Пока экипаж занимался подготовкой к выполнению поставленной задачи, Соколов присел в сторонке на пеньке с Логуновым и развернул карту. Экипаж перед заданием получит крупномасштабные карты всех районов, в которых им предстоит действовать. У карты, которая имелась у Алексея, масштаб был мелковат, но для обзора местности все же годился.
– Смотри, Василий Иванович, вот эта чертова станция. – Лейтенант обвел карандашом значок на карте. – Подойти к ней скрытно можно. Все зависит от того, в каком месте вас решено будет переправить через линию фронта. Сейчас почти все пути, что ведут к станции, взорваны партизанами. Восстановительные работы, по сведениям нашей разведки, ведутся лишь на двух участках. Вот здесь, но они от вас далеко. Это развилка. И вот здесь, непосредственно к югу от станции. В обоих местах, если там окажетесь, придется передвигаться только ночью. Можно подойти к станции севернее, вдоль полотна железной дороги. Тут широкая полоса отчуждения и неглубокий откос. Но только от поворота до поворота. А вот здесь есть просека, которая не отмечена на карте. Помнишь, месяц назад мы ее проходили, когда с батальоном нас бросили в составе резерва на северный фланг обороны?
– Просеки не помню, – покачал старшина головой. – Мы же лесом тогда не шли?
– Не шли, я тогда с другими ротными у танка Никитина совещался. Тебя рядом не было. А комбат сказал, что просека есть. Ее в начале лета 41-го проложили, когда делянки оставляли для вырубки. Не попала она на карты. А ширина там четыре метра. Под трелевочную технику оставляли. Большие деревья там еще не выросли, а молодой подрост можно и под гусеницы пустить. Ты, главное, не горячись. Твоя пушка и броня нужны только в крайнем случае: чтобы выбраться оттуда или когда вас прижмут и напролом придется идти. А в других случаях «Зверобой» вам только как средство передвижения нужен.
Лиза Зотова торопливо шла, почти бежала по коридору консерватории. Она распахнула ватник, стащила с головы шерстяной платок и, не замечая, что он волочится за ней по полу, то и дело останавливала встречных.
– Вы Варвару Дмитриевну не видели? Афанасьева к вам не заходила?
Девушка буквально ворвалась в гримерку, где актриса уже надевала плащ. Увидев девушку, Афанасьева удивленно замерла на месте.
– Лиза? Как вы здесь очутились? Ведь ваш коллектив должен только завтра вернуться…
– Варвара Дмитриевна! – Девушка перебила своего педагога и схватила ее за руки. – Варвара Дмитриевна, я должна ехать с вами!
– Лизонька, но как вы попали в город, ведь ваш…
– Варвара Дмитриевна, я просто узнала, что вы едете с концертной бригадой на фронт, я на попутках добиралась полтора дня, не спала и не ела. Но я просто хотела успеть. Поймите, там Николай, там Коля, танкист!
– Так, Лиза, давайте-ка успокойтесь. – Женщина устало улыбнулась и провела рукой по волосам своей студентки. – Девочка моя, вам надо учиться. У вас талант, и вам надо беречь горло, легкие. Вы знаете, что такое ездить с концертами по фронтам? Это холод, сырость, бомбежки. Это грязь и кровь. А вы должны нести свет своего таланта людям, и для этого нужно отбросить все и учиться, только учиться!
– Варвара Дмитриевна, вот я и хочу нести этот свет сейчас. И туда, где его нет, где тьма и смерть. Там ведь солдаты, наши защитники. Они ведь каждый день, каждую минуту жизнью рискуют. Я буду учиться, но сейчас я должна попасть туда. Я чувствую, это нужно. И мне, и ему.
– Вы любите его? – понимающе кивнула Афанасьева.
– Люблю! – пылко ответила девушка и покраснела. Она опустила глаза и добавила совсем тихо: – И он меня очень любит. И я знаю, что эта любовь его там согревает и бережет. Прошу вас, возьмите меня в этот раз. Я смогу его увидеть, поддержать, а потом вернусь и снова буду учиться. Война ведь не вечная, вечно только солнце, которое встает по утрам, правда?
А вечером Лиза сидела в холодной комнате студенческого общежития консерватории и перебирала письма Коли Бочкина: серые потрепанные треугольнички, свернутые из бумаги. Девушка плакала, перечитывая снова и снова написанные неровным торопливым почерком письма от своего танкиста. И вспоминала их встречу, когда она, раненная в ногу, не смогла эвакуироваться со своими и попала в госпиталь. Вспоминала знакомство с Колей, как день за днем развивались их отношения, как возникла и крепла их любовь. А потом переписка, переписка. Полные нежности письма от Коли, и полные тревоги письма Лизы. «Если бы я могла, – думала девушка, – если бы в моих силах было взмыть в небо и полететь туда, где взрывы, и в самую трудную минуту накрыть его своими руками, будто крыльями, уберечь, спасти. Мой Коля, как ты там? Я приеду к тебе, пусть ненадолго, пусть всего на минутку, но лишь бы увидеть тебя, лишь бы придать тебе сил, мой солдат, помочь тебе, поддержать своим теплом, своей любовью».
Глава 2
Старик Финагенов не подвел. Эта низинка, хоть и выглядела как остальные, но почва тут была каменистая. И там под слоем грязи пряталась не пропитанная влагой жижа, а плотный каменистый слой. Финагенов рассказывал, что в самую дождливую осень он там проезжал на тракторе и ни разу не завяз. «Зверобой» прошел. На малых оборотах, «внатяг», пока слева артиллеристы накрывали переднюю линию обороны немцев шквальным огнем, добавляя в залпы фугасными снарядами еще и снаряды дымовые. Пасмурный вечер скрылся в дыме и грохоте.
В перископ командирской башенки, приютившейся слева от люка, было мало что видно, и Логунов открыл люк, высунул голову и подавал команды Бабенко, крутя головой и всматриваясь в темноту. Теперь оставалось самое трудное. Впереди вторая линия обороны, и ее прорывать придется с «шумом». Расчет был на то, что в сумерках «Зверобой» проскочит и потеряется в темноте. Немцы не смогут преследовать неизвестный танк ночью. И тогда появится возможность затеряться в складках местности, в лесах, оторваться от возможного преследования, выйти в тактические тылы фашистов, а там уже двинуться в нужном направлении.
Включив фонарик, Логунов снова посмотрел на карту. Сейчас балка закончится. А вон и деревья чернеют на краю, на фоне затихающего заката. Какие слова-то в голову приходят, усмехнулся танкист. Стихи, что ли, писать начать? А ведь и правда закат затихает. Так полыхал сегодня, как огнем горел, а сейчас в ночь спускается. Эх, какая она будет, эта ночь?
– Семен, приготовься, – передал старшина по ТПУ[2 - ТПУ (танковое переговорное устройство) – система внутренней связи экипажа танка. Обеспечивает передачу речевых сообщений между членами экипажа и коммутации любого из них на внешнюю связь, а также на связь с командиром возможного пехотного десанта на танке.]. – Примерно через две сотни подъем. Жди команды. Экипажу усилить наблюдение по секторам во время подъема.
Как только танк выберется из балки, а сделать это нужно быстро, с первой попытки, без буксовки, перед ним откроется открытое пространство. Самый опасный участок, когда будет виден «Зверобой». После подъема нужно пройти около сотни метров вперед, а там его уже скроет опушка леса. Небольшой мысок. И еще через сотню метров лесная дорога даст возможность скрыться. Но вот тут и возникала опасность. У немцев в этой местности вполне может оказаться опорный пункт. Слева от леса небольшая возвышенность. Просто повышение рельефа на десять метров. Дураком надо быть, чтобы не организовать там огневую точку. Наверняка там есть пулеметно-пушечная огневая точка. Может, бетонный капонир немцы успели залить, может, просто построили дзот.
Логунов хотел приказать Бочкину зарядить пушку осколочно-фугасным снарядом, но в последний момент передумал. Дурак я! Они нас будут видеть минуту, может, чуть больше или меньше. Не успеют сообразить, что это появилось, что едет. А пока сообразят, мы уже скроемся. И если по нам выстрелят орудия, то нельзя отвечать. Пусть думают, что в своих пульнули, пусть думают, что померещилось. А если ответить огнем, то сразу станет понятно, что едет советский танк. Нет, не дам я им такой подсказки! Стрелять будем только тогда, когда вражеский танк появится, когда возникнет угроза, что нас могут подбить.
– Семен, внимание! Видишь справа дерево? От него начинается подъем. Колеи нет, трава под гусеницами.
– Вижу, Вася! – отозвался Бабенко, с натугой передвигая рычаг переключения передачи. – Ну-ка, вытягивай, дружок! Пошел, пошел, пошел!
Ровный гул двигателя стал громче, появилась вибрация корпуса. Дважды почувствовалось, как гусеница проскользнула по камням, танк чуть повело в сторону, но опытный водитель выправил машину, не меняя тяги, и танк по-прежнему продолжал ползти вверх по склону. Логунов прикинул угол, под которым поднималась машина. Уровень наклона пушки не стоит трогать, нужно только развернуть башню чуть влево. Градусов на двадцать. Там возможна цель. Еще немного. Логунов снова высунул голову в люк танка, подставляя лицо сырому сентябрьскому ветру.
Холм слева он увидел сразу, на фоне посеревшего неба. Нечеткая граница, но он ее все же заметил. Там темно и никакого движения. Но это не значит, что в этой тишине не замерли фашисты, наблюдая за местностью, прислушиваясь к странным звукам и лязгам. Танк вынырнул из низинки и «клюнул» стволом пушки, чуть не задев землю. Амортизаторы тут же выпрямили тяжелую машину, и Логунов вцепился руками в край люка. Впереди на еле приметной грунтовой дороге стоял грузовик.
– Не стрелять! – успел выдохнуть старшина. – Бабенко, дави грузовик!
Удар гулом пронесся в недрах танка. Многотонная махина заскрежетала гусеницами, чуть приподнявшись, тут же опустилась, сминая металл, разрывая с треском доски кузова. Логунов опустился в люк, чтобы не поймать случайную пулю. Он успел увидеть, что два немецких солдата склонились над открытым мотором машины. Они не успели отскочить, когда из темноты с лязгом появился танк и вдруг подмял грузовик, разметал по дороге обрывки металла и брезента и опять ушел в ночь.
Логунов снова высунул голову из люка. Здесь, возле самого леса, было намного темнее. Наступала ночь. Старшина прислушался к гулу двигателя, к лязгу гусениц. Кажется, все в норме. Логунов с его опытом вполне мог только по звуку работающего мотора, по характерному лязгу гусениц понять, почувствовать, что где-то в танке назревает проблема, что может случиться поломка или уже что-то не так с боевой машиной.
– Семен, сбавь скорость, – приказал он Бабенко. – Переходи на первую передачу. Сейчас будет поворот на лесную дорогу.
– Пеньки, опасно, – отозвался механик-водитель.
– Лейтенант советовал этот путь. Говорил, просека расчищена прямо перед войной под трелевочные трактора. Не успели там толстые стволы вырасти. Смело можешь подрост давить.
– Ну, если Алексей Иванович сказал, тогда можно, не боясь, идти.
Где-то в глубине души у Логунова шевельнулся червячок ревности. Соколову верят, а я, значит, могу и ошибаться. А у меня опыта побольше, чем у лейтенанта. Что это я, осадил сам себя старшина. Все правильно, и Бабенко Соколову верит, да я и сам со своим опытом ему доверяю больше, чем себе. Все правильно, пусть верят лейтенанту, с такой верой люди без страха в бой идут. Командиру надо верить. А мне надо такую веру в лейтенанта поддерживать в экипаже.
«Зверобой» по большой плавной дуге свернул к просеке. Такой маневр умел проделывать только Бабенко. Не с ревом двигателя на месте на одной гусенице, чтобы с корнем весь дерн содрать, да на катки намотать, да чтобы противник за версту видел, что тут танк разворачивался. Механик-водитель поворачивал очень плавно, работая фрикционами, чуть притормаживая одной гусеницей. Как он видел в темноте, самому Бабенко неизвестно. Но бывший инженер-испытатель умудрился провести танк между двумя толстыми стволами деревьев и плавно уйти на просеку, не оставив за собой здоровенного пролома в осиновом подросте. Как на цыпочках прошел, усмехнулся старшина.
Танк качнулся, останавливаясь. Бабенко размял плечи, несколько раз сжал и разжал пальцы рук, потом стал натягивать на шлемофон ремни с окулярами прибора ночного видения. Логунов разрешил заряжающему и радисту-пулеметчику подремать. Сейчас все равно необходимости в бодрствовании всего экипажа не было. Видимость ограничена, следов техники не видно. Не было здесь немцев. Здесь вообще года два никого не было. Усевшись на край люка, Логунов смотрел вперед по сторонам, иногда подсказывая Бабенко более легкий путь, если впереди вдруг появлялось дерево покрупнее или если он замечал, что росли они гуще. Танк шел неторопливо, мерно шлепая гусеницами, треща подминаемыми стволиками молодых деревьев. Темнота, тишина. Спокойно вроде, но как-то тревожно на душе. Больно уж легко прошли передовую.
Пять часов прошли незаметно. Заметив небольшую полянку, Бабенко вывел на нее танк и заглушил двигатель. Сразу навалилась влажная промозглая тишина. Старшина спрыгнул с брони на землю и подошел к переднему люку. Механик-водитель тер пальцами глаза.
– Хорошее место, Семен, – сказал Логунов. – Давай, поспи немного. Сейчас светает в половине седьмого. За два часа до рассвета разбужу: проверим машину, перельем из запасных баков горючее в основные и двинемся дальше.
Разбудив Бочкина, Логунов приказал ему охранять машину, а через два часа передать пост Омаеву. Завернувшись в брезент, он улегся на горячий двигатель «Зверобоя» прямо за башней и тут же уснул. Привычка спать в любых условиях срабатывала на войне безотказно. Уютно потрескивал, остывая, двигатель, в голове закружились невнятные смутные мысли, которые то исчезали, то снова выплывали, унося человека в мир снов. Потом Логунов уснул крепко и без всяких снов. Как всегда спят на войне, используя каждую минуту для отдыха.
В половине пятого утра Логунов проснулся сам, будто от толчка. Он услышал голос Бабенко, который советовал, как и где лучше разжечь его горелку, заправленную дизельным топливом. В самом начале войны Семен Михайлович придумал ее и сам собрал из подручных средств в мастерской. Экономичная, незаметная в темноте и очень эффективная, когда надо быстро согреть литр воды, чтобы напоить экипаж горячим чаем. Коля Бочкин и Руслан чему-то посмеивались. Слышен был плеск воды. Значит, умывались. Вот молодежь, и война им нипочем. Тут изведешься весь, мысли одна мрачнее другой. Ответственность такая, что удавиться хочется, а им смешно. Молодость, молодость.
Крепкий чай заварили прямо в котелке, положив туда сразу и сахар. Сидя на расстеленном брезенте, торопливо съели по банке тушенки на двоих, выпили горячий и очень сладкий чай и начали готовить танк к дальнейшему пути. Пока Бабенко с фонарем проверял гусеницы, амортизаторы, трансмиссию, экипаж заправил основные баки танка горючим. Заниматься этим днем будет некогда. Возможен бой, снова начнутся гонки по пересеченной местности, и Бабенко будет выжимать из машины все возможное. Логунов собрал экипаж возле танка и развернул карту. Небо светлело, но в лесу еще было темно. Бледный луч командирского фонарика скользил по листу топографической карты.
– Смотри, Семен, мы сейчас примерно вот здесь. – Логунов обвел небольшой участок леса на карте тупым концом карандаша. – Просека идет под углом к опушке леса, и мы выйдем где-то вот здесь в прямой видимости от железной дороги. По сведениям партизан она не действует, потому что полотно взорвано в трех местах западнее этого места. Так что станция на востоке.
– Выйти-то мы выйдем, – спокойно ответил Бабенко. – А вот как ты дальше действовать собираешься?
– Так же, как действовали до сих пор. Времени у нас с вами очень мало, товарищи. Поэтому открытое пространство между этим лесом, где мы сейчас, и Щекинским лесным массивом проскочить придется хоть с боем, хоть как. Наверняка нас засекут и кинутся в погоню. Оторваться надо километров за тридцать от станции, чтобы фашисты не поняли, куда лежит наш путь. Вот здесь, смотри, Семен Михалыч, овражки с пологими склонами, речушка мелкая. Здесь можно затеряться, а потом проскочить в лес.
– Дорог через лес мало, – провел пальцем по карте Бабенко. – И в нужном нам направлении совсем нет. Вот здесь, со стороны оврагов указано, что преобладает лиственный лес, береза и осина. Редколесье. Выскочим из оврагов, и я проведу нас осторожно между деревьями в глубь леса.
– Хорошо. Но возможен бой. Если у них зенитная батарея прикрывает станцию на таком расстоянии, то нам скучно не будет. Одно попадание, и хана. Маневрировать четко и быстро. Коля, чтобы со снарядами не мешкал! Так, если повезет прорваться к оврагам и уйти в Щекин лес, то уходим вот сюда, в ельник, ближе к восточному краю леса. Отсюда будем вести разведку. Ситуация сама подскажет, как близко можно подъехать «Зверобою» к станции. В противном случае придется побегать ножками.
– А что партизаны говорили об охране станции? – спросил Омаев. – На их сведения можно ориентироваться?
– То, что я узнал от Соколова, не очень обнадеживает. Партизаны не смогли оценить силы охраны. Восемь вышек с пулеметами. Территория огорожена колючей проволокой и патрулируется круглые сутки. Охрана живет в здании бывшего железнодорожного училища. Судя по размерам здания, больше батальона оно вместить не способно. Скорее всего две роты солдат, пара зенитных батарей, возможно, один или два минометных взвода и четыре дзота с пулеметами. Еще они видели грузовые железнодорожные платформы, которые прицепляли к составам. На платформах мешки с песком. Думаю, что там тоже пулеметы или даже минометы. Бронепоезда партизаны не видели, и от этого как-то легче.
– А ремонтные подразделения? – спросил Бабенко. – О них тоже шла речь.
– Якобы ремонтные подразделения живут в теплушках. Они и прибыли на станцию по железной дороге. Вот и все сведения. Наша задача определить, где стоят составы с рельсами и шпалами, а также уточнить имеющиеся сведения о системе обороны станции. А это шесть рядов путей почти по полтора километра. Это отстойники и запасные пути. И дальние тупики, куда загоняют лишние вагоны. Так что площадь станции большая.
Бабенко повел танк по просеке, когда первые лучи солнца начали пробиваться через кроны деревьев. Логунов то и дело сверялся с картой, размышляя о возможных вариантах развития событий. Фашисты о просеке скорее всего не знали. Но о том, что советский танк проехал недавно по дороге и раздавил военный грузовик, немецкое командование наверняка уже знает. Значит, искать этот танк-призрак будут. Нельзя оставлять в тылу такую угрозу. Тут ведь передвигаются важные особы в генеральских чинах, перевозятся документы, приказы, планы. Снабжение идет тоже по дорогам. И тут вдруг русский танк, который может натворить столько бед, что потом перед вышестоящим начальством не оправдаешься. Будут искать, но танк пропал. Значит, немцы станут гадать, куда он делся, где он мог спрятаться и… Будут пытаться устраивать ловушки и кордоны, чтобы перехватить этот неизвестный, но очень опасный танк.
– Вася, давай свернем с просеки, – остановив машину, предложил Бабенко. – Смотри, здесь можно правее лесом выйти. Мы намного ближе окажемся к оврагам, если выйдем правее просеки?
– Даже немного дальше, – задумчиво прозвучал в шлемофоне голос командира танка. – Я вот тоже думаю, а с этой стороны леса, куда мы идем, там просека хорошо видна? Может немцы ее заметили и прикидывают, не здесь ли мы появимся.
– Вот и я о том же.
– Так, ладно, – голос Логунова снова приобрел стальные интонации. – Решение принято. Бабенко, выводи «Зверобоя» правее просеки. Точное направление к оврагам я подскажу. Всем быть наготове. Вперед, Семен!
Очень хотелось Логунову сразу развернуть башню влево, по лесу так не проехать, пушка будет цепляться за стволы деревьев. Почему влево? Интуиция подсказывала, что засаду сделать удобнее именно левее просеки. Услышат рокот двигателя те, кто находится за лесом? Могут, даже скорее всего услышат. Хотя, судя по движению верхушек деревьев, с утра поднялся ветер. А шум леса может заглушить шум танкового двигателя.
– Семен, правее забирай, – машинально приказал старшина, думая лишь о том, чтобы выйти из леса как можно дальше от просеки. Жаль, что вообще нельзя еще немного проехать, не выезжая на опушку.
– Вижу, вижу, – отозвался механик-водитель, – правее реже деревья растут. Опушка близко.
– Будь готов сделать на опушке «короткую»!
Логунов приник к перископу, поворачивая его вправо и влево. Вот уже лес совсем стал редким. И вправо от направления движения танка стало просматриваться поле, поросшее бурьяном и мелким кустарником. И дальше понижение местности. Он снова развернул перископ влево. Еще немного, еще двадцать метров и…
– Коля, бронебойным! – заорал старшина и опустился к прицелу, бешено вращая две рукояти: поворота башни и угла наклона ствола орудия.
Три «тигра» стояли на опушке почти незамаскированными. Немецкие танкисты поленились и воткнули перед своими машинами лишь несколько срубленных стволиков осинок. Положение танков, разворот башен и такая слабая маскировка послужили подсказкой к принятию решения. Немцы не были готовы встретить советский танк. Они здесь стояли потому, что им приказали. Не готовы они мгновенно включиться в бой. Разумеется, никто не сидел на броне в трусах и не играл на губной гармошке. Наверняка экипажи сидели в танках и ждали команды своего командира. Но убежденности в том не было, ибо это была «дежурная» готовность. А такое поведение врага давало «Зверобою» несколько секунд времени. А еще гитлеровцам придется доворачивать башни. Да, у них башню вращает электромотор, но и ему нужно время.
«Тридцатьчетверка» появилась не из просеки, откуда ее ждал немецкий командир, а гораздо дальше и ниже. Там, где уже начинался понижаться рельеф. И пока он подавал команду, похолодев от того, что проворонил русский танк, что этот призрак все же появился там, где его меньше всего ожидали, «тридцатьчетверка» остановилась, качнувшись на амортизаторах. Ее башня была уже повернута в сторону врага. Гулко ударил орудийный выстрел, и командирский «тигр» вздрогнул от удара в нижнюю часть корпуса. По команде своего лейтенанта два танка успели выстрелить по русской «тридцатьчетверке», но наводчики поспешили, и два бронебойных снаряда прошли выше танка, зарывшись в землю далеко в поле.
«Вперед!» Два «тигра» смяли деревца, которыми были замаскированы, и, выбросив клубы дыма, рванули в погоню за советским танком. И только командирская машина сразу же стала разворачиваться, разматывая сорванную гусеницу с разбитого ведущего катка. Болванка, выпущенная советским танком, угодила точно в гусеницу, обездвижив танк немецкого командира. Коля Бочкин снова зарядил пушку, но теперь уже фугасным снарядом. Подбить тяжелый немецкий танк в лоб Логунов и не надеялся, но ему нужно было выиграть время, нужно было сделать еще что-то, чтобы «Зверобой» успел нырнуть в низинку и выйти из зоны обстрела «тиграми».
– «Короткая!»
И снова «тридцатьчетверка» послушно замерла на месте. И снова удача, а скорее все же интуитивный расчет скорости, с которой стреляет экипаж «тигра». В момент остановки вражеские танки выстрелили, но упреждение оказалось излишним, и снова бронебойные снаряды прошли мимо. «Выстрел!» Фугасный снаряд взорвался, угодив переднему «тигру» в башню в районе оптики прицела. Возможно, повредить оптику и не удалось, но на какие-то секунды от удара и вспышки наводчику будет не до стрельбы.
«Зверобой» снова рванул с места, забирая влево и уходя в низинку. Судя по карте, долина речушки была извилистой, и поэтому, даже зайдя с тыла, «тигр» очень редко видел бы корму советского танка перед собой. Ему каждый раз при повороте потребуется несколько секунд, чтобы снова навести орудие и выстрелить. Но Логунов не намеревался давать такого шанса врагу. Более того, он был уверен, что немцы не кинутся за ним вниз. Тяжелые танки, насыщенная влагой почва речной поймы. Нет, они побоятся завязнуть в грязи.
Пришло время снова открывать люк. Старшина высунул голову и осмотрелся. Рев двух танковых моторов был близко, но понять, где немцы, он не смог. И тут появилась подсказка. Слева над склоном он увидел небольшой клубок дыма выхлопных газов. Значит, «тигр» левее и выше него. И метров через тридцать может показаться в пределах прямой видимости.
– Бронебойным!
– Есть бронебойным!
Немец выскочил впереди и слева, где грунтовая дорога спускалась в низинку к броду. Расчет был правильным, угол наклона пушки и уклон, под которым остановился «тигр», давали ему возможность поразить советский танк. Но немец принял слишком поспешное решение. «Зверобой» еще не дошел до нужного фашистам для точной стрельбы места. Логунов не спешил, он имел возможность или развернуться и уйти назад, или свернуть направо и форсировать речушку и уйти на противоположный склон. Но сейчас перед ним была цель, и цель находилась в самом уязвимом положении. Да еще на расстоянии в сотню метров. Такого злорадства в голосе командира танка экипаж давненько не слышал:
– Выстрел! Сука…
Болванка, выпущенная «Зверобоем», проломила броню моторного отсека немецкого танка. Еще несколько секунд, и из клубов серого дыма вперемешку с паром взметнулись языки яркого пламени, а потом взорвался бензобак, и в небо ударил с гулом столб огня. Логунов, выбрался из люка и встал на башне в полный рост. Теперь ему было видно то, что творилось выше, над бровкой оврага. Первый танк так и не отъехал от леса. Второй стоял посреди поля, и на его броне топтались двое немецких танкистов. Судя по всему, фугасный снаряд повредил «тигр». И скорее всего у него не поднималась пушка. Логунов с довольным видом снова залез в танк и высунул голову в люк.
– Ходу, Семен! Мы «умыли» их! Давай через брод и к лесу. Хлопцы, мы три «тигра» сегодня подбили!
– Хорошо горит! – послышался в шлемофоне восторженный голос Бочкина.
– Век бы любовался, – буркнул Логунов.
Хрустя мелкими камешками под гусеницами и разбрызгивая воду, «Зверобой» пронесся по реке и с ходу выбрался на противоположный берег. Немецкий командир доложит, да и, наверное, уже доложил о результатах скоротечного боя, о том, что один русский танк подбил два тяжелых немецких танка и один сжег. И направление укажет, куда направилась «тридцатьчетверка». Но врагу снова придется гадать, куда и зачем направляется эта советская машина. Самое умное было бы предположить, что отставший от своих танк попытается пробиться к переднему краю и вырваться к позициям Красной Армии. Ну-ну! Пусть так и думают!
Моложавый подтянутый майор, представившийся помощником начальника штаба дивизии, встретил артистов очень радушно. Для фронтовой бригады приготовили помещение в полуразрушенном здании школы. Два класса в уцелевшем крыле очистили от мусора и разбитой мебели. Поставили солдатские железные кровати и сбили несколько деревянных лежанок. Во дворе школы организовали даже баню, установив большую штабную палатку с печкой-буржуйкой.
Когда бригада артистов стала спускаться с помощью бойцов из кузова машины, Лиза замерла, глядя по сторонам широко раскрытыми глазами. Почти год прошел с тех пор, как она оказалась с ранением ноги в госпитале, как они встретились, а потом вынужденно расстались с Колей, как она покинула прифронтовую полосу. И сейчас все эти воспоминания нахлынули снова. Это был другой городок, другие люди, но внутренне все оставалось прежним. Наверное, тонкая душа музыканта чувствовала атмосферу близости фронта, атмосферу сурового мужского быта. Война, тут не место сомнениям и терзаниям. Все просто, и все подчинено одному – подготовке к бою, отдыху между боями. И самим сражениям, конечно, тоже. Лиза там, в Куйбышеве, пыталась снова и снова представить, каково это каждый день находиться в шаге от смерти, привыкнуть к этому, идти на смерть во время каждого боя. А потом, если ты остался жив, не ликовать, не праздновать, а снова готовиться к следующему бою и прощаться с погибшими товарищами. Как же это трудно! Какими монументами нужно почтить память тех, кто прошел через кровь и боль, кто день за днем живет во этом кошмаре, тем, кто защищает Родину не щадя себя, кто живет и снова идет в смертельный бой.
– Дочка, ты что мешкаешь? – раздался снизу голос. – Прыгай давай.
Лиза опустила голову и увидела насмешливое и доброе лицо солдата с густыми прокуренными усами. И не было в его лице ничего сурового, каменного. Улыбчивый дядька, который по возрасту годился ей в отцы. И глаза добрые, теплые.
– Испугалась, пигалица?
– Я сейчас, дядечка, – заулыбалась Лиза, у которой вдруг на душе стало необыкновенно хорошо от ощущения человечности, от ощущения потребности этих людей в простой солдатский форме слушать и слышать музыку.
А ведь они рады нам, мы ведь для них частичка мирной жизни, частичка того, что осталось дома, там, где их семьи или где воспоминания о чистом и светлом довоенном времени. И Лиза подала руки, позволила поймать себя и поставить на землю. И дядечка в солдатской форме отряхнул ее старенькое пальто и подал небольшой вещмешок, который Лиза забыла в машине.
– А ты, что ли, певица? – спросил солдат, продолжая смотреть на девушку добрыми глазами.
– Ну, не совсем, – засмеялась Лиза. – Я еще только учусь, но я обязательно стану певицей, музыкантом!
– А нечто на певиц учат? – искренне удивился солдат. – На механизаторов учат, знаю. Сам учился. Другим рабочим специальностям учат, а чтобы на певиц… Ну ты меня, дочка, удивила!
– А вы думаете, что певицами рождаются? – снова рассмеялась Лиза.
На душе у девушки было очень волнительно и хорошо. Она была здесь, приехала, где-то здесь и Коля. И она обязательно его встретит. И солдаты – такие душевные и простые люди. И ей хотелось смеяться и петь, петь для этих людей, разговаривать с ними со всеми, видеть их глаза. И хотелось, чтобы все вокруг тоже улыбались.
– Я думал, что как у нас на селе, – развел руками солдат. – Как от батьки с мамкой дар появился, так и поют за околицей на зорьке вечерней да на свадьбах. И все село знает, в каком доме певунья живет и откуда ее звать на праздники и гулянья. А оно вон как! Учиться, говоришь, нужно?
– Обязательно учиться, – уверенно заявила Лиза. – Чтобы что-то делать хорошо, этому надо обязательно учиться. Дядечка, а скажите, где у вас тут танкисты?
– Ишь ты какая? А на что тебе танкисты?
– У меня там… – Лиза замялась, не решаясь произнести то, что давно уже чувствовалось внутри, с чем она сроднилась. Но это было ее личное. Все же она собралась с духом и выпалила: – У меня там жених!
– Ну, если жених, так надо было написать ему, что ты приезжаешь. Командиру бы написала на его полевую почту, он бы сам обратился по команде. А так, кто ж тебе, дочка, скажет, где тебе твоего суженого искать.
– А у меня номер его полевой почты есть, – засуетилась Лиза и полезла во внутренний карман своего пальто.
