Клаус показал мне, что швабы тоже бывают разные. Я сдружился с его сыновьями – Тобиасом и Штефаном, и вскоре мы с ними превратились в самых результативных нападающих молодежных команд во всем столичном регионе. После каждой тренировки мы ужинали у Обермайеров, и всю мою футбольную экипировку подарил мне тот же Клаус. И, главное, я очень неплохо заговорил не только по-немецки, но и на швабском диалекте. Йоахим даже постоянно ставил меня в пример маме, будто это была его заслуга.
Через четыре года мама, наконец, не выдержала, и решила вернуться в голодную Россию. Она согласилась на быстрый развод практически на условиях Йоахима (тысяча марок плюс билеты на поезд, отказ от всех других претензий).
Оставшаяся часть моего детства прошла сначала в Москве, потом в Питере, где мама еще раз вышла замуж, и где я и окончил знаменитую «Дзержинку» – как раз в том самом году, когда в Мюнхене с трибуны прозвучала знаменитая речь Путина. Гром оркестра, торжественное вручение дипломов и новеньких погон – и вот уже поезд везет меня в Мурманск, на Северный флот.
С Тобиасом и Штефаном я переписывался до самого последнего времени. Они даже приезжали несколько раз к нам в гости в Петербург и постоянно звали меня к себе в Германию. Но я уже делал карьеру военного моряка, и лишь молил Бога, чтобы глупость и подлость европейских политиков не заставила меня убивать моих немецких друзей.
И вот, после пересадок в Вене и Мюнхене, мы с мистером Девоем оказались в Штутгарте, городе моего детства. Жаль, не только мои друзья, но и Клаус еще не родились. Мы купили билеты на вечерний поезд в Париж. Вещи отдали носильщикам – камеры хранения здесь еще нет, но за небольшую плату все сохранится в лучшем виде, так мне сказал Джон. А мы пошли посмотреть город, благо время еще было.
По пути Джон отправил телеграмму в Париж – там к нам должен присоединиться Джеймс Стивенс, «патриарх» ирландской борьбы за независимость. Его мнение будет много значить и для наших планов, и по вопросу, достоин ли я стать королем Ирландии. Конечно, мне лично этого не особенно-то и хочется. Но, как любила говорить моя мама: «Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть!» Да и вряд ли они откажут, ведь без российской помощи их революция обречена на поражение.
Одеты мы были с иголочки, так что относились к нам везде подчеркнуто вежливо. Послав телеграмму, мы вышли по Кёнигштрассе к Дворцовой площади, обрамленной тремя величественными дворцами. И когда мы подошли к Новому замку, построенному по образу и подобию Версаля, навстречу нам попалась высокая, уже немолодая, но все еще красивая дама в сопровождении нескольких человек. Увидев нас, она спросила по-немецки, кто мы такие и откуда…
И тут я вдруг понял, что дама передо мной – ни кто иная, как сама вюрттембергская королева Ольга, дочь Николая I, некогда считавшаяся самой красивой невестой королевских кровей во всей Европе. Ее портрет висел в Музее земли Баден-Вюрттемберг в Старом Замке.
Клаус Обермайер, отец моих друзей детства, неплохо знал историю Вюртемберга, и нашел во мне тогда благодарного слушателя. Поэтому я знал, что ее муж, король Карл, был большим почитателем искусств (а также молодых людей), и примерно в эти годы проводил почти все свое время в обществе секретаря американского консульства в Штутгарте, некого Ричарда Джексона. У Ольги даже не было детей, ведь Карл практически сразу после свадьбы отказался исполнять свои супружеские обязанности, да и, вероятно, страдал бесплодием от венерической болезни, полученной в юности и кое-как залеченной тогдашними варварскими методами.
Зато все бремя правления небольшим королевством он сбросил им на плечи Ольги Николаевны.
Она делала все, чтобы не дать Пруссии подчинить себе свое маленькое королевство. И тут вдруг она узнала, что ее супруг взял немалые деньги в долг у Пруссии, и не счел нужным проинформировать супругу об этом. А условием для кредита было вступление Вюртемберга в Северно-Германский Союз под эгидой Пруссии. Так что одним росчерком пера он свел на нет всю ее многолетнюю политику, а Вюртемберг превратился в провинцию державы Гогенцоллернов, пусть даже и обладающую некоторой автономией. И как раз после присоединения Бадена, Вюртемберга и Баварии Северно-Германский Союз переименовали в Германскую империю.
Поклонившись, я поцеловал ее руку и ответил на том же языке, что мы – херр Брюсов и херр Девой, находимся в Вюртемберге проездом из Константинополя в Париж. После чего Ее величество перешла на английский:
– Так, значит, герр Брюсов, вы – один из тех легендарных югороссов, о которых с таким восхищением пишет наша немецкая пресса?
– Да, ваше величество, – просто ответил я.
Королева, похоже, заинтересовалась нами. Она наклонила голову и предложила:
– Господа, а не угодно ли вам присоединиться к нам? Мы немного прогуляемся по Дворцовому парку, а потом я была бы весьма польщена, если бы вы разделили со мной скромную трапезу.
Джон вслед за мной тоже поклонился и поцеловал руку королевы. «Да, – подумал я, – глядишь, и мою руку скоро так же начнут целовать. А оно мне надо?»
Ее величество Ольга провела нас не только по Дворцовому парку, но и показала Старый замок (уничтоженный во время Второй Мировой войны), Дворец кронпринца, церковь Штифтскирхе и другие красоты центра Штуттгарта.
Потом мы вернулись в Новый Замок, где радушная хозяйка показывала нам все красоты дворца – в моей истории он полностью выгорел в войну, и восстановили его лишь снаружи. Конечно, здешняя роскошь не выдерживала никакого сравнения с Питером (что Ольга, кстати, мельком упомянула), однако Девой восхищенно смотрел по сторонам. Но вдруг выражение его лица резко переменилось.
В Мюнхене, в ожидании поезда на Штутгарт, мы поели тамошних знаменитых белых сосисок. Судя по всему, они были уже не первой свежести – их полагается есть до полудня, а мы перекусили ими вчера вечером. Мой луженый желудок справился с этой напастью, а вот у Джона начались, скажем так, проблемы.
Ольга сразу подозвала служанку и поручила ей провести гостя «в ту комнату отдыха, что подальше», после чего повернулась ко мне и вдруг сказала по-русски:
– Господин Брюсов, а откуда у вас в немецком швабский акцент? Я б даже сказала, что вы родом из одной из деревень к югу от города.
А ведь по-немецки я произнес всего лишь одну фразу – но чуткое ухо королевы уловило мой акцент.
– Я в детстве прожил четыре года в Штутгарте, – ответил я.
– А где? – заинтересованно спросила королева Ольга.
– В Дегерлохе, на Фридрих-Эберт-Штрассе, – сказал я.
– А в церковь вы ходили? – продолжала допрашивать меня Ее величество.
– Да, конечно, в Русскую Церковь на Зайденштрассе, – ответил я не задумываясь, не добавив, впрочем, что это бывало крайне редко – только тогда, когда Йоахим отлучался. Сказал – и тут же прикусил язык, вдруг вспомнив, что Русская Церковь на Зайденштрассе была построена уже после смерти королевы Ольги.
В общем, как в анекдоте – «И тут Штирлиц подумал: а не сболтнул ли я лишнего?»
Как тут же выяснилось, лишнего я действительно сболтнул, потому что королева Ольга прекрасно знала подведомственные ей территории.
Она удивлением произнесла:
– Господин Брюсов, а вы знаете, что Зайденштрассе – совершенно новая улица, и никакой церкви, а уж тем более русской, там нет. Да и Дегерлох – всего лишь деревня, а не часть Штутгарта. Мы частенько туда выезжаем, подышать тамошним знаменитым воздухом. Но никакой Фридрих-Эберт-Штрассе я там не припомню. Кстати, а кто такой Фридрих Эберт?
– Не знаю, Ваше величество, – смутился я. – В том возрасте, в каком я тогда находился, я не задавал взрослым подобных вопросов.
Королева задумалась и медленно произнесла:
– Вы знаете, у меня уже были смутные сомнения в отношении югороссов – они как будто не из нашего мира. Ходят разные слухи и сплетни насчет них. И вот теперь я чувствую, что вы мне рассказали несомненную правду, но при этом у меня впечатление, что все это не от мира сего. В будущем Штутгарт, наверное, будет больше, чем сейчас, и вполне возможно, что Дегерлох станет частью города. Виктор, скажите, в каком году вы родились?
– В тысяча девятьсот восемьдесят шестом, Ваше величество, – ответил я.
Королева вскинула голову и сказала:
– Господин Брюсов, я хотела бы знать, что будет с моей многострадальной Родиной и с моим Вюртембергом в будущем… Ваш спутник вот-вот вернется, так что сейчас, я полагаю, не время это обсуждать, но не могли бы вы мне рассказать об этом хотя бы в двух словах?
– Ваше величество, – сказал я, – в будущем Россию и Германию, включая и Вюртемберг – в той истории, из которой мы сюда прибыли, ждут очень тяжелые времена. Но знайте, что Россия тогда выстояла и победила. А сейчас Югороссия, капитан-лейтенантом флота которой я имею честь быть, сделают все, чтобы России, да и всему миру, не пришлось снова проходить через великие потрясения.
Тут вернулся Девой, и «Шахерезада», то есть я, «прекратила дозволенные речи». Нас провели в скромную залу в Новом Дворце, где уже ждал накрыт стол. Обед был обильным, но знакомых швабских блюд не было – все кушанья имели незнакомые мне французские названия. А вот местные вина мне не понравились – моча мочой.
Потом мы уселись в салоне, куда нам принесли кофе и прекрасный коньяк, и придворные дамы удалились. Наступила тишина, прерываемая только тиканьем напольных часов, напоминавших нам о неумолимом ходе времени.
И тут Ольга неожиданно сказала:
– Господа, мне кажется, я догадываюсь, куда именно вы едете. Про вас, мистер Девой, я наслышана – вы ведь тот самый смельчак, который организовал побег на Катальпе. Да и вы, господин Брюсов, как можно судить по вашей фамилии, наверняка потомок королей? – Королева внимательно посмотрела на нас обоих. – Я уже догадываюсь, господа, что вы путешествуете по миру не из праздного интереса. Так что имейте в виду: королевство Вюртемберг, хоть и находится в прусской кабале, но все еще является формально независимым государством. Могу вас заверить: если случится так, что Ирландия станет независимой, то мы первыми признаем Ирландское королевство и окажем вам всю возможную помощь. И я надеюсь когда-нибудь посетить вас в Дублине или в древней Таре. Короче, там, где когда-нибудь будет ваша столица. Я вам это обещаю…
9 сентября (28 августа) 1877 года. Утро. Констанца, учебное судно «Перекоп».
Полковник ГРУ ГШ Бережной, майор Мехмед Османов и генерал Михаил Скобелев.
В учебной аудитории «Перекопа» было тихо, только с берега доносился отдаленный треск выстрелов, глухое уханье пушек и едва слышные крики «Ура!». Части русской армии, назначенные для формирования персидского экспедиционного корпуса, проходили ускоренный курс боевой подготовки «по-югоросски».
Это были состоявшие ранее в резерве и по причине общей скоротечности войны не успевшие принять участие в боевых действиях на Балканах 1-я гренадерская дивизия, Сводная Кавказская казачья дивизия, 2-я Донская казачья дивизия, 2-я саперная бригада, Отдельный Кубанский казачий полк, 7-й отдельный кубанский пластунский батальон и сводная горно-артиллерийская бригада. Кроме того, в походе принимала участие сводная гвардейская бригада, составленная из сводных рот всех гвардейских пехотных полков. Чтобы в дальнейшем гвардия не закисала, сводную гвардейскую бригаду предполагалось сделать постоянно действующим боевым формированием, регулярно обновляющим свой состав путем ротации.
Для вооружения Персидского экспедиционного корпуса со сладов ГАУ взамен ружей Крнка были выданы новейшие на тот момент однозарядные винтовки Бердана № 2 калибра 4,2 линии под патрон с дымным порохом. Уже почти три недели войска стояли лагерем на равнине в виду Констанцы и каждый день занимались тем, что раньше им и в голову не пришло. Марш-броски с полной выкладкой, передвижение по полю боя рассыпным строем, стрельба по индивидуально выбранной мишени, ползанье по-пластунски под огнем противника, метание на дальность и точность пироксилиновых бомб с вытяжным взрывателем – грубым аналогом немецкой гранаты-толкушки времен Великой Отечественной войны.
Для казачьих частей основным видом боя предполагалось сражение в пешем строю, но на случай если враг начнет спешно отступать, отрабатывалась и быстрая подача коноводами коней с последующим преследованием противника и сабельной рубкой бегущих. Для отражения массированных атак из арсеналов доставили картечницы Гатлинга-Горлова с боезапасом. Несколько дней назад из Москвы привезли новую униформу и разгрузки, пошитые по югоросским образцам из серо-зеленого плотного сукна. С учетом того, что действовать предполагалось в осенне-зимний период и в горах, позаботились и о стеганых двухслойных куртках, внешний тонкий слой которых был набит конским волосом, а внутренний и толстый – ватой. Короче, жить захочешь, еще не так раскорячишься. Не забыты были и двусторонние маскхалаты для разведчиков – изнутри белые, снаружи серо-коричневые, с петельками для прикрепления пучков травы и веточек.
С каждым днем Персидский корпус обретал все больше и больше черт, свойственных югоросской, а не русской императорской армии, становясь все более боеспособным и мобильным. К сожалению, время, отведенное на подготовку, заканчивалось. Корпус должен был выступить в поход первого сентября по принятому в России Юлианскому календарю.
Но куда должен был направиться корпус, информация была довольно противоречивая. Территория, которую позже назовут Ираком, выйдя из-под власти турецких пашей, была охвачена кровавой смутой. Армяне, турки, курды, арабы-сунниты, арабы-шииты, арабы-христиане, персы-шииты… Кровавый хаос начал переползать через границу в персидские пределы, где подняли голову все недовольные чуждой для персов тюркской династией Каджаров, и персидскому владыке Насеру ад-Дин Шаху пришлось обратиться за помощью к России. Династия Каджаров, к которой принадлежал Наср ад-Дин Шах, с Россией предпочитала дружить, конфликтуя при этом с Британией из-за влияния в Афганистане. Основной причиной конфликта были претензии персов на Герат. Один раз дело даже кончилось англо-персидской войной 1856-57 годов, в которой армии Персия потерпела сокрушительное поражение в сражении при Хушабе. Россия тогда сама была обескровлена Крымской войной, и не смогла оказать потенциальному союзнику действенной помощи. Сейчас же положение вещей в мире кардинально изменилось, и персов вполне можно было поддержать вооруженной силой.
Завоевательный поход превращался в спасательную миссию, что-то вроде ввода ограниченного контингента войск. Люди, совещавшиеся сейчас в учебной аудитории «Перекопа», должны были на ходу изменить планы персидской осенне-зимней кампании 1877-78 годов.
– Итак, господа-товарищи, обстановка неожиданно изменилась, – полковник Бережной расстелил на столе карту. – Известия, полученные нами из Багдада и Басры, требуют принятие новых решений. То, что в наше время называлось Ираком, сейчас объято огнем междоусобной войны. В Аравии зашевелились ваххабиты, угомоненные турками еще шестьдесят лет назад. В районе Багдада самый настоящий хаос. Турки бегут оттуда и из районов компактного проживания курдов на север, в Ангору. Арабы-шииты, в свою очередь, спасаются на юг, к единоверным им персам. Ваххабиты режут всех без разбора и грызутся с курдами, которым такие соседи тоже не нужны… Одним словом, на трупе убитого нами османского льва устроили пиршество шакалы. Из Ирака волнения перекидываются и в Персию. В Тегеране пока еще спокойно, но приграничные провинции с преимущественно неперсидским населением уже под контролем вооруженных банд. Достойной упоминания регулярной армии у персов нет, и Наср ад-Дин Шах просит нашей помощи в наведении порядка.
– Короче, все как было у нас, после агрессии янки во времена Буша-младшего, – вздохнул майор Османов, – без сильной власти там скоро останутся лишь трупы и брошенные деревни и города…
– И что вы так сильно за них переживаете Мехмед Ибрагимович? – осведомился Скобелев. – Дикари же они…
– Вот тут вы не правы, Михаил Дмитриевич, – ответил тот. – Не дикари, а просто одичавшие от безвластия люди. Русский человек, если его освободить от всех оков и ограничений, тоже может превратиться в такого монстра – любой турок от испуга спрячется. Да и не чужие они мне люди – все же я с ними одной крови, и я воспринимаю их радости и печали как свои.
– Это верно, Мехмед Ибрагимович, – кивнул Скобелев и задумался о чем-то о своем.
– Михаил Дмитриевич, – сказал полковник Бережной, прерывая размышления генерала Скобелева, – как у вас с готовностью бригады к выступлению?
– Через три дня, Вячеслав Николаевич, вашими стараниями и с Божьей помощью мы выступим. Готовность вполне на уровне, хотя и пришлось списать в другие части до четверти всех офицеров, не готовых принять новые правила и условия службы. Зато на каждое освободившееся место мы получили по три-четыре кандидата. Это в основном те офицеры, кто видел армию Югороссии в деле у Шипки и под Софией или лечился в вашем госпитале. Сейчас, Вячеслав Николаевич, после освоения вашей науки управления войсками, я могу сказать, что у нас лучший офицерский состав во всей русской императорской армии. Нижние чины и унтер-офицеры тоже неплохо освоили вашу «науку побеждать». В противоположность суворовской, она ставит во главу угла не удалой штыковой удар, а частую и меткую прицельную стрельбу…
– Александр Васильевич Суворов был не глупее нас с вами, – заметил майор Османов. – Если бы в его распоряжении было такое оружие, как винтовка Бердана № 2, так он тоже бы делал упор на пулю, а не на штык. Стрелять же круглой пулей из гладкоствольного ружья, а еще дымным порохом – это все равно, что палить в белый свет как в копеечку. Да и главное у Суворова – это инициатива и индивидуальное обучение каждого бойца. Не стоит, Михаил Дмитриевич, считать предков глупее себя…
– Наверное, вы правы, Мехмед Ибрагимович, – вздохнул Скобелев, – и думаю, что в этом походе мы славы Александра Васильевича не посрамим. Но мы не решили главного – куда и каким порядком мы отправимся. На мой взгляд, повторение моей Ахал-Текинской экспедиции из той истории на данном этапе потеряло смысл…
– Разумеется, Михаил Дмитриевич. – Полковник Бережной склонился над картой. – Вот смотрите… От Констанцы мы перебрасываем ваш корпус по Черному морю кораблями нашей эскадры и пароходами в Синоп. Положим на эту операцию десять дней времени. С Ангорским эмиром, чтобы не было никаких недоразумений, Мехмед Ибрагимович договорится – не чужие, чай, люди.
– Договоримся, – кивнул майор Османов, – не так страшен эмир, как его малюют.
– Вот видите, – сказал полковник Бережной и продолжил: – От Синопа до уже занятого нашей армией Трабзона примерно четыреста пятьдесят верст – две недели хорошего марша. В Трабзоне три дня отдыха – и переход в двести пятьдесят верст до Эрзерума. Там сейчас расквартирован Кавказский корпус Лорис-Меликова. На этот переход, хоть он и почти вдвое короче, у нас тоже уйдет две недели. В Эрзеруме снова трехдневный отдых, и снова двухнедельный переход по горным дорогам на Догубаязита. Это уже граница с Персией. – Бережной поднял голову и посмотрел на майора Османова. – Мехмед Ибрагимович, я предлагаю на начальном этапе в Курдистан не лезть – пусть там все отстоится и успокоится. А двинемся мы на Багдад через иранский Тебриз…
– Разумно, – одобрил майор Османов, – умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Итого, какого числа мы должны быть на исходных позициях?
– Если за начало операции считать выступление из Догубаязида, занятого сейчас войсками генерала Тер-Гукасова… – полковник Бережной выписал на бумажке несколько цифр, – то получается шестьдесят один день. Если учесть ефрейторский зазор, то пятого ноября наш корпус войдет в пределы Персидской державы… До Багдада оттуда еще тысяча верст или почти полтора месяца марша. Итого – середина декабря. Если перевалы к тому времени будут непроходимы, то пойдем на юг по персидской территории, и к началу января выйдем к Заливу в районе Басры. Да, господа-товарищи, именно так мы и сделаем.
Полковник Бережной посмотрел на Скобелева.
– Ну, что скажете, Михаил Дмитриевич?
– Две тысячи верст и большей частью по горам… – усмехнулся тот. – Раз Александр Македонский там со своими голоногими греками прошел, то и русский солдат пройдет. Думаю, Вячеслав Николаевич, что все у нас получится в лучшем виде. И кстати, вы с нами, или остаетесь здесь?
– С вами, с вами, Михаил Дмитриевич, – кивнул полковник Бережной, – куда мы с Мехмедом Ибрагимовичем от вас денемся-то? Вопрос этот уже решенный, как и прикомандирование к вашему корпусу некоторого числа особых специалистов… Ну, вы меня понимаете. А вот технику брать смысла нет, ибо топлива для нее под рукой не будет. Так что транспорт по старинке – вьючной и гужевой, на большее не рассчитывайте. Правда, «Адмирал Кузнецов» на время нашего похода бросит якорь на рейде Батума, а это значит, что если будет по-настоящему туго, то прилетят железные птички и разнесут все вокруг вдребезги и пополам. Дальности хватит. Вот такие, Михаил Дмитриевич, у нас пирожки с котятами… Да, в Догубаязиде к нам присоединится Исмаил хан Нахичеванский со своим Эриванским конно-иррегулярным полком. Прекрасные воины, преданные России, да и местность ту знают отлично. Самая же главная наша задача теперь не столько военная, сколько политическая и экономическая. Раз уж так вышло, то мы наименьшей кровью должны привязать Персию к России узами политических и торговых интересов. Навсегда.
– Что ж… – задумчиво сказал Скобелев, подходя к иллюминатору, – серьезный подход. Думаю, что все выйдет как надо.
13 сентября 1877 года. Чуть южнее города Булонь-сюр-Мер, север Франции.
Джон Девой.
Возница спустился с козел кареты и торжественно объявил нам:
– Шато Клери, господа!
Затем он принялся заносить в дом наш багаж, а я тем временем огляделся по сторонам.
Белое здание шато, построенное в стиле барокко, находилось прямо посреди парка английского типа – с прямыми дорожками, тенистыми деревьями и зелёными лужайками. Хозяином поместья был некто Жозеф Стюарт – потомок одного из соратников Принца Чарли, который более ста лет тому назад попытался отвоевать независимость Шотландии. Мсьё Стюарт был типичным французом – темноволосым, высоким, в его французской речи чувствовался акцент истинного парижанина. Он очень плохо говорил по-английски и совсем не знал гэльского, но при всем при этом большего поборника шотландской независимости я не встречал. Как мне рассказывал Джеймс Стивенс, лет десять тому назад они познакомились на благотворительном аукционе для ирландских беженцев, где и подружились. Потом месье Жозеф купил это поместье, и каждый год приезжал сюда на несколько месяцев.
И вот, когда решался вопрос, где именно можно собрать будущих борцов за независимость Шотландии и Ирландии, я послал телеграмму Джеймсу с просьбой найти подходящее место для нашего собрания где-нибудь поближе к Кале. Джеймс быстро связался с месье Жозефом, и тот тут же с радостью и предложил нам погостить в своём поместье.
Не знаю – может, тут сыграло ли свою роль то, что моя телеграмма была отправлена прямо из Константинополя… Как мне уже удалось убедиться, к загадочной Югороссии в Европе относились с любопытством, уважением и с легким оттенком опасения. Иногда даже совсем не легким. Стоило, как выражался Виктор, достать ему из кармана свою «краснокожую паспортину» – и лица окружающих мгновенно менялись. Эмоции были разные. Испуг – в Австрии, подчеркнутое уважение – в Германии, подобострастие – во Франции. В Англии нас, наверное, ожидала бы ненависть, но нам туда пока не надо…
Итак, после чудесного приёма в Штутгарте мы сели в вагон первого класса прямого поезда Штутгарт-Париж. На вокзале в Карлсруэ, где мы с Виктором вышли на перрон размять ноги, нам на глаза попалась молодая прекрасная девушка – скорее всего, из хорошей семьи, поскольку она путешествовала в компании пожилой дуэньи, типичной немки. На эту пару просто нельзя было не обратить внимания: прелестный ангел рядом с бульдогообразным созданием женского пола, имевшим квадратную некрасивую фигуру и злое и решительное выражение лица, к которому больше подходило слово «морда». Короче, «Цербер на страже сокровища».
Когда юная девушка несколько раз как бы ненароком посмотрела в нашу сторону (похоже, ее внимание привлек Виктор: он который был весьма недурен лицом и обладал гармонично сложенной подтянутой фигурой) церберша разразилась гневной тирадой на немецком, и тут же быстро затащила девушку в вагон.
Виктор, тихонько посмеиваясь, перевёл мне ее гневный спич. Оказывается, сия дама говорила, что пока фройляйн княгиня находится в её попечении, она, госпожа фон Каула, не позволит неопытной девушке вести себя легкомысленно, и что эти люди (мы с Виктором) определённо намного ниже их по своему статусу. Глупая баба… И в своей глупости она убедилась довольно быстро.
Случилось это, когда мы вечером того же дня пересекали немецко-французскую границу, где-то между немецким Метцем и французским Бриэйем. К моему глубочайшему удивлению, французские жандармы всех нас заставили выйти из вагонов (что было ранее неслыханно для пассажиров первого класса) и пройти пограничный паспортный контроль, а также проверку багажа. Юная девушка и её церберша оказались в очереди сразу за нами. Виктор с поклоном предложил им пройти вперёд, но мегера лишь посмотрела на него с ледяным презрением.
Со мной французский таможенник был неприветлив и заносчив, но когда он увидел красный югороссийский паспорт Виктора, его спесь как ветром сдуло. Он расплылся в подобострастной улыбке и даже попытался изобразить что-то вроде почтительного поклона. Багаж Виктора, как и мой, при этом никто даже и не подумал досматривать.
Зато когда француз увидел баденский паспорт фрау фон Каула и российский – её спутницы, то тут же начал крайне неприлично на них орать. Виктор говорит, что это «обезьяний рефлекс»: продемонстрировав позу подчинения особи высокого ранга, среднеранговый месье шимпанзюк тут же попытается самоутвердиться за счет кого-нибудь более слабого и беззащитного.
Услышав его вопли, Виктор обернулся и пристально посмотрел на француза. Молча. Ни одного слова, никаких угроз – ничего. Но в воздухе как будто лязгнуло железо и запахло озоном, словно при грозе. Возможно, мне все это просто показалось… Но это уже был взгляд истинного короля.
Удивительно, но француз осёкся на полуслове, и теперь взирал на моего спутника с откровенным страхом. После этого он, опустив глаза, молча перелистал оба паспорта стоявших позади нас дам, проставил в них все необходимые печати и отдал их благородной фрау.
Когда мы вернулись в вагон, пользуясь тем, что баронесса фон Каула приотстала, командуя носильщиками, девушка посмотрела на моего спутника и смущенно пролепетала:
– Мерси боку, месье…
– Брюсов, Виктор Брюсов, сударыня, – сказал мой спутник. – А это мой друг Джон Девой…
Девушка тут же перешла на русский.
– Вы из России? – спросила она.
– Нет, я капитан-лейтенант военно-морского флота Югороссии, – ответил Виктор, – но я русский.
Девушка покраснела и опустила глаза.
– А меня зовут Александра Кропоткина, – сказала она. – Я с отцом отдыхала в Баден-Бадене, и фрау фон Каула, которая ехала в Париж, согласилась взять меня с собой – я давно мечтала посмотреть этот город. А вы тоже едете в Париж?
Виктор склонил голову.
– Да, мадемуазель Александра, мы тоже едем в Париж, но ненадолго – мы там проведём всего один день, после чего отправимся дальше по своим делам.
Та подумала и вдруг достала из своей сумочки блокнот, вырвала из него страничку, написала карандашиком несколько строк и вручила Виктору:
