Этот дом находится как раз посреди сельской местности, и на мили вокруг ни души. Мне интересно, куда нам заблагорассудилось бы пойти.
Мы садимся за ланч. Это особый ланч – сосиски и картофельное пюре, столы сервированы ножами и вилками, на столах стоят кувшины с соком. Королевский ланч.
«Что ж, это вкусно, – говорит он. – Меня предупреждали, чтобы я ничего не ел у вас, так как вы можете опоить меня и убедить остаться, – добавляет он, подмигивая и усмехаясь. – Но могу ли я устоять перед сосисками с картофельным пюре?»
«Сосиски». – Я чувствую, как мои губы шевелятся, произнося слово, чтобы запомнить его.
Мой папа смеется. «Я уверен, вы слышали о нас много всяких глупостей, – поэтому мы очень хотели пригласить вас сюда, чтобы вы сами увидели, как здесь все устроено».
Пока мы едим, «гардиан» рассказывает нам истории о своих детях – они любят гулять, но также слишком много смотрят телевизор. Рассказывает, как путешествовал по всему миру, беседуя с людьми об их жизни. Мои родители рассказывают о наших путешествиях.
«Мы служили Господу в Индии, в Африке, в… – Отец загибает пальцы, его грудь гордо выпячивается. – Наши дети росли во множестве разных культур».
Он, должно быть, имеет в виду температуры, в которых нам приходилось расти, – это правда, их мы повидали немало.
Когда «гардиан» говорит, он смотрит нам в глаза. Действительно смотрит, словно уверен, что мы скажем ему что-то интересное, словно мы почти так же важны, как взрослые. Он много улыбается, смеется, и если поймает тебя на том, что ты таращишься на него, – подмигивает, показывая, что все в порядке. Я знаю это, потому что он поймал меня.
С «гардианом» ты чувствуешь, что можешь выдохнуть. Но мои родители об этом позаботились: предупредили нас, что он на такое способен. Заставить нас поверить, будто мы можем расслабиться. Но мы знаем, что не должны поддаваться. Потому что «гардиан» может причинить вред группе и нашему образу жизни. Если мы ошибемся, скажем что-то не то из-за того, что растаяли от его улыбок и подмигиваний, он напишет о нас плохо, и нас всех могут посадить в тюрьму.
Приходит мама и говорит, что сейчас моя очередь общаться с «гардианом». В животе у меня что-то подпрыгивает. Я выхожу из дверей гостиной и вижу его сидящим на диване в цветочек, который я всего два дня назад чистила от пятен, отмывая вышитые лепестки по случаю его приезда. Свет струится в окно и падает на его белые волосы. Они сияют, как одуванчик на солнце.
– Привет, Бекси.
– Здравствуйте.
– Как поживаешь?
– Очень хорошо, спасибо.
Я устраиваюсь на своем месте.
– Итак, тебе кое-что известно обо мне, Бекси, после сегодняшнего дня, плюс-минус, но я знаю о тебе не так уж много, да?
Я качаю головой.
– Не возражаешь тогда, если я задам пару вопросов, чтобы узнать о тебе побольше?
Я киваю:
– Да.
Мне кажется, я вижу свое отражение в его глазах. Когда он улыбается, вокруг глаз образуются морщинки.
Сначала он спрашивает меня, сколько мне лет.
– Мне почти одиннадцать, – говорю я.
Он спрашивает, где я родилась. Спрашивает о моих братьях и сестрах; просит назвать их имена и возраст. Он говорит, что это должно быть прекрасно – иметь такую большую семью.
Я говорю:
– Да, прекрасно.
Он спрашивает меня, есть ли у нас любимые игры. Я рассказываю ему об игре, в которую мы играли до приезда в Англию. Суть ее в том, чтобы спрятать картофелину – мы называли игру «Картошка! Картошка!». Он смеется и говорит, что это звучит весело, и он хотел бы попробовать.
– Тут хорошо то, что, даже если у тебя больше нечего есть, обычно можно найти спрятанную картошку, – сказав это, я чувствую себя глупо.
Он не задает тех вопросов, о которых меня предупреждали, – об Армагеддоне, Моисее Дэвиде, о «кокетливой рыбалке». Кажется, ему больше всего интересны вещи, о которых я никогда не говорю, о которых меня никогда не спрашивают. Потом он задает вопрос, который ощущается словно стук в дверь. Я прежде не допускала мысли, что эта дверь – для меня.
– Бекси, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
Его вопрос заставляет меня задохнуться. Я чувствую, как мои глаза расширяются по мере того, как слова чужака ширятся в сознании. Ощущение проходит через все мое тело, – оно переполняет вены, пульсирует в биении сердца.
Потолок над «гардианом» открывается, пылая огнями Армагеддона, черными облаками и серой. Я могу различить Святого Духа Иисуса и Бога, и Моисея Дэвида, стоящих в сияющих белых одеждах, с мечами в руках, и армию ангелов – легионы их заполняют жестокое небо.
Земля в пламени, я вижу вспышки грядущего. Вижу себя – подростка в сражении с воинами Антихриста. Вижу свою смерть, смерть, к которой мы все готовимся. Я вижу много вариантов того, как меня убивают; выстрел в сердце, повешение на дереве. Я истекаю кровью, обнаженная, на кресте, меня обезглавливают вместе с братьями и сестрами на площади, потому что мы отказались отречься от Моисея Дэвида.
Голос репортера пробивается сквозь видение, потолок закрывается. Снова остаемся только мы двое.
Я и «гардиан».
– Хорошо, ты думала об этом? Кем бы ты предпочла быть, когда вырастешь?
Я ищу на его лице признаки обмана, лукавства или насмешки, но не нахожу. Это настоящий, искренний и, возможно, очень нормальный вопрос. Так, может быть, существует подобный шанс. Ну, что я вырасту?
И я отвечаю единственное, о чем могу думать:
– Я хочу быть журналистом, я хочу быть как вы.
Слова растекаются по странице, как акварели, синие буквы сливаются. Я вытираю глаза, пока слезы не причинят больше ущерба или не сотрут этот момент. Только что пробил «золотой час», заливая комнату мягким светом. Мой взгляд затуманивается, и я проваливаюсь в то, о чем пишу. Оно родилось из меня, выплеснулось и заполнило квартиру, комнату, захлестнув дом, ради обретения которого я столько боролась, и вещи, которыми я его заполняю; жизнь, которую я не смела считать возможной. И, сидя в этой синеве, внутри этого мгновения из прошлого, которое изменило меня и позволило существовать реальности, которая у меня есть сейчас, я понимаю, что должна найти моего «гардиана» и поблагодарить его.
* * *
Прошла неделя с тех пор, как я занялась поисками «гардиана». Мои подруги, Джесс и Селина, пришли на ужин.
– Животное! Ты готовила? – говорит Джесс, входя. Она удивлена. Девчонки переименовали меня в «животное» пару лет назад – «ты похожа на крошечное дикое существо», – я принимаю это как комплимент.
– Я умею готовить, – говорю я. – В детстве я готовила постоянно.
– Да, судя по тому, что ты рассказывала, ты делала это абсолютно из-под палки.
– Ах, какой стыд! А ведь я приготовила для вас мою культовую классику…
– Жертвенного ягненка Христа? – перебивает Селина.
– Правда? – говорит Джесс.
– Нет. Рисовую лапшу со специями, тупица!
Я раскидываю подушки на полу вокруг кофейного столика, затем наливаю девушкам вина.
– Очень изысканно, – говорит Селина.
– Это только для вас двоих, вы знаете, что я не справлюсь с этим, – отвечаю я.
– Ты можешь справиться с тремя ночами бега трусцой, но все еще не можешь пережить бокал вина? – спрашивает Селина.
– Ни глотка, – говорю я, улыбаясь.
– Из тебя вышел бы хреновый католик! Не ешь хлеба, не выносишь вина, – говорит Джесс.
– Прямиком в ад! – смеюсь я.
Мы проглатываем острую утешительную еду и принимаемся болтать о жизни. Джесс уехала, Селина сближается со мной, она начала ходить на свидания. Джесс – самая взрослая из моих друзей: она вышла замуж в прошлом году.
– Над чем сейчас работаешь? Есть какие-нибудь концерты, на которые нам стоит пойти?
– Да, есть, действительно… ну, всегда есть концерты на горизонте, – говорю я и быстро меняю тему. – Я рассказывала вам обеим о том журналисте из Guardian, да?
Джесс и Селина – два человека, на самом деле знающих, что происходило в моем детстве. Не все, но достаточно для того, чтобы понимать, какое впечатление произвела на меня встреча с журналистом и «тот вопрос».
– Да, конечно, – отвечает Селина.
– Что такое? Что-нибудь случилось? – беспокоится Джесс.
– Я решила, что хочу встретиться с ним и поблагодарить его, – говорю я.
– Прекрасно, прекрасно, прекрасно! – Селина хлопает в ладоши.
– Как ты собираешься сделать это? – интересуется Джесс.
– Ну, я разузнала кое-что и сузила круг поиска. Я выяснила, кто работал в Guardian в то время, но не могу найти статью, которую он написал о нас…
Джесс спрашивает:
– Бекси, ты же знаешь, что отец и мама Зака оба писали для Guardian?
– Нет, понятия не имела.
– Ну, мы можем спросить их, не знают ли они, кто этот парень. Они работают журналистами много лет и точно помогут, – говорит Джесс.
Зак – наш общий друг. Я знаю его очень давно, мы даже встречались – мимолетно.
– Что ж, было бы классно, – отвечаю я. Это может сработать.
– Как зовут этого парня, которого ты ищешь? – спрашивает Джесс.
– Уолтер… Уолтер Шварц, – говорю я.
– Твою мать! – Джесс подпрыгивает.
– Что?
– ТЫ ЧТО, ШУТИШЬ?
– Почему?
– Бекси, Уолтер Шварц – это папа Зака!
* * *
Мы едем по сельской местности в Гринакрс. Зак за рулем, его девушка Лаура на переднем сиденье, Селина – на заднем рядом со мной.
– У меня до сих пор это в голове не укладывается, – говорит Зак.
Какое причудливое движение судьбы: человек, с которым я познакомилась в ночном клубе, оказался сыном журналиста, изменившего мою жизнь. Зак говорил мне на нашем первом свидании, что был бы счастлив представить меня своему отцу. Я нашла его заявление одновременно странным и преждевременным – тогда я не знала, что его отец коллекционирует чудны?е истории и людей. Сейчас это стало более понятным.
– Так что, Уолтер познакомился с тобой, когда ты была маленькой? Познакомился в секте? Это безумие! – говорит Лаура.
– Думать, что вы знаете друг друга… Я хочу сказать, да, это безумие, – добавляет Зак.
– Сумасшествие! – соглашается Лаура.
Безумие, – думаю я.
– Не могу дождаться, чтобы увидеть, как вы двое встретитесь, – говорит Лаура. – Что ты собираешься сказать ему?
Теперь я начинаю нервничать. Ожидания слишком высоки.
– Мы не в романтической комедии, я просто скажу: «Привет». В любом случае я написала ему письмо обо всем, что хотела ему сказать, на днях, чтобы он знал, что я чувствую, черт побери! Не знаю, как бы я все это вывалила ему в реальной жизни.
Я написала «гардиану» сразу после ужина с Селиной и Джесс.
Здравствуйте, Уолтер!
Это, наверное, самое странное электронное письмо, которое я когда-либо писала. Я собиралась сказать, что я на самом деле не знаю, что писать, но я думала об этом так много, что нашла миллион вещей, которые могла бы сказать, просто не знаю, с чего начать.
Прежде всего я не жду, что вы вспомните меня. Я понимаю, что вы за свою жизнь провели миллион интервью, и мое было лишь одним из них, но, возможно, это не имеет никакого значения, потому что, помните вы или нет, встреча с вами оказала на меня в детстве огромное влияние. И, правда, я просто хочу, чтобы вы это знали.
И, может, это прозвучит напыщенно, но большая часть моих друзей слышала историю о «моем журналисте из Guardian» и знает, что день, когда я говорила с вами, все изменил для меня.
Наверное, нужно рассказать вам немного обо мне. Мои родители – Гидеон и Рейчел Скотт, которые, по сути, были пиарщиками «Семьи». Нас выбрали как семью, представлявшую группу, потому что мы были, вероятно, наиболее нормально выглядевшей/говорившей семьей, которую секта могла предложить.
У меня было множество интервью после вашего, и большая часть из них слилась в одну большую сессию вопросов и ответов. Но интервью с вами было совершенно другим.
