Еще Листер очень нужны были подробная карта города и хороший советчик по части новых русских книг. Всезнающий путеводитель подсказал ей адрес – улица Большая Морская, 24. На первом этаже работала книжная лавка, одна из лучших в столице. Отправились туда.
Через пару минут экипаж остановился у симпатичного неоклассического особняка с сине-желтой вывеской над входом: «Книготорговля Л. Диксона». Легкий толчок – и остекленная дверь мягко поддалась, разбудив золотой колокольчик. Вместе с ним проснулась вежливая улыбка на упитанном свежем лице продавца за стойкой. Это был сам Лука Диксон, уважаемый столичный торговец, книголюб и букинист. Здоровый румянец, крепкая уверенная фигура, деловитый с портновским шиком костюм, хрустящий крахмальный воротничок сорочки, ионические завитки на висках, ампирные гирлянды ухоженных бакенбард, истово синий блеск смеющихся глаз – совершено все в мистере Диксоне говорило, что он преуспевает.
Торговец держал магазин в самом центре светского Петербурга. Рядом – министерства, дворцы, через площадь – резиденция императора. Кругом живут аристократы, генералитет, биржевики – читают, собирают библиотеки. Но больше Диксон любил гениев. Они оставляли в его лавке очаровательные в своей незавершенности мысли и немыслимые по своим размерам долги, оплачивать которые не спешили. И все им сходило с рук – ведь гении были на шаг от вечности, куда так мечтал попасть мистер Диксон. И не просчитался – он попал в историю русской культуры благодаря гениальным должникам и первому среди них – Александру Пушкину.
Поэт частенько у него бывал – влетал, разбивая вдребезги вежливый колокольчик. И уже с порога неслись обещанья – оплачу, погашу, да-да-да, непременно, но завтра, завтра. Диксон недоверчиво ухмылялся и выставлял на прилавок одну за другой стопки свежих книг. Мемуарист Яков Грот (один из тех, кто обеспечил Диксону путевку в вечность) однажды зашел в лавку и увидел, как неугомонный Александр Сергеевич громко по-русски требует от смущенного Луки предъявить ему биографии Шекспира – все, какие есть, и немедленно. Иногда Пушкин покупал прелестные мелочи – в 1836 году приобрел книжку-раскраску дочке на именины.
Через два года после смерти поэта к Диксону впервые пришла Листер. Торговец встретил ее с особым почтением – англичанка, без мужа, в России, только приехала и тут же к нему, в книжный магазин. К тому же эксцентричная мисс оказалась с недюжинным мужским умом – это он понял сразу, как только услышал первые строчки ее длинного списка. Гостья желала подробнейшую карту Санкт-Петербурга, точную карту дороги до Москвы, путеводители, планы столичных рудников, отчеты о местной торговле, отчеты о местной промышленности, биржевые известия… Казалось, она готовилась не к путешествию, а к военному походу.
Яков Герд
Лука слушал, мягко улыбаясь, и от строчки к строчке все сильнее качал ухоженной красивой головой. «Нет, нет, не разрешено, невозможно, сие нельзя продавать…» Русские законы, увы, были сильнее британского здравомыслия. Точные карты – запрещены. Подробные путеводители – запрещены. Планы рудников – запрещены. Бюллетени о торговле, финансах, производстве – запрещены: «Оказалось, мистер Диксон годами не читает английских газет – они тоже здесь запрещены».
В лукавых глазах Луки заиграла ирония, и это единственная критика, которую он, смиренный торговец, позволял в адрес русских властей. Листер ее угадала. «Но что же в таком случае есть?» Мистер Диксон, обрадованный вопросом, бодро извлек из-под прилавка приготовленные для таких гостей тома – безобидные русские журналы, подшивку «Северной пчелы», стихи Байрона, собрание сочинений Шекспира, географический атлас мира, карту Санкт-Петербурга для путешественников («Самая общая, без подробностей», – прошептал на ухо), «Историю государства Российского» Карамзина… Выставлял одну за другой, охлопывал, подравнивал стопочки пухлыми руками. Видно, что он очень любил порядок.
В прошлом Диксон был врачом. В его светлом, звонком от чистоты магазине все было словно в аптеке – разложено по местам, по темам, языкам и алфавитам. Книги золочеными корешками на крепких стройных полках, в равнобедренных треугольниках света, вычерченных светильниками, развешенными на равном друг от друга расстоянии. Он и сам походил на аптекаря – аккуратного и осторожного. Отсюда эта его улыбка, колкая ирония в глазах и взвешенные, словно на весах, слова, ни одного лишнего, ни одного опасного. Так и жил – подчинялся законам, ругал их глазами и потчевал развязных гениев разрешенной литературой.
«У мистера Диксона купила две маленькие карты Санкт-Петербурга и Москвы, опубликованные в Лондоне Обществом полезных знаний. Взяла также карту России, составленную Генеральным штабом, – она лучшая, но старая. Новая, сказал Диксон, будет опубликована только к Рождеству или после Нового года. Он показал нам также англо-русскую грамматику, написанную мистером Хёрдом, который возглавляет здесь ланкастерскую школу».
Мистера Хёрда в Петербурге именовали на русский манер Яковом Ивановичем Гердом. В 1817 году он приехал из Британии с просветительской целью – открыть филиал школы взаимного обучения, в которой старшие студиозы обучали бы младших. Начинания поддержал император, передал под училище здание, и Хёрд стал Гердом. «Его учение и грамматические пособия – весьма ходкий здесь товар», – сказал Диксон, хитро посмотрев на Анну. Она повертела книжку, перелистала: «Так и быть, заверните». Забавлялась ею в пустые дождливые вечерние часы, которых в осеннем Петербурге много.
Распрощавшись с симпатичным торговцем, в 11:45 выехали на Невский. Теперь он был другим – начищенным, посвежевшим, румяным, нахохленным, словно гвардии поручик, только вышедший от куафера. Здесь все было слегка военным – и желто-зеленые шеренги домов, и тоненькие деревца перед ними, похожие на бледных кадет, – им было неуютно, словно детям в казармах, они мучились, желтели, чахли, переставали расти. Между деревьями и домами – батальоны, полки военных чинов, всяких рангов и всяких родов.
Вид Невского проспекта от Аничкова моста. Гравюра по рисунку Г. Кампельна. 1830-е гг.
Красиво вышагивали по гладким плитам тротуара, соревнуясь друг с другом в красоте и изяществе формы. Иностранцы дивились этому плац-параду, в деталях описывали молодцов в мундирах с тонкими балетными талиями, в облегающих рейтузах, блестких эполетах и шляпах с петушьими перьями. Их мягкая поступь и серебряный звон легких шпор отчетливо слышны в мемуарах. Но в тех же мемуарах нет почти ничего о дамах, потому что путешественники их не замечали. Они порхали по Невскому полуденными мотыльками – блеклые, тихие, в полувоздушных платьях, паутине кружев, шляпках-кабриолетах, с зонтиками в любую погоду.
После двенадцати дня картина менялась. На Невском начиналась ярмарка тщеславия, ритм которой задавали первые столичные хвастуны – американки, кабриолеты, ландо, фаэтоны, дрожки-эгоисты, дорогие благородные экипажи с разноцветными кичливыми гербами на дверцах – листьями дуба, аканфа, колосьями пшеницы, орлами, львами, волками, единорогами… Если собрать все эти знаки и символы, получился бы занятный биологический атлас.
Иногда в этом дефиле участвовал император Николай Павлович. Он катался по Невскому проспекту с великой для себя и государства пользой – выявлял и примерно наказывал нарушителей регламента. Мог, к примеру, распечь боевого генерала лишь за то, что тот перепутал местами награды на своем мундире, грубо выругать чиновника за оторванную пуговицу и неправильно надетую шляпу. С прогулки царь приезжал всегда довольный и упокоенный.
Энн и Анна не слишком интересовались гербами, не искали случайных встреч с императором и остались холодны к ярмарке тщеславия. Сейчас их занимали архитектура и дорожное строительство. За Аничковым дворцом, у Фонтанки, Анна вышла из кареты, чтобы рассмотреть деревянную брусчатку инженера Гурьева, лишившую Петербург голоса. Измерила плашки по линейке – ровно 8 дюймов в высоту и 14,5 дюйма в ширину каждая. Довольная, уселась в экипаж, и покатили дальше – к Александро-Невской лавре. «Этот Уайттейкер ничего не знает, – накарябала Анна в блокноте, – церковь оказалась на ремонте, шла служба, слова ее были нам непонятны». Уайттейкер и правда ничего не знал. Карманы его были набиты семечками, голова – скабрезными анекдотами. Первыми он щедро делился с дворовыми девками, вторые приберегал для мужчин-иностранцев. Британским пуританкам ему нечего было предложить. Но парень стоил дешево, был хитер, легко переносил ругань и не обижался на затрещины. То, чего он не знал, Анне сообщил путеводитель: «В лавре среди прочего хранятся мощи Александра Невского в раке весом 1,5 тонны из чистого серебра, картины Рубенса, отрезы древних парчовых материй, облачения священнослужителей».
На обратном пути зашли в Казанский собор: «Красивый, светлый, хорошо освещенный. Когда мы вошли, там шла служба. Стояли словно зачарованные напротив священника, рядом с алтарем. Провели там около 30 минут. Потом зашли в часовую лавку к Нельсону – оставила ему на неделю мои часы».
Казанский собор. Фотография А. Ф. Лоренса. 1860-е гг.
Преподобный Ло
Анна Листер крепко верила в Бога и молилась всегда истово, от всей души, одна, или с Энн, или с Марианой. В Петербурге старалась не пропускать месс, благо англиканский храм был в двух шагах. Настоятель жил на первом этаже. На втором находился молитвенный зал со строгим элегантным алтарем, украшенным копией картины Рубенса «Снятие с креста». Позже в Эрмитаже Анна увидела ее оригинал.
На воскресную службу стекалась вся английская диаспора – около 2500 человек. Паству строго делили по половому признаку: «Женщины рассаживаются слева от входа, мужчины – на скамейки справа от входа, где также имеется особая посольская ложа – раньше она предназначалась для церковных блюстителей, но теперь над ней красуется резной королевский герб Англии и она принадлежит посольству». Саксы высшей дворянской касты рассаживались в партере. Простые занимали задние ряды. Если проныра-торговец влезал в благородный партер, на него шипели, да так громко, что он пристыженно отползал.
Помещение казалось просторным – высокие потолки, окна в два яруса. Но людей приходило столько, что не хватало ни света, ни воздуха, ни мест. О неудобствах, однако, забывали, как только загорались свечи – их уютный медвяный свет умножался позолотой и желтоватым глянцем мраморных колонн. Вместе со свечами разжигалось красноречие Эдварда Ло, харизматичного настоятеля, любимца петербургских англичан. Его хвалили и за хозяйственность, и за артистизм, столь редкий среди пасторов. Проповеди он писал сам и лучшие позже опубликовал – получился солидный восьмитомник.
Вид Английской набережной и англиканской церкви. Фотография К. Буллы. 1897 г.
22 сентября Энн и Анна впервые посетили воскресную службу. Сели по чину – в партер. Прихожане шумно рассаживались. Зал гудел мирно и совсем по-домашнему. Резкий звон колокольчика призвал к тишине. К скромной низенькой кафедре подлетел преподобный Ло, в черном облачении почти до пят, с крахмальным раздвоенным воротничком. Устроился, откинул низ мантии, встряхнул рукавами, словно ворон, высвободил белые ухоженные пальцы и скрестил их на лоснящемся шелковом животе. Еще несколько длинных секунд в тишине, склонив лысеющую голову, он оглядывал смирную паству. Потом выдохнул и с легкой улыбкой произнес: «Помолимся».
Портрет преподобного Эдварда Ло. Т. А. Нефф
Говорил Эдвард Ло прекрасно, вдохновенно, знал, где добавить красок, повысить голос, в каком месте оглушить паузой. Был большой артист: «Преподобный Ло служил в тот день тихо и очень хорошо, говорил около 30 минут, речь хорошо им представлена, цитировал отрывки из Писания, которые он знает отлично».
29 сентября Энн и Анна вновь были в церкви. Преподобный Ло, видевший, как аристократы ошикивают простолюдинов в борьбе за места, посвятил речь христианской скромности: «Он говорил 30 минут. Читал из Евангелия от Матфея. Хорошо его объяснял и говорил, что следует быть малыми детьми – то есть скромными, послушными, смиренными, – не думать о земных привилегиях, не думать о том, кому сидеть слева на скамьях, а кому справа, и нужно думать и заботиться больше о других, чем о самом себе».
Каждую службу пастор по традиции заканчивал молитвами во здравие королевы Британии и русского монарха: «Благослови, Господи, и защити Его Императорское Величество и все его августейшее семейство. Аминь».
После службы Анна оставалась еще минут на тридцать – поговорить с Ло. Оказалось, он происходил из уважаемой британской семьи, был племянником лорда Элленборо. Служил здесь больше десяти лет, получал 800 фунтов в год и, несмотря на жесткий климат и жестокую власть, хорошо обосновался, полюбил Петербург и даже признался, что совсем не тоскует по родине.
Анне молитвы о здравии помогали, но не всегда. В Петербурге она серьезно заболела: «У меня сильное расстройство кишечника. Думаю, что это из-за местной воды. Лежала утром два часа». Она лечилась средством настоящих джентльменов – добрым английским портвейном. Всегда возила с собой в путешествия дюжину бутылей и при малейшем недомогании выпивала стакан – один утром и один перед сном. Но в этот раз не помог даже портвейн, и пришлось вызвать доктора – лучшего в столице, сэра Джорджа Вильяма Лефевра. Сей достойный муж служил главным медиком британского посольства, пользовал соплеменников во время страшной холеры 1830-х годов, лечил посла, консультировал русское августейшее семейство. А в свободное время переводил Гете и Шиллера, составлял научные трактаты и работал над воспоминаниями.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67081292&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
В 1809 г. Финляндия была присоединена к Российской империи после многих веков шведского владычества. Первые десятилетия российского правления официальным языком в стране оставался шведский, также сохранялись шведские названия населенных пунктов. Вот почему в этой главе используются именно они. Финское (и современное) название города Або – Турку. Здесь и далее примечания редактора.
2
Сейчас Хельсинки.
3
Сейчас Суоменлинна.
4
Орлан-белохвост, белая сова, обыкновенная иволга (лат.).
5
Сейчас Порвоо.
6
Сейчас Белоостров.
