• Амилоид и тау, которых обвиняли в болезни Альцгеймера, на самом деле являются частью защитной реакции на проблемы, возникающие из-за недостаточности, и, следовательно, бить по ним лекарствами не поможет, если вы сначала не идентифицируете и не решите различные проблемы и не снизите тем самым недостаточность.
Эти выводы предполагают совершенно иную стратегию, отличную от всего, что использовалось ранее. Вместо лечения одним препаратом, который назначают всем, нам нужно «перевести стрелки»: исследовать каждого человека по всем параметрам, важным для функционирования сети, – гормоны, питательные вещества, инфекции и т. д. И затем лечить то, что оказалось неоптимальным. Так, в 2011 году мы начали первое всестороннее испытание в отношении болезни Альцгеймера. К несчастью, мы не получили разрешения IRB (Институциональный наблюдательный совет, который определяет, можно ли проводить клинические испытания на людях), потому что мы предлагали новый тип клинического испытания, который должен был тестировать алгоритм, персональный подход в зависимости от причины когнитивного нарушения, а не заниматься испытанием одного препарата. Запрет IRB выбил нас из колеи: как мы могли убедиться, что находимся на верном пути?
Вскоре мне позвонил человек, который стал нулевым пациентом. Это было весьма удивительным, поскольку мы не встречались двадцать лет. Однако, несмотря на то, что нулевой пациент – Кристин – жила в тысяче миль от меня, у нее имелся друг из Области залива в Сан-Франциско, который слышал о наших исследованиях. Кристин изменила мир болезни Альцгеймера, и вы прочитаете о том, как она это сделала и как это сделали другие шесть человек, которые расскажут вам обо всем на следующих страницах.
Часть первая. Он больше не звонит по тебе. Первые победившие болезнь Альцгеймера рассказывают свои истории
Глава 1. История Кристин. Ноль лучше, чем ничего
Необходимость есть мать изобретения.
Платон
Отчаяние есть доминатрикс разрушения.
Не Платон
Запись в дневнике, 2011
Я знаю, что сползаю к Альцгеймеру, и я в ужасе. Моя кратковременная память исчезла. Мысли улетучиваются из головы через секунду после их формирования. Я чувствую себя потерянной. У меня комок в горле. Я не могу глотать. В ушах звенит. Легкие перенасыщены кислородом. То, что я вижу эти слова в своем дневнике, говорит о реальности происходящего. Мой мозг покидает меня. Я действительно напугана. Поезд отошел от станции и катится вниз по склону без тормозов.
Я отперла ящик шкафчика и достала пакетик со снотворными таблетками, которые собирала последние два года. Я хранила их в оригинальной упаковке, чтобы следить за окончанием срока годности. Я хотела использовать их, когда придет время. Но нет, еще не время. Мне нужно кое-что сделать перед смертью. Я надеюсь лишь на то, что у меня хватит смелости это сделать и что я сделаю это до того, как перестану помнить, как и когда это сделать.
Я убрала таблетки и заперла ящик.
Этот страшный отрывок из моего дневника напоминает мне о том, как далеко я зашла. Мне больно его читать, но зато он помогает мне концентрироваться на важности следования по нужному пути. Это взгляд на мою историю является доказательством успеха РеКОДа – протокола Бредесена. Без протокола я бы не смогла выразить свои мысли, написать о них и, я уверена, что просто не была бы даже жива сегодня. Рассказ своей истории вызывает у меня смешанные чувства. Я все время откладывала написание его, потому что, вспоминая подробности и особенно переживая все заново, я начинала снова бояться. Несмотря на потрясающий успех в устранении когнитивного расстройства, ужасная мысль о нем сжимает мне горло и не дает дышать. Но у меня есть надежда: если я поделюсь своей историей, она поможет другим и, возможно, рассеет чей-нибудь скептицизм.
По происшествии нескольких недель после записи в дневнике мне стало хуже. Ощущая глубокую депрессию и предчувствуя конец, я позвонила лучшей подруге и рассказала о своих планах. Она знала, что многие годы я ухаживала за матерью, которая вела битву с болезнью Альцгеймера. Она слышала мою клятву о том, что я не заставлю свою семью пройти через это испытание, если у меня разовьется такое заболевание. Услышав мои рассуждения о конце жизни, подруга расстроилась. Она рассказала мне о враче-исследователе в Калифорнии, которого она знала и который работал над лекарством от Альцгеймера. Она связалась с доктором Бредесеном, договорилась о встрече и настояла на том, чтобы я полетела в Калифорнию. Несмотря на скептицизм, я согласилась. Я отчаянно искала способ сохранения мозга.
Институт Бака расположен высоко на холме, откуда виден холмистый пейзаж прекрасного округа Марин на севере Сан-Франциско. Я нервничала. Я не имела представления о том, какое трудное путешествие меня ожидает, но я страстно хотела попытаться сделать что-нибудь, что остановило бы прогрессирование заболевания. Администратор направил меня в кабинет доктора Бредесена. Я взяла с собой маленький блокнот, потому что знала: я забуду все, что не запишу. Я внимательно слушала доктора Бредесена, когда он с энтузиазмом описывал свои исследования – работу, которой он посвятил более тридцати лет жизни. Он спросил меня о моей ситуации и о том, что привело меня к нему. Время пролетело быстро. Мы говорили несколько часов, в течение которых он изложил свою теорию и то, что привело его к недавним открытиям. Сейчас я понимаю это, но тогда мой мозг был слишком поврежден, чтобы усваивать информацию. Однако мне была понятна простая аналогия доктора Бредесена: он сравнил поврежденный мозг с протекающей крышей, в которой имеется тридцать шесть дыр, и их нужно заделать поочередно. Он объяснил, что болезнь Альцгеймера – это не какое-то одно проявление, которое можно вылечить лекарством, это, скорее, комбинация нескольких факторов, которые приводят к заболеванию. Большинство названных им проблем соответствовало моим, правда, в то время о некоторых я даже и не думала. Я сказала доктору Бредесену, что готова следовать его рекомендациям. Я понимала: он – моя единственная надежда. Я вышла из его кабинета, полная энтузиазма, решительно настроенная во что бы то ни стало следовать протоколу. Я была готова начать сейчас же.
В тот момент я не вполне осознавала, что являюсь первым пациентом, испытывающим новый протокол. Я поняла это, когда узнала, что меня называют «нулевым пациентом». Позже появились другие, следующие протоколу, образовалась группа из десяти человек. Девять из нас сумели справиться с когнитивными нарушениями.
По-настоящему успешным является то, что до того дня не существовало никакого лечения когнитивных нарушений при болезни Альцгеймера. В 2014 году доктор Бредесен опубликовал результаты лечения нашей маленькой группы. С тех пор были документально подтверждены сотни случаев успешного излечения с использованием протокола Бредесена. Я горжусь, что была первой!
К концу нашей встречи в моем блокноте были записаны базовые принципы протокола, и я впервые с оптимизмом подумала, что, возможно, в будущем мой мозг заработает. Доктор Бредесен посоветовал мне следовать протоколу под медицинским наблюдением. Это оказалось проблемой. Врачи, особенно неврологи, относились к этому скептически. Обычно их подход к лечению нарушений памяти сводился к выписыванию фармацевтических препаратов, хотя они знали, что эти лекарства не дадут ничего, кроме кратковременного улучшения в каких-то случаях, и во многих вызовут серьезные побочные эффекты. У моей матери арисепт, похоже, привел к ухудшению состояния, а побочное действие было сильным. Я не хотела принимать такие препараты. Более того, к пациентам, отказывающимся пить лекарства и интересующимся альтернативными методиками, доктора часто относятся пренебрежительно, а иной раз и грубо. К счастью, я нашла семейного доктора, который не возражал попробовать протокол. Она также согласилась назначить лабораторные анализы, рекомендованные доктором Бредесеном для отслеживания моего прогресса. Я все время была на связи с доктором Бредесеном. Мы корректировали протокол, когда те или иные пищевые добавки приводили к нежелательным реакциям. Мне делали сканирование радужной оболочки глаза, чтобы определить уровень скопления амилоидных бляшек в мозге. Я сообщала доктору Бредесену, когда определенные виды деятельности, например упражнения и йога, приводили к особенно хорошей сосредоточенности.
Вот еще одна запись в дневнике, сделанная в «темные дни», когда я еще не начала протокол.
Я больше не помню цифры: ни свой номер телефона, ни номер дома, ни дни рождения членов семьи; я часто забываю, какой сейчас год. Мне кажется, что я застряла где-то в конце 1990-х. Вчера я решила, что сейчас 1978 год. Счета остаются неоплаченными, даже когда у меня есть деньги в банке. Моя кредитная история испорчена. Коммунальные службы угрожают прекратить предоставлять мне услуги. Я принимаю глупые решения, неразумно тратя день на ненужные вещи. Поехав ночью на машине, я потерялась. Я забываю имена домашних питомцев. Я ищу выключатель на той стене, где его нет! Я забыла имена внуков. Перед тем, когда они должны прийти ко мне, я подолгу смотрю на их фотографии на холодильнике и повторяю их имена и возраст, чтобы вспомнить, как только они придут. И даже это не помогает. Мой младший внук подбегает ко мне, широко расставив ручки. Я обнимаю его и, к своему ужасу, называю его именем его старшего брата. Я с трудом подбираю слова. Заменяю их более легкими. Я не могу написать слово всего из четырех букв! Я не могу нормально говорить. Я использую не те слова, произнося неправильное, но сходно звучащее слово. Я ношу в сумочке маленький словарик. Мне приходится искать простые, знакомые слова. Я теряюсь, когда еду в знакомые места и часами ищу свою припаркованную машину. Все это ужасно пугает меня.
Вниз, в кроличью нору
Два поразительных события встряхнули меня, показав, что я больше не могу заниматься бизнесом. Я летела в трансконтинентальном самолете. Как обычно, устав, я быстро заснула, но, проснувшись, я не могла вспомнить, зачем лечу в Даллас и кто меня должен встречать. Чем больше я напрягала мозг, стараясь вспомнить, тем больше я огорчалась. Я лихорадочно начала рыться в чемоданчике, чтобы найти разгадку, но там ничего не оказалось. Когда самолет сел, я купила билет домой на ближайший рейс. Через несколько недель после этого случая я находилась в офисе клиента и рассказывала группе о результатах недавней международной оценки. В середине презентации я поняла, что у меня совершенно пусто в голове. Я замерла и не могла вспомнить, о чем говорить дальше. Члены группы вежливо постукивали ручками по столу, и мне это показалось вечностью. Одна женщина попыталась оживить мою память, восстанавливая ход дискуссии. Я омертвела. Я слышала, как кровь громко стучит у меня в голове. Я не могла дышать. Я выскочила из комнаты.
В течение короткого времени я утратила способность понимать технические отчеты, не говоря уже о том, что не могла сама их написать. А ведь я имела репутацию человека, умеющего анализировать и делать работу отлично. Дальше были газеты. Я обнаружила, что перечитываю одни и те же предложения, потому что не понимаю значения того, что только что прочитала. У меня началась глубокая депрессия. Стало ясно, что я уже ни в чем не являюсь экспертом. Я прекратила работать. И я больше не могла читать книги!
С детства я была страстным и быстрым читателем. Я обожала книги. Когда я росла, чтение являлось для меня спасением. Я могла убежать от своей безумной семьи и нашего нищенского существования в фантастические места. Я говорю об этом, потому что это важная часть моей личности, человека, в которого я превратилась, когда выросла. Я имела решительный настрой улучшить свою жизнь, вырваться из бедности и оскорблений. Я знала, что образование – верный путь для меня. Я работала на двух работах после школы, потому что хотела накопить деньги. Окончив среднюю школу, я купила билет в Нью-Йорк в один конец и осуществила то, о чем мечтала с тринадцати лет.
Мне едва стукнуло семнадцать, у меня шестьдесят долларов, четыре платья, сшитых матерью, и страстное желание покорить Большое Яблоко! Я нашла работу и записалась на вечерние занятия в Нью-Йоркском университете. В выходные я посещала музеи, ходила на концерты и старалась вобрать в себя как можно больше культуры, пытаясь восполнить нехватку искусства и музыки в детстве. Я добивалась успеха во всех своих начинаниях и вела насыщенную жизнь. Я научилась летать и оказывала услуги по аэрофотографии в дополнение к своим другим занятиям. Я мало спала и могла вообще обходиться без сна. Я заплатила за это годы спустя, когда начались проблемы с мозгом.
Туман в голове у меня появился ближе к пятидесяти, когда я переживала перименопаузу. У меня начались эмоциональные перепады. Несмотря на финансово успешную жизнь, брак, ребенка, прибыльный бизнес, я не могла замедлить темп и избежать стрессов. Туман в голове был не всегда. Он приходил и уходил, и чаще он окутывал меня, когда я уставала, мало спала или находилась в состоянии сильного напряжения. Я вернулась в университет, чтобы получить степень магистра, и при этом работала полный день. Позже я трудилась над получением степени доктора. Жизнь менялась, последовал мирный развод – и вот с двумя научными степенями я начала работать за границей.
Я независима, трудоголик и пытаюсь решить проблемы беднейших людей планеты, работая в самых опасных странах мира. Я востребованный специалист. Я стала профессионалом в своей области. Живя и работая в трудных и стрессовых условиях, я хвасталась тем, что мне не нужен сон – 3–4 часа вполне хватало. Я часто не спала всю ночь, чтобы успеть выполнить работу к сроку. Я ела удобную, а не здоровую пищу. Я боролась с серьезными паразитарными заражениями и тропическими болезнями, применяя сильные медицинские препараты, в том числе и антибиотики. За границей я часто жила в сырых зданиях, покрытых плесенью. Я не знала в то время, как это опасно для мозга, или, что, как я обнаружила впоследствии, я находилась среди тех 24 % населения с генетическим составом, который не дает возможности перерабатывать токсины плесени. Негативные эффекты накапливались.
Я осознала воздействие плесени на меня после случая в Афганистане. Я остановилась в старом доме, где никто не жил в течение многих военных лет. В поисках заварочного чайника я заглянула в кухонный буфет. Я толкнула дверцу – она распахнулась. Резкий запах был таким сильным, что я в буквальном смысле слова захлопнула ее, стараясь сдерживать дыхание. Плотный слой черной плесени покрывал все внутренности буфета. Реакция на плесень была ужасной. Чувствительность к ней с каждым разом становилась все сильнее. Я уверена, что плесень оказала большое влияние на потерю памяти. Благодаря отличной работе доктора Ричи Шумахера [автора книги «Пережившие плесень» (Surviving Mold)] я сумела очиститься от плесени. Доктор Бредесен определял воздействие всех токсичных элементов, включая плесень, с помощью своей ингаляционной типологии, так как считал это фактором Альцгеймера. У меня была комбинация идентифицированных им типов.
Я выросла в спортивной семье и занималась бегом. Несмотря на здоровые привычки в молодости, я, став взрослой, забросила многие из них. Я зациклилась на стройности. Все время пробовала новые диеты. Как-то раз в течение трех дней я ела лишь виноград! Я пила слишком много алкоголя, принимала транквилизаторы, потребляла в огромных количествах кофе и газированные напитки, чтобы продолжать работать. Мой эмоциональный настрой то взлетал вверх, и я была готова завоевывать мир, то скатывался к отчаянию, когда я ощущала себя бесполезной и некомпетентной обманщицей. Моя личная жизнь отражала эти колебания и противоречия.
В проблемах с памятью я винила стресс. Я думала, что, бросив бизнес и снизив уровень стресса, я смогу вновь обрести свой мозг. Но этого не произошло. Я начала понимать, что не могу поддерживать беседу, хотя это никогда не было проблемой. Я просто не знала, что сказать. Я не могла думать настолько быстро, чтобы вставить правильную реплику, а потому сидела молча. Мысли мои походили на светлячков, посаженных в банку, – короткая вспышка и темнота. Так как я жила одна, мне удавалось держать проблему в секрете, или я так думала. Когда я начала выздоравливать, то спросила сына, замечал ли он, что я не в порядке. Он сказал, что, конечно, просто не хотел упоминать об этом, чтобы я не чувствовала себя еще хуже. Он был очень обеспокоен, наблюдая, как мать из энергичной, деловой женщины и любящей бабушки медленно превращается в человека, который не узнавал свою семью и даже не мог разговаривать с близкими.
Возвращение мозга
Имея протокол доктора Бредесена и его заверения в том, что он будет на связи со мной в любое время, когда мне нужно, я вернулась домой, ощущая некоторый оптимизм. Я очень хотела строго следовать протоколу, без всяких поблажек.
Я посетила своего доктора, объяснила ей протокол и попросила назначить мне анализы в соответствии с рекомендациями доктора Бредесена. Я выбросила бо?льшую часть еды, чтобы приступить к новому режиму питания. Я приобрела пищевые добавки и начала покупать органические продукты. Я уже несколько лет соблюдала вегетарианскую диету, но она не была особенно здоровой и включала большое количество вредной еды. Я стала больше заниматься в зале – для начала три раза в неделю. Затем я заново открыла для себя йогу, сначала используя ее как средство снижения стресса и улучшения сна. Я стала сертифицированным инструктором по йоге и йога-терапевтом. Ежедневные занятия йогой крайне необходимы мне для поддержания здоровья мозга.
Изменить многолетнюю привычку мало спать оказалось очень трудно. Даже в детстве я не спала достаточное количество времени. Я ложилась поздно, просыпалась рано, часто видела кошмары, которые нарушали мой сон. Одной из самых больших проблем следования протоколу для меня стала починка «протекающей крыши, выражающаяся в нехватке сна». Обычно я не испытывала проблем с засыпанием, но просыпалась через несколько часов и бодрствовала остаток ночи. К утру я чувствовала себя более измученной, чем вечером. После начала протокола мне потребовался год на то, чтобы начать наслаждаться полноценным ночным сном, длящимся 7–7,5 часов. Сейчас я с нетерпением жду того момента, когда смогу спать ночью 8 часов и более! Я узнала, что мозг очищается от токсинов во время сна, но только в том случае, если у вас оптимальный режим сна. Большую часть своей жизни я обманывала свой мозг и не давала ему очищаться.
Я приложила немало усилий для улучшения сна, и оно того стоило. Я старалась, чтобы в спальне было прохладно и темно. Я убрала оттуда все электронное оборудование, электронные часы, интернет-модемы и телевизор. Я выключаю мобильный телефон и не кладу его рядом с головой. Я принимаю мелатонин за тридцать минут до сна. И не использую электронные устройства за час до сна. На ночь я читаю бумажные книги вместо электронных. Я купила специальные очки, чтобы нейтрализовать голубое свечение, если я что-то читаю раньше, вечером. Иногда я использую в постели маску на глаза, чтобы защититься от естественного освещения. Я включаю «сонное» приложение на телефоне, которое называется Insight Timer, где есть огромный выбор медитаций, способствующих сну. Приложение помогает мне снова уснуть после того, как я встала и сходила в ванную. Прослушивание программ по медитации не дает моему мозгу глубоко погружаться в повседневные проблемы, как это было раньше. Я научилась ходить в ванную, не включая свет и иногда даже почти не открывая глаз. Но я сделала так, чтобы на пути между спальней и ванной не было никаких препятствий. Я с удовольствием думаю о том, что сейчас отправлюсь спать в священное место, созданное мной.
Изменение привычек в еде стало еще одной серьезной проблемой. К счастью, я обожаю овощи, оливковое и сливочное масло, поэтому переключение на безглютеновую, богатую жиром, низкоуглеводную пищу с умеренным количеством белка оказалось для меня полезным. Несколько лет назад, когда пищевая промышленность (и врачи) яростно пропагандировали продукты с низким содержанием жира, я всецело поддерживала это. Почти все, что я покупала, имело пометку: «низкая жирность». Я читала этикетки, выискивая сведения о содержании жира, но не обращала внимания на потенциальный вред, который несут сахар, искусственные подсластители, добавки, прочая вредная еда и продукты глубокой переработки. Неудивительно, что я страдала от проблем с пищеварением, особенно от метеоризма после приема пищи и несварения. В один момент терапевт прописал мне препарат от гастроэзофагеальнорефлюксной болезни (ГЭРБ) – такие ужасные лиловые таблетки, которые многим назначают, но которые имеют очень вредные побочные эффекты, в частности, у женщин, склонных к остеопорозу. Начав следовать протоколу, я не соблюдала безглютеновую и низкоуглеводную диету. Но я отказалась от сахара и искусственных подсластителей. Потом я все же попробовала эту диету, перестала есть глютен и поверить не могла, насколько я лучше стала себя чувствовать. Больше никакого метеоризма и никакой зависимости! За шесть месяцев я потеряла более 17 фунтов (7,7 кг). Ко мне вернулась энергия, а также, что еще важнее, улетучился туман из головы, и я снова могла думать!
Одновременно я вела войну с воспалением и нейротоксинами, особенно (в моем случае) с плесенью. Я очистила дом от плесени, но все равно беспокоюсь, что споры грибов все еще живут в моем теле, потому что у меня до сих пор сильная реакция на плесень, находящуюся вокруг.
Примерно в возрасте сорока лет у меня начались артрические боли в руках и коленях. Когда я просыпалась утром, то мои конечности не гнулись, и мне приходилось спускаться по лестнице боком, чтобы не сильно сгибать колени. Пробыв на протоколе в течение года, я поняла, что артрит исчез! Я считаю, что добавки с куркумой/куркумином сняли воспаление и в суставах, и в мозге. Это стало для меня неожиданным бонусом. Сейчас я бегаю вверх и вниз по ступенькам, и у меня не болят ни руки, ни что-либо еще. Я более гибкая, чем большинство людей вполовину младше меня.
В дополнение к пищевым добавкам, рекомендованным РеКОД-протоколом, я стараюсь всеми возможными способами защищать себя от вредных веществ. Я пью только фильтрованную воду из стеклянного стакана или из посуды из нержавеющей стали. Я не использую пластиковые контейнеры или алюминий. Я ем натуральные, органические продукты, когда это возможно, и не покупаю пищу глубокой переработки. Я избегаю глютена и обезжиренной пищи и склонна к кетогенной диете с высоким содержанием жиров, умеренным белком и низким количеством углеводов. Между ужином и завтраком я не ем десять или более часов. Я периодически голодаю по 24 часа, употребляя только воду. Я принимаю противовоспалительные добавки вроде корицы (четверть чайной ложки в день), кайенского перца, черного перца и куркумы. Я стараюсь как можно меньше пользоваться электронными устройствами и не держу их в спальне. Я поддерживаю гигиену зубов с помощью щетки, зубной нити и частого полоскания. Я покупаю безопасные чистящие средства для дома, сделанные на основе белого уксуса и питьевой соды. Я напрягаю мозг, проходя университетские курсы по трудным предметам, таким как неврология. Я постоянно ищу научные статьи об исследованиях мозга и о деменции. Я преподаю в крупном университете восточного побережья, чтобы не расслабляться: мне приходится много читать и рассказывать в форме лекций студентам обо всем том, что я им задаю. Рано утром я веду занятия по йоге и дома ежедневно практикую йогу. Кроме того, 4–5 раз в неделю я 45 минут в день занимаюсь аэробикой либо на беговой дорожке, либо на велотренажере. Я медитирую по двадцать минут два раза в день и сплю не менее 7–7,5 часов ночью. Я свожу стресс к минимуму. Я часто общаюсь с друзьями и с семьей. И что очень важно, я сохраняю позитивный настрой.
Следует признать, что процесс восстановления идет медленно. Туман в голове и провалы в памяти не исчезли сразу. Выздоровление шло постепенно. В некоторых случаях я удивлялась, что я стала чувствовать себя по-другому – будто слетела непрозрачная вуаль. Мысли приходили легко, как это было раньше. Я снова начала читать и понимать прочитанное. Однажды утром мозг заработал так четко, что я начала бегать по дому и кричать: «Я могу думать, мой мозг вернулся!» В голове была непривычная ясность. Хотя в первые дни следования протоколу я не чувствовала ясность мыслей постоянно (она то приходила, то уходила), с течением времени периоды прояснений длились все дольше. Я обнаружила, что легко справляюсь с задачами, с которыми еще недавно приходилось сражаться, например управление финансами, оплата счетов и планирование. Мне уже не нужно было снова и снова перечитывать первый абзац статьи. Я заметила, что слушаю людей, когда они говорят, то есть реально слышу, что они говорят, могу следить за беседой и правильно отвечать. Я снова начала читать книги. Я уже не ищу с трудом правильное слово всякий раз, когда говорю.
Усталость и стресс – враги ясного мышления, а для меня они еще и указатели усталости мозга и необходимости не терять бдительности, чтобы, не отступая от протокола, защититься от них. Я ужасно боюсь скатиться назад, поэтому я научилась не давать себе сильно уставать или подвергаться стрессу. В этом отношении мне очень помогли йога и ежедневные медитации. Несмотря на то что я стала сертифицированным преподавателем йоги, я все равно хожу на занятия. Как учитель, я сосредоточена на учениках. Как ученик, я сосредоточена на своих занятиях. Когда ты принимаешь нужные позы и правильно дышишь, укрепляется связь между мозгом и телом, что приводит к релаксации и одновременно гармонии мозга и тела. Приток в мозг кислорода и крови увеличивается. Я верю, что во время йоги, когда ты принимаешь позы и координируешь их с дыханием, образуются новые клетки мозга. Йога дает много преимуществ, включая душевное спокойствие, баланс, увеличение подвижности и смазки суставов. Просто начните это делать!
Мне нужно было вернуться к работе. После десяти месяцев следования протоколу я почувствовала себя готовой начать короткие консультации. Я боялась, потому что это предполагало поездки за границу, окружение, полное стресса, и я понимала, что это нарушит привычный порядок. Это вело к большим проблемам в поиске правильной пищи без глютена. Нелегко минимизировать недосып, если тебе приходится лететь 14–18 часов. Я планировала делать остановки, чтобы спать ночью и избежать дефицита сна. Маска на глаза и беруши обязательны. Я обнаружила, что аэробные упражнения по прилете помогают мне перезапустить биологические часы.
Несмотря на хорошее планирование, я потерпела неудачу. Моя первая командировка оказалась длиннее, чем я ожидала, и у меня кончились пищевые добавки. Работа была стрессовой из-за слабой безопасности, и я мало спала. У меня начал временами появляться туман в голове. Нехватка добавок, плохой сон и стресс привели к задержке моего восстановления. Это стало важным звоночком. Ситуация наглядно показала мне, как важно не сходить с пути. Вернувшись домой, я через пару недель добилась того же результата, что был у меня до поездки.
Я заболела гриппом, и это на короткое время отбросило меня назад. В течение почти двух недель я была слишком больна, чтобы есть, принимать добавки, делать упражнения или даже медитировать. Мне пришлось работать над тем, чтобы снова вернуться на правильный путь. Я извлекла главный урок: протокол – это процесс, помогающий излечить многие аспекты деменции, но, чтобы удержать успех, нужно сохранять полную приверженность новому образу жизни!
Повторюсь: исцеление мозга после многих лет пренебрежения к нему не случается в одну ночь. Повреждение коварно прокрадывалось в него многие годы, прежде чем достигло точки, в которой когнитивные нарушения стали заметны. Несмотря на то что у меня через несколько месяцев начались явные улучшения, возращение утраченной памяти – постоянный процесс. Эта работа никогда не прекращается. Я не чувствую себя излечившейся, хотя у меня нет симптомов болезни Альцгеймера. Я нормально живу и во многих отношениях намного лучше, чем раньше. Важно отметить, что РеКОД-протокол сводится к необходимости изменить образ жизни. Соблюдение протокола изо дня в день – непрекращающееся принятие его – это самое трудное, что мне приходилось делать в жизни. Однако я соблюдаю его, потому что боюсь нарушить. Я боюсь, что болезнь вернется и, если это произойдет, я, возможно, не смогу снова одолеть ее. И потому я глотаю добавки, ем органическую, натуральную пищу, исключаю сахар и простые углеводы, медитирую дважды в день, занимаюсь йогой, аэробикой, поднимаю тяжести, сплю хорошо, не нервничаю и общаюсь с людьми и животными.
Соблюдение протокола не может гарантировать результата, потому что заболевание сложное и люди начинают работать с протоколом на разных стадиях болезни. Протокол помогает всем? К сожалению, нет. Причины неудачи включают в себя уровень когнитивных проблем в тот момент, когда пациент начинает лечиться, или иные, еще не раскрытые тайны заболевания. Некоторые люди, вне зависимости от страха перед Альцгеймером, не станут соблюдать протокол. А для успеха тебе нужно придерживаться его. Иногда ты делаешь шаг вперед и два шага назад. И как я уже говорила, это требует времени! Полумеры никуда тебя не приведут. Я сейчас работаю как наставник с людьми, которые лечатся по протоколу под наблюдением врача. Коучинг необходим наряду с другими составными частями лечения, потому что у доктора нет времени инструктировать пациента на протяжении всего лечения. Когда мои клиенты жалуются на необходимость отказаться от сахара, глютена и крахмалистых овощей, я советую им посетить центр, где содержат больных Альцгеймером, и затем решить, хотят ли они делать все то, что поможет исцелить мозг. Я думаю, что к принятию легче приходят те из нас, кто видел, как болезнь медленно разрушает их родителей. Мы хорошо знаем, что? нам несет будущее, если мы откажемся от лечения.
Чудо, случившееся девять лет назад, когда я встретилась с доктором Бредесеном, продолжается и сейчас. Трудно найти пациента, более желающего излечения, чем я. Я пребывала в таком отчаянии, что была готова есть дерьмо, лишь бы вернуть свой мозг! Как оказалось, мне не пришлось этого делать, но я должна была справиться с самой трудной задачей в жизни. Доктор Бредесен составил дорожную карту. Я следую ей.
Я рада, что у меня есть возможность поделиться своей историей, надеясь, что она поможет другим отважиться на первый шаг по пути к возвращению утраченной памяти. Я обязана жизнью доктору Бредесену, и я буду вечно благодарна ему за невероятную работу, выполненную им ради того, чтобы многие люди покончили с болезнью Альцгеймера. Работа Бредесена пролила свет на темницу отчаяния, где обитают многие люди, страдающие от болезни Альцгеймера.
КОММЕНТАРИЙ
Сейчас Кристин 77 лет, она девять лет соблюдает протокол и чувствует себя хорошо. Что бы мы делали без Кристин? Она начала первой, и ее старание и усердие, действительно, помогли нам подтвердить, что наша теория и выводы работают.
Когда подруга Кристин попросила меня посмотреть ее, я был взволнован: нам только что отказали в разрешении проводить клинические испытания нового протокола, разработанного нами в 2011 году. Наблюдательный комитет заявил, что протокол должен включать только один компонент – лекарство или изменение образа жизни, но не целую программу. Следовательно, я ничем не мог помочь Кристин, кроме как снабдить ее данными и выводами, полученными за многие годы лабораторных экспериментов. Когда спустя три месяца она позвонила мне, чтобы сказать, что ей намного лучше, я впервые понял, что наша методика может помочь многим людям. Положив трубку телефона, я повернулся к жене и сказал: «Ей лучше!»
Что было бы, если бы Кристин через несколько дней отказалась от лечения? Что, если бы она не была так прилежна или игнорировала бы большую часть программы и не видела бы в ней пользы? Это причинило бы вред очень многим людям, которые бы тогда не узнали об этой программе. Неважно, насколько красиво выглядит теория, данные тестов, опыты на дрозофилах и мышах могут никогда не послужить благу пациентов-людей. (Как говорил Хаксли: «Трагедия науки заключается в том, что прекрасные гипотезы разрушаются уродливыми фактами».) И правда, многие способы лечения болезни Альцгеймера, показавшие эффективность на мышах, оказались бесполезными для человека. До Кристин. Поэтому от лица всех заинтересованных, от многих пациентов, вылечившихся по протоколу, их детей и последующих поколений, от всех врачей, нейропсихологов, медсестер, специалистов по питанию, коучей в области здоровья и других профессионалов, использующих эту методику, моя искренняя благодарность Кристин.
Глава 2. История Деборы. Папина дочка
Отец недолго держит дочь за руку, но ее сердце принадлежит ему вечно.
Неизвестный автор
Бо?льшую часть своей жизни я никогда по-настоящему не верила, что у меня может развиться деменция. Я беспокоилась об этом, иногда сильно, потому что деменция преследует мою семью. Но я все равно не думала, что это может и вправду случиться со мной. Я заблуждалась.
Меня зовут Дебора. Мне 55 лет. Я вышла замуж по любви (еще в колледже) и счастлива в браке вот уже 29 лет. У нас четверо прекрасных детей (подростки и уже за двадцать лет), а еще есть целая свора собак и кошек. Я посещала колледж в Гарвардском университете, окончив с отличием факультет исследований и государственного управления Восточной Азии. Несколько лет спустя я тоже с отличием окончила юридическую школу Пенсильванского университета. Моя профессиональная карьера привела меня от журналистики (ABC News) в юридическую школу (семейное право: разводы, опека над детьми), а затем в театр (выступления, режиссура и постановка, в последнее время офф-Бродвей[7 - Сценические площадки не на Бродвее, Нью-Йорк.].
Я говорю об этом, потому что в моей истории это имеет значение. Имеет значение, потому что, когда мне было за сорок, несмотря на все годы обучения мыслительному процессу, я перестала хорошо думать. Я находилась на ранней стадии когнитивного упадка, на пути к деменции. То есть я не была больше той заботливой матерью для своих детей, которой я хотела быть, не могла работать журналистом, юристом, театральным режиссером – все это уже не казалось мне жизнеспособными вариантами моего профессионального развития.
Я много думала, как поделиться своей историей начала снижения интеллекта. Говоря о том, что произошло (не близким друзьям, не семье), я всегда использовала псевдоним или только имя. Почему? Ну, вначале я просто смущалась. А иногда мне было стыдно. Я беспокоилась о том, что? подумают знакомые люди. Решат, что я стала менее умной? Будут неловко сторониться меня? Или не станут принимать в расчет мое мнение? Если я потеряю ключи или забуду, что хотела сказать, они будут смотреть на меня с жалостью, а их взгляд будет говорить: «О, нет… она на самом деле катится вниз?» Возможно.
Я также колебалась, говорить ли о случившемся, потому что в те редкие случаи, когда я все же осмеливалась открыться, я видела, что некоторые люди (хотя, конечно, не все) относятся к этому скептически и с пренебрежением. Они спрашивали, а стоит ли «бесполезно волноваться» о «нормальном старении». Или, как они с некоторым снисхождением предполагали, может быть, я просто слишком эмоционально на все реагирую. Я имею в виду, что время от времени все что-то забывают или не могут вспомнить, что прочитали… Ведь так?
Но сейчас, через шесть лет соблюдения протокола Бредесена, я мыслю точно и ясно, как раньше. Все симптомы когнитивного упадка исчезли. Поэтому я решила, что пора рассказать открыто и честно всю историю о том, что случилось со мной, и о том, как я выздоровела. Всем нужно знать, что болезнь Альцгеймера можно не только предотвратить, но, особенно на ранних стадиях, и вылечить. Итак, моя история для всех людей, оказавшихся в сходной ситуации, но не понимающих этого.
Семь лет назад я почти ничего не знала о том, как начинается деменция. Я никогда не слышала о «ранней стадии когнитивных нарушений». Я не понимала, что у меня начальные симптомы, которые в конечном итоге приведут к болезни Альцгеймера. Я понятия не имела, что эти симптомы могут начать проявляться за двадцать-тридцать лет до того, как доктор поставит диагноз – болезнь Альцгеймера. А мне следовало это знать.
Моя бабушка, мать моего отца, умерла от болезни Альцгеймера. Она преподавала математику и физику задолго до того, как учителя-женщины освоили эти предметы. Но когда ей было около семидесяти, вскоре после смерти дедушки, она стала все путать и забывать. А затем однажды ночью отцу позвонили и сообщили ужасную новость. Полиция нашла мою милую бабушку, когда та брела по оживленной скоростной магистрали Миннесоты во время бури. Она сказала, что идет домой в Буффало, Нью-Йорк, однако мой отец думал иначе: по его словам, она направлялась «в ад на земле».
Папа тоже умер от болезни Альцгеймера. Шесть месяцев назад.
Горькая ирония отцовской болезни и мучительная смерть потрясла всех, кто знал его. Мой отец был блистательным и исключительно сострадательным неврологом. Все специалисты отправляли к нему своих пациентов с «загадочными» случаями, потому что он умел думать и логически, и нестандартно. Он разработал лечение для МС (множественный, или рассеянный, склероз) и был пионером в профилактике инсульта. Он нашел новые методики облегчения боли, особенно при мигрени, потому что считал, что никто не должен страдать. Папа часто говорил мне: «Мне никогда не позволят выйти на пенсию». Многие люди нуждались в его помощи. Он верил: ты должен сделать все, что в твоей власти, лишь бы помочь другому, и поэтому не собирался прекращать свою практику. Но иногда он встречал пациентов, которым помочь было невозможно, как, например, тех, кто имел диагноз болезнь Альцгеймера. Когда такое происходило, он плакал.
Я всегда говорила, что не буду произносить речей у могилы отца, потому что нет таких слов, которые верно описали бы его. И, рассказывая о нем сейчас, я испытываю те же чувства. Поэтому я скажу только одно. Несмотря на занятость отца пациентами, он всегда был рядом со мной. Когда я стала старше и больше не жила в родительском доме, я могла позвонить ему по любому вопросу – серьезному или незначительному, в любое время дня и ночи, и он сразу же включался в ситуацию и мягко направлял меня. Не было лучше, чем мой папа, советчика по вопросам воспитания моих детей или преодолению любого кризиса. Он умел – я уверена в этом – еще и читать мои мысли и всегда точно понимал, что? я чувствую, даже когда я не говорила ни слова. Из всего, что нас связывало, нас более всего объединяла любовь к собакам. Когда мне исполнилось 23 года, он подарил мне моего первого щенка Бруно, которого родила его собака. Первые восемь недель он кормил Бруно овсяными хлопьями, молоком и медом и носил его на руках. «Любовь, – говорил он мне, – вот что это значит».
Я не знаю, когда отец понял, что у него деменция, потому что мы никогда об этом не говорили. Но я думаю, что он все знал. Однажды, когда у него начала ухудшаться память, он заблудился, сидя за рулем. Он поехал в супермаркет и не возвращался в течение долгого времени. Посадив рядом дочь, я начала объезжать на машине окрестности, отчаянно надеясь найти его. Я помню, что наступил час пик и улицы были заполнены людьми и транспортом. Проезжая через перекресток, расположенный примерно в двадцати минутах езды от его дома, я с изумлением увидела, как мимо меня проехал отец. Я резко развернулась прямо посредине дороги, догнала его и посигналила, чтобы привлечь внимание. Он наконец выглянул из окна, посмотрел на меня и слабо улыбнулся. Я жестом показала, чтобы он ехал за мной домой, что он и сделал. Дома мы молча сидели на кухне. Потом я объяснила ему, что случилось, и сказала, что если бы я так же потерялась, то он, найдя меня, сразу бы описал мне «картину состояния моего мозга». Он посмотрел на меня и ясно и решительно сказал мне: «С тем, что сейчас у меня, никто ничего не может сделать». Он знал.
Но вот чего я не знаю, так это того, когда именно он впервые заметил у себя начало когнитивного упадка. Было ли это только после того, как он потерялся? Или на десять лет раньше, когда он перестал хорошо распознавать лица людей, или когда начал терять любовь к чтению? Из собственного опыта я знаю, как трудно заметить у себя первые симптомы снижения интеллекта. Это происходит из-за того, что они очень слабые и нарастают так постепенно, что ты едва ли можешь заметить их. Возможно, когда-то вы были в чем-то сильны, например, говорили на иностранном языке или ориентировались в городе, а затем годы спустя вы поняли, что вы больше уже не делаете это так хорошо, как раньше. И вы просто не знаете почему.
Для меня первым осознаваемым симптомом когнитивных нарушений стала трудность различать лица. Это началось, когда мне было за сорок. Я хорошо узнавала лица близких мне людей, но не тех, кто хотя бы на шаг выходил за этот круг. Моя проблема отличалась от проблемы запоминания чьих-либо имен или того, как и когда я с кем-то встречалась. Я просто не могла запоминать людей, с которыми регулярно общалась. У меня даже не возникало слабого ощущения узнавания, которое бывает, когда вы понимаете, что встречались с этим человеком, но не можете вспомнить, кто это. Я ничего не чувствовала.
Чтобы узнавать людей, я освоила разные хитрости. Например, одну женщину, которую я часто видела в школе моих детей, я опознавала по особенно длинным черным волосам: мне всегда удавалось понять, что это она, поскольку она никогда не собирала волосы в прическу. Других я узнавала по собаке, с которой они гуляли, или по сумке, которую они носили, или, быть может, по машине, на которой они ездили. Муж, дети и близкие друзья научились мне в этом помогать. Когда приближались люди, которых я должна знать, они быстро шептали мне их имена – и я знала, кто они.
Я никогда не забуду тот момент, когда я поняла, что узнавание – это настоящая проблема для меня. Однажды летом, работая на городской ярмарке в киоске с выпечкой, я встретила людей, которых раньше знала. Они подошли ко мне купить пирожки и печенье. Кто-то из них, узнав меня, попытался завести со мной беседу и начал задавать вопросы. Но я не могла применить обычные хитрости (ни собаки! ни сумки! ни машины!) и растерялась. Все мне казались незнакомцами. Я запаниковала и весь остаток дня раскладывала пирожные в подсобном помещении.
К концу дня я прогулялась по ярмарке. Я увидела женщину с ребенком, которая стояла в очереди за сладкой ватой. На самом деле я не узнала ее, но подумала (на основании цвета ее волос и роста этих двоих), что, возможно, я часто вижу мать и ребенка у флагштока школы. Я сказала себе: «Ты точно не знаешь. Остановись. Подумай. Рискни». Я так и сделала. «Привет! Как поживаете?» – тепло поздоровалась я. Она озадаченно посмотрела на меня. «Ой, извините…» – забормотала я и отошла. Мы вообще не были знакомы.
После этого я начала избегать определенных социальных ситуаций. Я всегда задавала себе вопрос, думали ли тогда люди, что я грубая или просто затворница. Я не была ни той, ни другой. Но я действительно боялась не узнать того, кого должна знать, я не знала, что говорить и о чем спрашивать. Бессчетное количество раз я думала, что мне нужно извиниться: «Простите, у меня проблема с узнаванием лиц. Кто вы?» Но я не могла заставить себя это сделать. Я очень смущалась. Когда ко мне подходил кто-то, кто меня явно знал, но кого я не узнавала, я делала вид (если могла), что тороплюсь, и произносила что-нибудь вроде: «Извините… я опаздываю, мне нужно забрать сына…» Или в супермаркете я могла сказать, быстро отворачиваясь от человека: «Упс, я забыла яблоки/ветчину/кашу (что приходило в голову)», – и удалялась.
