#РОМЕОИДЖУЛЬЕТТА В ДВУХТЫСЯЧНЫХ 43 секунды любви
Винченцо Инченцо
Кто такие Ромео и Джульетта сегодня? И против каких врагов должны бороться их чувства? От автора итальянской версии мюзикла «Ромео и Джульетта» с главной песней влюблённых «Люби и измени мир», шокирующий и страстный роман, который поднимает тревожные вопросы о нашем настоящем. В головокружительном субъективном повествовании – история о крайней и абсолютной любви, защищаемой до последнего вздоха против убийц нового тысячелетия: контроля над разумом, лишения смысла и безмятежных связей.
…а когда тебя спросят: «Куда делась твоя красота, Джульетта?» – молчи и не позволяй им прикасаться к себе. Они могут почувствовать, как горяча в тебе кровь, замерзающая в других… Винченцо Инченцо
Содержит нецензурную брань.
Винченцо Инченцо
#РОМЕОИДЖУЛЬЕТТА В ДВУХТЫСЯЧНЫХ 43 секунды любви
В комнате стало темно, и белая поверхность компьютерного корпуса дышит человеческим пульсом, как кружок молока в зеркале от только что поставленной чашки. В этом холодном металлическом ящике, между материнской платой и процессором управления, несколько часов назад я зажал сердце, которое всё ещё кровоточило. Я сделал это для нас.
Ромео: – Ромео
СТАРТ/ Это окно – Восток, а Джульетта – это солнце.
Загрузить/ Через сорок три секунды
Джульетта, прекрасное создание, в нашей жизни есть фрагмент времени, который абсолютно мертв. Это время, которое требуется компьютеру для включения. Время, когда мы неподвижно стоим перед экраном, который постепенно окрашивается, и живем без веса, не имея возможности делать ничего, кроме как ждать.
Это время слишком долгое, чтобы его игнорировать, и слишком короткое, чтобы его не забыть.
Я верю в интуицию, Джульетта, и люблю давать волю своему разуму, даже когда логика говорит против него.
Ты когда-нибудь измеряла время, необходимое компьютеру для включения? Это 43 секунды.
Задумывалась ли ты когда-нибудь, сколько дел можно сделать за то время, что мы оставляем его неиспользованным?
Эти секунды – самая драгоценная кровь, особенно сейчас, когда Система забрала все время, которое у нас было раньше, и использует его исключительно для своих производственных императивов и иллюзорных обещаний.
За эти сорок три секунды я нашел трещину, чтобы вырваться из этого изгнания и вернуться к дыханию жизни, природе, любви, сексу и искусству. Для нашего существования нет других границ, кроме тех, в которые мы его заключили.
Мы можем дать свет мертвым вещам. Подумай об этом. Волновые движения
в воздухе могут стать звуками; плавающие частицы могут стать запахами.
Это случилось на рассвете много дней назад. В невинном свете этой комнаты, теперь такой виноватой, я думал о том, как вернуть море потерянных секунд с помощью бокала сверхъестественного терпения. Я собрался в попытке побыть в мире бесплатно в течение очень долгих мгновений, тех мгновений, которые никто никогда не предполагал использовать и которым мы все позволяем ускользнуть. Каждый день, скрупулезно, я бы улавливал то мертвое время, которое проходит от щелчка включения компьютера до полной загрузки иконок на рабочем столе, и я бы превратил его в жизнь, впиваясь зубами в жилы мгновений, которые Система еще не загрязнила.
Я бы играл, вспоминал, придумывал, любил. Я бы избежал смерти, которую они нам навязывают, и не потерял бы право удивляться.
Полет всегда рождается из восприятия боли и потребности вновь обрести любовь. Полет – это не бояться отключиться от сети и позволить своему разуму блуждать в неизвестных землях.
Я выдернул вилку, Джульетта, для самого невероятного путешествия.
Переместить / Система
Из этого окна всё кажется неподвластным времени. Когда включается компьютер, я вижу фрагменты машин, беззвучно поворачивающих за угол.
Я жду. Центральная панель ворот закрывает тела прохожих на тротуаре. Я вижу только их обувь, и по этой обуви я чувствую времена года. Я видел, как легкие сандалии знаменуют наступление лета, а крепкие кожаные ботинки, храбро выдерживают зимние лужи. Белые парусиновые кроссовки заранее нашептывали мне цвета и ароматы весны. Обувь рассказывает.
Этот двор представляет собой идеальный шестиугольник. Большие терракотовые горшки у входа, расположенные на шести ступенях лестниц, пристально наблюдают друг за другом, как безмолвные стражи; пропитанные смогом лавровые листья выживают среди мусора и окурков, забыв о природе, их кожа огрубела от послеобеденного безразличия.
Иногда молчание бывает упрямым. Летом, с открытым окном, я могу различить смыв унитазов, несколько дрелей, разрывающих воздух, щебетание соседей на проводах их интимного и бесстыдного белья.
Белые спутниковые тарелки поднимаются одна на другую, присваивая себе права в небе от имени своих хозяев.
Пропеллеры внешних корпусов кондиционеров вгрызаются в стены в этом остатке голубого цвета, вклинивающемся между зданиями, последний Эдем мира, погруженного в скуку.
Я никогда не видел, чтобы дети играли; они заняты в своих домах, перед экраном, который постоянно включен.
Дальше я помню: есть сад, где собаки мочатся и пасутся на запахи; небольшой бар, потом строительный магазин, школа, жизнь.
Вот что дает мне окно в этом моем изгнании: изношенную штукатурку и асфальтовые лохмотья. Но в этом маленьком горизонте я слежу за тобой сорок три секунды каждый день.
Все мое время свободы в эти двухтысячных посвящено тебе, Джульетта. Твои глаза Востока говорят мне о далеком мире, который так отличается от моего собственного.
Я вижу, как ты выходишь из подъезда, всегда торопясь, зажав сумку в руке, чтобы положить в неё ключи, а твои волосы бегут обнаженными навстречу миру. Я думаю о том, что под пристальными взглядами людей ты отличаешься от всех остальных.
Кто знает, сколько раз ты ускоряешь шаг потому, что кто-то на улице бросает тебе в спину привычную гнусную фразу: «Извини, у тебя есть минутка?»
В своих бесплодных речах люди всегда безответственно упускают время: извини, у тебя есть время, если я найду немного времени, я тебе позвоню, время идет, удели время времени…
Время… время … время – алиби для всех, для всего. Во имя времени мы ждем, прощаем, терпим, мстим. В идее времени правительства управляют надеждами людей, отцы обманывают себя благодарностью своих детей, все мы верим в скоротечность боли, какой бы ужасной она ни была.
Если бы мы только знали, что такое время. Если бы мы только знали, как его осознавать, как рассуждать о нем, как чувствовать его.
Я снова вижу себя ребенком, со сросшимися бровями и выбритыми наголо волосами; в школе-интернате каждые двадцать дней приставляли бритву к затылку, фиксируя меня, ставя на стул под большим потолочным окном. Я смотрел в сторону окна с колотым стеклом, выходящего во двор, чтобы не видеть, как мои черные локоны падают на засаленную плитку с цветами.
По другую сторону непрозрачного стекла, на игровой площадке, мои одноклассники весело бегали за мячом; они кричали в поту, возбужденные борьбой.
Расстояние между мной и другими детьми безжалостно увеличилось с первого дня, когда мама оставила меня у ворот школы с рюкзаком, который она нашла в подвале; во время переклички я наблюдал за остальными, у них была дизайнерская одежда и элегантные кожаные рюкзаки. Они собрались в небольшую группу и смеялись между собой, указывая на мой рюкзак и поношенную обувь на моих ногах.
В грохоте трапезной, после футбольного матча, одноклассники метались между столами, счастливые и взволнованные, с защитными щитками в руках, в потных и грязных рубашках, в тисках еще живой энергии; они давали друг другу большие толчки и громко смеялись, тщетно призываемые к порядку дворником, который прошел, проклиная тряпку на пороге.
Из тени своего стыда я восхищался ими – они были уверенными, сильными, детьми мира, бегущие быстрее меня. Сыновья нужного времени.
Я всегда загорался мгновением позже, Джульетта. Когда мои одноклассники собрались вместе, чтобы организовать вечеринку по случаю окончания учебного года, я пришел на мгновение позже, и для меня не нашлось места в спектакле. Когда я набрался смелости и подошел к Саре, молодой медсестре, у выхода из часовни школы-интерната, я появился через мгновение после того, как ворота закрылись, оставив меня дрожащим и пустым в этом темном коридоре.
Когда-то в Рождество героин забрал моего брата Меркуцио, я прибыл мгновением позже, когда все мои угрызения совести были напрасны.
Мгновение спустя – то же самое, что никогда.
Моя жизнь – это постоянная погоня за тем, чтобы вернуть этот момент, который все и вся украли у меня. Завтра, как и каждый день, все начнется сначала. В половине пятого в домах включат электричество. Загорится фонарь во дворе, возобновится гудение холодильника, и снова засветятся лампочки на всех выключателях. Они продолжают говорить нам, что отключение электричества в ночное время необходимо для хорошего управления энергопотреблением, учитывая сложную экономическую ситуацию в стране.
Дьявольская гонка технологий централизовала власть и способствовала созданию контролируемого общества, хотя и скрытно; они не только говорят нам, как одеваться, что есть или что читать, но и что любить, чем болеть, о чем плакать.
Мир становится все более одинаковым для всех. Анонимные и абстрактные, мы потеряли всякий человеческий смысл.
Когда ночью отключают электричество, в дальнем углу потолка загорается крошечная зеленая лампочка, похожая на сигнализацию от взлома. Она есть в каждом доме. Нам говорят, что это аварийный датчик, но никто не доверяет этому свету и никто не оспаривает его; никто не преодолевает порог страха, который он подпитывает. Страх скрытого контроля, страх перед Богом или самим собой, страх перед нашим самым глубоким страхом.
Возможно, этот проклятый свет – ничто, простое ожидание, возможно, это конечный пункт наших молитв, муки, от которых не избавиться, окончательный предел нашей выносливости.
Я включу компьютер и введу свой код ровно в пять тридцать. Всё будет идти как обычно.
5:30 утра: включение питания.
5:30:43: компьютер готов; введите код.
Я не помню, когда и как все это началось. Сегодня мы не занимаемся внутренним переосмыслением и никуда не направляемся. Сегодня мы не помним. Система передает идею о том, что то, что существовало, может быть полностью отринуто. Чем больше мы видим, тем меньше мы видим.
имя: Ромео
Ты даже не знаешь, кто я, чудесное создание.
Как и остальные художники, я живу в своем состоянии, вынужденный целый день работать за компьютером в стенах своего дома. Он преподносился как дар технологии, а вместо этого – смерть. Мы были изгнаны, или нас изгнали, я не помню. Наши клетки – это звенья, нет необходимости в цепях или средневековых прутьях. Даже будучи детьми, мы не думаем ни о чем другом, кроме как о наборе текста.
Происхождение неисправностей сложно отследить. Мы сами наслаждались этим, как бедные глупые Улиссы сети, потерпевшие кораблекрушение крушение в Facebook, Twitter, Instagram; сеть практически вернула нам утраченную смелость и любопытство, которые мы потеряли, и позволяет нам предлагать миру тот образ себя, который мы хотим; это она делает нас живой частью огромных групп друзей, заставляет нас участвовать во всевозможных мероприятиях. Она информирует нас, обучает нас, продает нам вещи. Как вчера мы обставляли наши квартиры, так сегодня мы обставляем наши виртуальные пространства.
Сегодня те, кто хотят знать, что происходит на улице, должны идти домой; те, кто хотят с кем-то познакомиться, должны замкнуться в себе и печатать. В сети любовь и дружба приручаются к изоляции, заменяя поцелуи и ласки тегами и html-кодами.
Но это иллюзия. Мы больше не общаемся, Джульетта.
Случайность – это роскошь, которую мы больше не можем себе позволить; новые программы корректируют судьбу, определяют ее, решают наши привязанности, теоретизируют совместимость. Наши сотовые телефоны – это сумасшедшие сейсмографы, сигнализирующие вокруг нас о возможной жизни, которая является дочерью двоичных вычислений, инженерной серендипичности.
раздел: переводы художественного послания.
Я работаю в разделе «Переводы художественного послания», перевожу лирические тексты всех времен и народов. Перевод означает девитализацию. Это операция «облегчения смысла». Постоянно, в каждый момент дня, на мой компьютер приходят тексты, по которым нужно провести девитализацию.
Система знает, что искусство опасно и его нельзя недооценивать. Тот, кто чувствует, что мир сейчас заходит в тупик, может захотеть оглянуться назад и найти в искусстве оружие восстания. Таким образом, мы стерилизуем пьесы, симфонии и книги. Мы высасываем первоначальную кровь из шедевров, чтобы привить им безвредную жидкость Новой Жизни. Позитивные ценности, приглашения к удовольствию, благополучию вместо бытия.
Никаких ограничений, никакого насилия, только постепенное ослабление восприимчивости вкуса, памяти и знаний в обмен на большое сиюминутное удовлетворение.
Последняя обсерватория, с которой всё ещё можно увидеть жизнь, рушится.
Все артисты сейчас работают в Системе. Чтобы не исчезнуть с площади, была проведена адаптация. Обязательный призыв при слишком большом количестве добровольцев.
В других помещениях, других зданий, в других городах, другие компьютеры, в этот самый момент исправляют картины, подшивают книги, пересобирают фильмы в соответствии с преобладающей логикой.
Манипуляции с изображениями изменили чувствительность икон. Идентичность, виртуальность и воспроизводимость рисуют новую парадигму знания.
Всё контролируется в сети, и оригинала больше не существует: ни выставок, ни библиотек, ни кинотеатров, ни стадионов. Видео теперь требует единственную точку наблюдения.
Нет постоянства и, следовательно, нет опыта; всё текуче, без тела; игра, эмблема ручных навыков и физической силы, растворилась. Посредники исчезли, а вместе с ними и товары.
Приходит искусство евнуха. Жизнь евнуха ждёт его.
Итак, моя Джульетта, я стою перед этим электронным квадратом, который гудит весь день. Моё внимание должно быть постоянным, даже мои физиологические потребности осуществляются при включенном компьютере; я не могу прекратить работу, за мной всегда кто-то наблюдает.
Каждый из нас занимался самонаблюдением, отслеживанием самого себя. Это компьютеризированное архивирование каждого нашего повседневного действия, которое должно повторяться более или менее зеркально. Это компьютерное архивирование каждого нашего ежедневного действия, которое должно быть повторено более или менее в зеркальном отражении. Цель состоит в том, чтобы максимально использовать результаты работы и свести к нулю те части, которые Система считает дисперсионными.
Моя ссылка, «Мантуя Ромео», – это старый ПК Pentium 4.
Но я, чудесное создание, нашел щель, чтобы выбраться.
