– Прямо сейчас?
Бланка кивнула, даже с каким-то вызовом.
– Надеюсь, твои сказки не о принцессах, – с угрозой добавила она. – Я ненавижу принцесс.
– Ну, одна принцесса там есть… но очень злая.
Бланка просияла:
– Насколько злая?
2
Тем утром Бланка стала моей первой читательской аудиторией. Я рассказал ей сказку о принцессах и колдунах, о злых чарах и отравленных поцелуях, обо всем, что происходило в волшебной вселенной, полной оживающих дворцов, которые, словно адские чудища, ползут по болотам сумеречного мира. В конце рассказа, когда героиня погрузилась в ледяные воды черного озера с про?клятой розой в руках, Бланка навсегда определила курс моей жизни: разволновавшись, утратив слой лака, покрывавший ее, сеньориту из хорошего дома, она пролила слезу и прошептала, что моя история ей показалась прекрасной. Ради того, чтобы этот миг никогда не развеялся прахом, я отдал бы жизнь. Тень Антонии, упавшая к нашим ногам, вернула меня к прозаической действительности.
– Пора идти, сеньорита Бланка, ваш отец не любит, когда мы опаздываем к обеду.
Служанка забрала ее от меня и повела вниз по улице, но я следил за ней взглядом, пока силуэт Бланки не затерялся вдали, и увидел, как она помахала мне рукой. Я подобрал куртку и снова надел ее, чувствуя тепло Бланки и ее аромат. Улыбнулся и хотя бы на несколько секунд понял, что впервые в жизни счастлив, и теперь, попробовав на вкус эту отраву, никогда не вернусь к прежнему существованию.
Тем вечером, когда мы ели на ужин суп с хлебом, отец сурово оглядел меня.
– Вижу, ты изменился. Что-нибудь произошло?
– Нет, папа.
Я рано лег спать, убегая от мутного марева, окружавшего отца. В темноте думал о Бланке, об историях, которые хотел для нее сочинить, и вдруг сообразил, что не знаю, где она живет и когда увижу ее снова, если это вообще когда-нибудь случится.
Следующие два дня я искал Бланку. Как только отец засыпал или закрывал дверь к себе в спальню, предаваясь своему особенному забвению, я уходил в дальнюю часть квартала и блуждал по узким, темным переулкам, окружавшим бульвар Борн, в надежде встретить Бланку или ее зловещую прислугу. Я выучил наизусть каждый изгиб, каждую тень этих улиц, где стены, казалось, сливаются воедино, превращаясь в сплетение туннелей. Линии, вдоль которых в старину располагались средневековые цеха, образовывали сеть коридоров; они начинались около базилики Святой Марии на Море и сплетались в узел из проходов, арок и невозможных искривлений. Во все эти места солнечный свет проникал на несколько минут в день. Горгульи и барельефы виднелись в промежутках между старинными разрушенными дворцами и зданиями, которые надстраивались одно над другим, будто скалы на обрывистом берегу из окон и башен. Вечером в изнеможении я возвращался домой, как раз к тому времени, когда отец просыпался.
На шестой день, уже начиная думать, что встреча приснилась мне, я шел по улице Мираллерс, глядя на боковую дверь собора. Густой туман опустился на город, волочась по улицам, словно белая вуаль. Двери в церковь были открыты. Там в дверном проеме запечатлелись силуэты женщины и девочки в белых одеждах, а через мгновение туман скрыл их в своих объятиях. Я побежал, ворвался в базилику. Туман сквозняком затягивало внутрь, и фантастическое покрывало из пара плавало над рядами скамеек в центральном нефе, цепляясь за пламя свечей. Я узнал Антонию, служанку – она стояла на коленях в одной из исповедален, в позе, выражающей раскаяние и мольбу. Я не сомневался, что исповедь такой гарпии тоном и густотой напоминает смолу. Бланка сидела на скамье, болтая ногами и отрешенно глядя на алтарь. Я подошел к скамье, и Бланка обернулась. Увидев меня, просияла и заулыбалась, и я тут же забыл бесконечные тоскливые дни, когда пытался отыскать ее. Я сел рядом.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Бланка.
– Пришел послушать мессу, – солгал я.
– В такое время мессу не служат! – рассмеялась она.
Мне больше не хотелось лгать, и я опустил голову. Но слова оказались излишни.
– Я тоже по тебе скучала, – призналась Бланка. – Решила, ты обо мне забыл.
Я покачал головой. Атмосфера, пропитанная туманом и шепотом, придала мне храбрости, и я отважился произнести одно из признаний, придуманных мной для сказок, полных магии и героизма.
– Я никогда не смогу забыть о тебе, – сказал я.
Такие слова могли бы быть пустыми и нелепыми, особенно в устах мальчонки восьми лет, который, поди, и сам не знает, что говорит, но я это чувствовал. Бланка устремила на меня взгляд, поразительно грустный для девочки, и с силой сжала мне ладонь.
– Обещай, что никогда обо мне не забудешь.
Служанка Антония, вероятно, уже освободившаяся от грехов, с ненавистью взирала на нас, стоя в проходе, там, где начинался ряд скамей.
– Сеньорита Бланка!
Бланка не сводила с меня глаз.
– Обещай мне.
– Обещаю.
В очередной раз служанка увела мою единственную подругу. Я видел, как они удаляются по центральному проходу и исчезают за дверью, выходившей на бульвар Борн. Но на сей раз капелька хитрости просочилась в мою печаль. «Определенно, – сказал я себе, – у служанки хрупкая совесть, и она прилежно является в исповедальню очиститься от грехов». Церковные колокола пробили четыре часа дня, и у меня зародился план.
Начиная с того дня я неизменно без четверти четыре появлялся в церкви Святой Марии на Море и садился на скамью поближе к исповедальням. Через пару дней я снова увидел их. Подождав, пока служанка преклонит колени перед исповедальней, я подошел к Бланке.
– Через два дня на третий, в четыре, – прошептала она.
Не теряя ни мгновения, я взял ее за руку, и мы стали бродить по базилике. Я подготовил для Бланки рассказ, действие которого происходило именно здесь, среди колонн и капелл храма, и завершалось поединком злого духа, выкованного из пепла и крови, с героическим рыцарем, явившимся из крипты, расположенной под алтарем. То был первый эпизод из серии приключений, ужасов и любовных признаний, которую я сочинил для Бланки, под названием «Призраки собора». В моем безмерном тщеславии начинающего автора она казалась мне самой что ни на есть первосортной. Первый эпизод я закончил как раз к тому времени, когда пора было вернуться к исповедальне, откуда вышла служанка. На сей раз она меня не увидела, поскольку я спрятался за колонну. Пару недель мы с Бланкой встречались там через каждые два дня. Делились своими детскими историями и мечтами, пока служанка изводила священника неиссякаемым рассказом о собственных грехах.
В конце второй недели исповедник с внешностью бывшего боксера заприметил меня и обо всем догадался. Я хотел улизнуть, но он поманил меня к исповедальне. Его атлетический вид меня убедил, и я послушался. Подошел к исповедальне и встал на колени, содрогаясь перед очевидностью, что мой любовный пыл разоблачен.
– Радуйся, Пречистая Дева, – пробормотал я сквозь решетку.
– Я похож на монашку, малявка?
– Простите, отец. Просто не знаю, что обычно говорят.
– Тебя не научили в школе?
– Учитель – атеист, он считает, что вы, священники, орудия капитала.
– А он сам – чье орудие?
– Он не сказал. Думаю, себя он считает свободным элементом.
Священник рассмеялся:
– Где ты научился таким словам? В школе?
– Читая.
– Читая что?
– Все, что могу.
– Читаешь Слово Божье?
– Разве Бог пишет?
– Будешь умничать, гореть тебе в аду.
Я сглотнул.
– Теперь я должен рассказать о своих грехах? – прошептал я в тоске.
– Ни к чему. Они все у тебя на лбу написаны. Во что ты впутался с той служанкой и девочкой, которые ходят сюда чуть ли не каждый день?
– Во что я впутался?
– Напоминаю, это – исповедальня, и, если солжешь священнику, Господь поразит тебя молнией, едва ты выйдешь из церкви, – пригрозил исповедник.
– Вы уверены?
– Я бы на твоем месте не стал рисковать. Давай, выкладывай.
– С чего мне начать?
– Опусти красоты слога и всякие словеса, просто скажи, что ты делаешь день за днем в моем приходе в четыре часа дня.
Коленопреклоненная поза, полутьма и запах воска, вероятно, побуждают к тому, чтобы облегчить совесть. Я исповедовался, пока не чихнул. Священник слушал, прочищая горло всякий раз, когда я замолкал. В конце моего признания, думая, что он отправит меня прямиком в ад, я вдруг услышал его хохот.
– Вы не наложите на меня покаяние?
– Как тебя зовут, парень?
– Давид Мартин, сеньор.
– Не сеньор, а отче. Сеньор – твой отец или Господь Бог, а я тебе не отец, я – отче, или отец Себастьян.
– Простите, отче Себастьян.
– Просто «отче», и дело с концом. А прощает Господь. Я только Его служитель. Стало быть, о чем мы? Пока я тебя отпускаю с предостережением и парой молитв к Богородице. И поскольку считаю, что Господь в своей бесконечной мудрости избрал столь необычный путь, дабы приблизить тебя к церкви, предлагаю тебе сделку. Ты приходишь за полчаса до того, как встречаться с твоей барышней, и помогаешь мне убраться в ризнице. Взамен я удерживаю здесь служанку по меньшей мере на полчаса, чтобы ты успел наговориться.
– Вы сделаете это для меня, отче?
– Ego te absolvo in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[1 - Отпускаю тебе грехи во имя Отца, и Сына, и Святого Духа (лат.). – Здесь и далее примеч. пер.]. А теперь ступай отсюда.
3
Отец Себастьян оказался человеком слова. Я приходил на полчаса раньше и помогал ему в ризнице, поскольку бедняга сильно прихрамывал и в одиночку управлялся с трудом. Хотя священнику и казалось, будто я впадаю в грех богохульства, впрочем, простительный, ему нравилось слушать мои истории, особенно о привидениях и колдунах. Я посчитал, что он так же одинок, как и я, и решил мне помочь после того, как я признался, что Бланка – моя единственная подруга. Я жил ради этих встреч.
Бланка всегда приходила бледная, с улыбкой на устах, в платье цвета слоновой кости. На ней всегда были новые туфельки и ожерелья из серебряных монет. Она слушала сказки, которые я для нее сочинял, и посвящала меня в свой мир, рассказывала о большом темном доме неподалеку, в котором поселился ее отец. Это место пугало ее и вызывало отвращение. Порой рассказывала и о матери, Алисии, с которой жила в старинном особняке в квартале Сарриа. Иногда, чуть не плача, говорила об отце, которого обожала, но он, по словам Бланки, был болен и уже почти не выходил из дома.
– Мой отец – писатель, – рассказывала она. – Как ты. Но он уже не сочиняет для меня сказки, как раньше. Сейчас пишет только истории для человека, который иногда приходит к нему в дом по ночам. Я его не видела, но однажды, когда осталась ночевать, слышала, как они беседовали допоздна, запершись в кабинете отца. Это недобрый человек. Я его боюсь.
Каждый вечер, распрощавшись с ней и возвращаясь домой, я грезил наяву о том, как в один прекрасный момент вырву Бланку из существования, полного разлук; избавлю от страшного ночного гостя, уведу от этой жизни в теплице, которая с каждым прошедшим днем все более тускнела. Каждый вечер Бланка просила, чтобы я ее не забывал, твердила, что, просто вспомнив о ней, могу ее спасти.
Одним ноябрьским днем, который воссиял синевой и инеем на оконных стеклах, я, как обычно, отправился на встречу с Бланкой, но она не пришла. Целых две недели я тщетно ждал в базилике, надеясь, что моя подруга появится. Я искал ее повсюду, а когда однажды ночью отец застиг меня в слезах, объяснил, что у меня разболелись зубы, хотя никакой зуб не мог бы причинить такую боль, как эта разлука. Отец Себастьян, который уже начал беспокоиться, видя, что я каждый день брожу по церкви, как неприкаянный, усадил меня рядом с собой и попытался утешить.
– Наверное, тебе лучше забыть о твоей подружке, Давид.
– Не могу. Я обещал ей, что никогда о ней не забуду.
Через месяц после того, как Бланка исчезла, я осознал, что начинаю забывать ее. Я перестал ходить в церковь через два дня на третий, сочинять для нее сказки, каждую ночь воздвигать в темноте ее образ перед тем, как заснуть. Начал забывать звук ее голоса, аромат, свет, исходящий от лица. Поняв, что теряю Бланку, я хотел пойти к отцу Себастьяну, молить его о прощении, просить, чтобы вырвал боль, пожиравшую меня изнутри, и повторял себе честно и откровенно, что нарушил свое обещание и не сумел запомнить свою единственную подругу.
В последний раз я увидел Бланку в начале декабря. Я смотрел с крыльца, как идет дождь, и вдруг заметил ее. Она шла одна, под дождем, белые лаковые туфельки и платье цвета слоновой кости были забрызганы водой из луж. Подбежав к ней, я увидел, что Бланка плачет. Я спросил, что случилось, и она обняла меня. Объяснила, что отец очень болен, а она сбежала из дома. Я сказал, чтобы она ничего не боялась, мы сбежим вместе, я, если нужно, украду деньги, мы купим два билета на поезд и навсегда исчезнем из города. Бланка улыбнулась и крепче прижалась ко мне. Так мы стояли, молча обнявшись, под лесами строившегося Орфеона, но вот большая черная карета проложила себе путь среди тумана и ненастья и остановилась рядом с нами. Темная фигура спустилась оттуда. То была служанка Антония. Она выхватила Бланку из моих объятий и потащила к карете. Бланка закричала, я попытался схватить ее за руку, но служанка обернулась и со всей силы влепила мне пощечину. Я упал навзничь на брусчатку, от удара в голове у меня помутилось. Когда я поднялся, карета уже отъехала далеко.
Я бежал за каретой под дождем до того места, где начинали прокладывать улицу Лайетана. Новая магистраль представляла собой тянувшуюся вдаль низину, обрамленную канавами, наполненными водой. Она рассекала джунгли переулков квартала Рибера, и ее строители использовали вместо мачете динамит и экскаваторы. Карета, объезжая рытвины и лужи, удалялась. Пытаясь не упустить ее из виду, я взобрался на гребень из земли и брусчатки, который высился за канавой, полной дождевой воды. Вдруг я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног, и заскользил по склону. Скатившись кувырком, оказался в полной воды яме, образовавшейся внизу. Коснувшись ногами дна, вынырнул из лужи, доходившей мне до пояса. И тогда обнаружил, что эта стоячая вода вся покрыта черными пауками, которые плавали по ее поверхности или перебегали с места на место. Я закричал, замахал руками, охваченный паникой, начал карабкаться вверх по глинистым скатам. Когда выбрался из залитой водой канавы, было уже поздно. Карета исчезала на подступах к городу, ее силуэт растворялся в пелене дождя. Промокший до костей, я потащился обратно к дому, где отец все еще спал, запершись в своей комнате. Я разделся и залез в постель, дрожа от бешенства и холода. На руках у себя заметил маленькие кровоточащие точки. Укусы. Пауки в яме не теряли даром времени. Я чувствовал, как яд воспламеняет мне кровь, и наконец потерял сознание, погрузившись в темную бездну полузабытья.
Мне снилось, будто я в грозу, под дождем и ветром мечусь по пустынным улицам квартала в поисках Бланки. Черные струи бьют по фасадам, в сверкании молний видны отдаленные силуэты. Большая черная карета влачится среди тумана. Бланка внутри колотит по стеклу кулаками и кричит. Я следую за ее криками до узкой, мрачной улочки и вижу, как карета останавливается перед большим темным домом, из которого вырастает башня, вонзающаяся в небеса. Бланка выходит из кареты и смотрит на меня, тянет руки в мольбе. Я хочу подбежать к ней, но могу сдвинуться только на пару метров. И тогда огромный темный силуэт возникает в дверях дома, огромный ангел с мраморным ликом смотрит на меня и улыбается волчьим оскалом, развернув над Бланкой черные крыла, заключив ее в свои объятия. Я кричал, но нерушимая тишина пала на город. На один бесконечный миг дождь повис в воздухе, миллион хрустальных слез, плавающих в пустоте, и я увидел, как ангел поцеловал Бланку в лоб, пометив его, словно каленым железом. Когда потоки дождя оросили землю, оба исчезли навсегда.
Безымянная
Барселона, 1905
Годы спустя мне сказали, что в последний раз видели ее в начале мрачного проспекта, ведущего к воротам Восточного кладбища. Вечерело, и студеный северный ветер взгромоздил над городом целый купол багровых облаков. Она шла одна, дрожа от холода, оставляя цепочку неровных шагов на пелене снега, который начал падать вечером. Дойдя до кладбища, девушка на мгновение остановилась, чтобы перевести дух. Лес ангелов и крестов виднелся за стенами. Зловоние мертвых цветов, извести и серы, словно влажным языком, коснулось ее лица, как бы приглашая войти. Она уже собиралась продолжить путь, когда острая боль пронзила ее нутро, будто каленым железом. Схватившись за живот, она стала глубоко дышать, преодолевая тошноту. Один бесконечный миг ею владела только эта мука, да еще страх – она боялась, что больше не сможет сделать ни шагу, рухнет без чувств перед воротами кладбища, и на заре ее найдут прижавшейся к решетке с навершиями в виде наконечников копья, пропитанной желчью, покрытой инеем, с ребенком, которого она носила во чреве, безвозвратно заточенным в ледяном саркофаге.
Так легко было отрешиться, лечь на снег и закрыть глаза навсегда. Но она чувствовала дыхание жизни внутри, и оно не желало угасать, удерживало ее на ногах, и она знала, что не поддастся ни боли, ни холоду. Боль сплетала в лоне узлы, но девушка, ни на что не обращая внимания, ускорила шаг. Не остановилась, пока не оставила позади лабиринт гробниц и замшелых статуй. Только потом подняла голову и почувствовала, как затеплилась надежда, когда перед ней в вечерних сумерках возникли массивные чугунные ворота, ведущие к старой фабрике книг.
За ними Пуэбло-Нуэво простирался до горизонта из пепла и тени. Город фабрик темнел вдали, будто в мутном зеркале отражая Барселону, привороженную сотнями труб, которые источали свое черное дыхание на небесный багрец. По мере того как девушка углублялась в хитросплетение переулков, зажатых между кораблями и похожими на пещеры складами, глаза начинали различать высокие строения, пронзающие квартал, от фабрики Кан-Саладригас до водонапорной башни. Старая фабрика книг выделялась среди всех. Ее экстравагантный силуэт дыбился башенками и висячими мостами, будто какой-то дьявольский архитектор нашел способ посмеяться над законами перспективы. Купола, минареты и трубы гарцевали по сводам и перекрытиям, те поддерживались дюжинами аркбутанов и колонн. Скульптуры и рельефы змеились по стенам, иглы призрачного света исторгались из барабанов.
Девушка вгляделась в батарею гаргулий, которыми заканчивались карнизы; из пастей вылетали облачка пара, источавшие горький запах бумаги и типографской краски. Чувствуя, как боль снова вспыхивает внутри, заторопилась к главной двери и нажала кнопку звонка. Где-то за чугунной преградой раздался приглушенный звон колокольчика. Обернувшись, девушка заметила, что за несколько мгновений ее следы уже занесло снегом. Порывы ледяного, пронзительного ветра прижимали ее к чугунной двери. Она снова с силой нажала кнопку звонка, еще и еще раз, но ответа не было. Неяркий свет, окружавший ее, казалось, исчезал временами, и около ног стремительно распространялись тени. Сознавая, что время ее на исходе, она отошла от двери, стала вглядываться в широкие окна главного фасада. За одним из закопченных стекол обрисовался какой-то силуэт, неподвижный, словно паук в центре паутины. Девушка не различала лица, лишь абрис женского тела, но поняла, что за ней наблюдают. Она замахала руками, закричала, умоляя помочь. Силуэт оставался неподвижным, пока свет, на фоне которого он выступал, вдруг не погас. Широкое окно потемнело, но девушка ощущала, что глаза, следившие за ней, оставались там, в полутьме, неподвижные, светящиеся в предзакатном свете. Впервые страх заставил ее забыть о холоде и боли. Она в третий раз нажала кнопку звонка, а когда поняла, что ответа по-прежнему не будет, закричала и забарабанила кулаками по двери. Девушка стучала, пока не сбила руки в кровь, молила о помощи, пока не охрипла. Ноги у нее подкосились. Опустившись в подмерзшую лужу, закрыла глаза, вслушиваясь в биение жизни, не прекращающееся внутри. Скоро ее лицо и тело начало заносить снегом.
Вечерняя мгла уже чернильной кляксой расплывалась по небу, когда дверь открылась, и веер света упал на распростертое тело. Двое с переносными газовыми фонарями встали перед ним на колени. Один из мужчин, полный, с оспинами на лице, откинул прядь волос со лба девушки. Та открыла глаза и улыбнулась ему. Мужчины обменялись взглядом, и второй, моложе и ниже ростом, приподнял руку девушки, на которой что-то блеснуло. Кольцо. Молодой хотел сорвать его, но товарищ не позволил.
Вдвоем стали поднимать ее. Старший, более сильный, взял девушку на руки, а другого послал за помощью. Молодой скрепя сердце послушался и исчез в вечерних сумерках. Девушка пристально глядела в лицо полному мужчине, который нес ее, и губами, непослушными от холода, шепотом повторяла одно невнятное слово. Спасибо, спасибо.
Мужчина, слегка прихрамывая, направился к зданию, похожему на гараж, расположенному около входа на фабрику. Оказавшись внутри, девушка услышала другие голоса, почувствовала, как несколько рук подхватили ее и водрузили на деревянный стол, стоявший у огня. Мало-помалу тепло очага растопило ледяные слезы, сверкавшие у нее в волосах и на лице. Две девушки, не старше ее, одетые как прислуга, завернули ее в одеяло и стали растирать ей руки и ноги. Руки, пахнущие специями, поднесли бокал горячего вина к губам. Теплая жидкость бальзамом растеклась по телу.
Лежа на столе, девушка огляделась вокруг и поняла, что находится в кухне. Одна из служанок подложила ей под шею какие-то полотенца, и девушка откинула голову. Распростертая, она могла видеть кухню в обратной перспективе; кастрюли, сковородки и прочие приспособления висели в воздухе вопреки законам тяготения. В таком ракурсе девушка увидела, как она вошла. Бледное, спокойное лицо дамы в белом двигалось от двери, будто она двигалась по потолку. Служанки расступились, а полный мужчина в страхе потупил взгляд и поспешно удалился. Девушка услышала, как стихают шаги и голоса, и поняла, что осталась наедине с дамой в белом. Увидела, как та склонилась над ней, ощутила ее горячее, сладкое дыхание.
– Не бойся, – прошептала дама.
Серые глаза изучали ее в тишине, и мягкая рука прикоснулась к щеке. Девушка подумала, что дама выглядит и держит себя как разбившийся ангел, упавший с небес в паутину забвения. Пыталась найти приют в ее взгляде. Дама улыбнулась ей, с бесконечной нежностью погладила по лицу. Так прошло около получаса почти в полном молчании, пока во дворе не раздались голоса и не вернулись служанки, а с ними молодой мужчина и еще один господин в толстом пальто и с вместительным черным чемоданчиком. Врач встал рядом, проверил пульс. По глазам было ясно, что он нервничает. Пощупал живот, вздохнул. Девушка едва понимала, какие указания доктор дает прислуге, стоявшей вокруг очага. Но, собравшись с духом, обрела голос и спросила, родится ли здоровым ее сын. Доктор, который, судя по выражению его лица, уже махнул рукой на обоих, лишь обменялся взглядом с дамой в белом.
– Давид, – пробормотала девушка. – Его будут звать Давид.
