, готовых зацвести к следующему Месяцу земляники. Никто не учил нас этому: земляника сама показала. И так как она одаривала нас ягодами, между нами возникли взаимоотношения на постоянной основе.
Местные фермеры выращивали много клубники и часто нанимали детей собирать ягоды. Мы с моими братьями и сестрами ездили на велосипедах к дальней ферме Крэндалла собирать ее, чтобы заработать на карманные расходы. Нам платили десять центов за литровую банку. Но миссис Крэндалл была придирчивой надзирательницей. Она стояла у края поля в фартуке с нагрудником и инструктировала нас, как нужно собирать, чтобы не раздавить ни одну ягодку. У нее были и другие правила. «Эти ягоды принадлежат мне, а не вам, – говорила она. – И я не хочу, чтобы вы, дети, их ели». Я понимала разницу: на поляне за домом ягоды были ничьи, а в придорожной палатке этой леди они продавались по шестьдесят центов за литр.
Это был настоящий урок экономики. Нам пришлось бы потратить большую часть своего заработка, если бы мы захотели привезти домой клубнику в велосипедных корзинах. Конечно, те ягоды были в десять раз крупнее лесных, но далеко не такими вкусными. Не думаю, что мы согласились бы положить ту фермерскую клубнику в папин торт. Это было бы неправильно.
Забавно, как меняется природа предмета – скажем, ягоды или пары носков – в зависимости от того, как он вам достался: как подарок или как товар. Шерстяные носки в красно-серую полоску, которые я покупаю в магазине, – теплые и уютные. Наверное, я должна была бы испытывать чувство благодарности по отношению к овцам, которые дали свою шерсть, и к работнику, сидевшему за вязальной машиной. Но у меня нет никаких изначальных обязательств перед этими носками как товаром и предметом собственности. Между мной и продавщицей в магазине не возникает никакой связи, кроме обмена вежливым «спасибо». Я заплатила за них, и наше взаимодействие закончилось ровно в ту минуту, когда я протянула ей деньги. Взаимообмен заканчивается, как только устанавливается паритет. Носки становятся моей собственностью, и мне за это не нужно писать благодарственное письмо супермаркету.
Но что, если те самые носки в красно-серую полоску были связаны моей бабушкой и преподнесены мне в качестве подарка? Это все меняет. Дар создает постоянную связь. Я напишу бабушке письмо и поблагодарю ее. Я буду относиться к ним бережно и, как благодарная внучка, стану надевать их, когда она придет к нам в гости, даже если эти носки мне не нравятся. На ее день рождения я, конечно же, тоже сделаю ей подарок. Как отмечает ученый и писатель Льюис Хайд: «Кардинальное отличие между подарком и товарным обменом состоит в том, что дарение создает между двумя людьми эмоциональную связь».
Лесная земляника подходит под определение дара, а ягода из магазина – нет. Потому что отношения между производителем и потребителем снова все меняет. Как поклонница даров природы, я была бы глубоко оскорблена, увидев лесную землянику в магазине. Я бы захотела выкрасть ее, потому что эти ягоды предназначены не для продажи, а только для дарения. Хайд напоминает нам, что в экономике дарения дар не может быть обращен в чей-то капитал. Я прямо-таки вижу заголовок в новостях: «Женщина арестована за кражу продуктов в магазине. Фронт освобождения земляники берет на себя ответственность».
По этой же причине мы не торгуем священной травой. Ведь она нам подарена и поэтому может быть только передана другим. Мой дорогой друг Уолли Мешигауд (Уолли Медведь), как церемониальный Хранитель огня нашего народа, использует много священной травы. Есть несколько человек, которые помогают ему собирать траву. Но все равно во время крупных собраний она у него иногда заканчивается. На шумных сборищах и ярмарках можно увидеть, как наши люди продают священную траву по десять баксов за косичку. Когда Уолли требуется трава виингаашк для церемонии, он может пойти в один из ларьков, где торгуют лепешками или бусами. Подходя к продавцу, он представляется, объясняет, что ему нужно, как если бы он находился на лугу, и просит разрешения взять священную траву. Он не может заплатить за нее не потому, что у него нет денег, а потому, что она не может быть куплена или продана. В ней заключена вся суть церемонии. Обычно он ждет, что продавцы любезно дадут то, что ему нужно. Но иногда они ему отказывают. Парень в ларьке думает, что старик обирает его. «Эй, ты не можешь ничего взять даром», – говорит он. Но в этом-то и все дело. Дар – это то, что дается бесплатно, не считая того, что это налагает определенные обязательства. Священное растение нельзя продать. Непонятливым торговцам Уолли преподаст урок, но они никогда не получат от него денег.
Священная трава принадлежит Матери-Земле. Наш народ собирает ее надлежащим образом и с почтением – как для личного пользования, так и для нужд своей общины. Они возвращают дар земле и ухаживают за священным растением. Косички из этой душистой травы преподносятся в дар, чтобы выразить уважение, поблагодарить, вылечить и придать сил. Священная трава должна все время быть в движении. Когда Уолли предает ее огню, это символизирует дар, который передавался из рук в руки, с каждым разом все более обогащаясь.
Такова фундаментальная природа даров: их ценность возрастает по мере передачи от одного человека другому.
Поля дарили нам ягоды, а мы преподносили их в качестве дара своему отцу. Чем больше ты делишься чем-то, тем большую значимость приобретает данный предмет. Это сложно понять тем сообществам, которые погрязли в понятиях частной собственности, где все остальные по определению исключены из процесса обмена. Так, к примеру, практика помечать землю столбами, предупреждая нарушение границ частных владений, широко распространена в частнособственнической экономике, но неприемлема там, где земля воспринимается как дар всем людям.
Льюис Хайд превосходно демонстрирует этот диссонанс в своем исследовании «Индейский даритель». Это выражение, которое сегодня используется в негативном ключе, как оскорбление, в адрес того, кто сначала что-то дает, а потом хочет забрать обратно, на самом деле проистекает из удивительного непонимания, существующего между культурой аборигенов, которая функционирует на основе экономики дарения, и колониальной культурой, проповедующей идеи частной собственности. Когда аборигены преподнесли свои дары поселенцам, те поняли, что эти дары ценные и их нужно хранить. Вернуть их обратно означало для них оскорбить того, кто дарит. Но для индейцев ценность даров заключалась во взаимодействии дарителя и получателя, и они бы оскорбились, если бы дары не вернулись к ним в этом взаимообмене. Во многих наших древних учениях даются наставления о том, что какие бы дары мы ни преподносили, они всегда должны возвращаться к нам.
Если мыслить категориями частной собственности, то дар – это нечто бесплатное, потому что мы получаем его безвозмездно, ничего не платя. Но в экономике дарения дары имеют свою ценность. Суть дара в том, что он создает цепочку взаимосвязей. «Валюта» экономики дарения – это, по сути, взаимообмен. Согласно западному мышлению, частная земля – это целый ряд прав, а в экономике дарения собственность – это целый ряд обязательств.
Однажды мне посчастливилось проводить экологические исследования в Андах. Больше всего мне нравился рыночный день в местной деревушке, когда площадь заполнялась торговцами. Яркие прилавки загружались бананами, тележками свежей папайи, пирамидами томатов и ведрами ворсистых корней юкки. Некоторые продавцы расстилали на земле одеяла, раскладывая на них все, что вам может пригодиться, – от шлепанцев до соломенных шляп. Сидя на корточках за своим красным одеялом, женщина в полосатой шали и темно-синем котелке раскладывает целебные корни, так же красиво сморщенные, как и она сама. Яркие цвета, запахи кукурузы, жарящейся на дровяном костре, огни и звуки всех голосов удивительным образом смешиваются в моей памяти. У меня была любимая палатка, ее владелица Эдита ждала меня каждый день. Она любезно объясняла, как готовить неизвестные мне продукты, и вытаскивала из-под прилавка самый сладкий ананас, припасенный специально для меня. Однажды у нее даже была клубника. Я знаю, что заплатила за нее цену гринго, но тот опыт щедрости и доброты, который я получила, стоил каждого песо.
