Наталья Волохина "Да какой там Апокалипсис"

Да какой там Апокалипсис
Наталья Волохина

Жёсткая, ядовитая, остроумная социальная сатира. Пародия в жанре сказки для взрослых. Слепок с фантасмагорической реальности. Узнаваемые сюжеты и герои в предлагаемых несуществующих обстоятельствах. Смешно, страшно, захватывающе, печально. Изредка хеппи-энд.

Содержит нецензурную брань.

Наталья Волохина

Да какой там Апокалипсис

Апокалипсис – в переводе с греческого, означает «открытие», «откровение». Слово имеет библейское происхождение. Одна из книг Нового Завета называется «Откровение», а второе ее название – «Апокалипсис».

Современное значение: «хаос», «конец света» – катастрофа вселенского масштаба.

От Автора

Хотелось бы определить жанр этой книги, как сказка-фантасмагория для взрослых, но рука не поднимается. Уж очень реалистичны события и герои. Я решила, пусть будет фантасмагория реальности. Хотя, честно сказать, не дотягивают некоторые сюжеты до реальности. Маловато будет. Когда вижу реально действующий магазин в Лондоне, торгующий свининой, оформленной в виде человеческих тел, игриво вопрошающий с вывески: «Вам свинины или человечины?»– или лицо диктора, обыденным тоном читающего новость о заживо замороженном для продажи на органы четырехлетнем китайском малыше, признаюсь – маловато у меня фантазии. Да что я?! У авторов детективных сериалов не хватает воображения и скорости в погоне за сюжетами, жизнь их обгоняет. Пропаганда наркотиков, педофилии, изощренных способов убийств – вчерашний день, нынче в моде каннибализм и фетишированный, публичный садизм. Что будет завтра? Если оно наступит.

Как человек из прошлого века, сохранивший атавистический альтруизм, с надеждой внести хоть малую капельку отрезвления в одурманенное диким сегодняшним карнавалом сознание себе подобных, делала я этот слепок с реальности. Мне не дает покоя мысль, что последнее откровение – Апокалипсис – кончится для современного человечества гибелью, в лучшем случае, отбросит его к началу эволюционной спирали.

Наталья Волохина

Игрушка

На туристической стоянке обезьяна нашла игрушку с множеством кнопок и клавиш. Нажимаешь на них, а из игрушки музыка и звуки разные. Обезьяне понравилось, и она до самой ночи забавлялась. Потом уснула, игрушку выронила, у обезьян ведь ридикюлей нет. Утром забавную вещицу нашла другая обезьяна и тоже играла, пока, привлеченные странными звуками, не набежали родственники да знакомые, и не завязалась потасовка за обладание диковинкой. Кончилось тем, что потревоженный шумом вожак стаи, явился самолично на разборки и отнял игрушку. Теперь он занимался извлечением звуков в свободное от руководящей работы время, и, как самый умный, прибирал ценность в дупло, откуда взять её никто бы не рискнул.

А в это время раззявы владельцы искали пропажу днём с огнем, ругая друг друга на чём свет стоит. Но даже такие сложные заклинания не помогали. Однажды к вечеру, умаявшись, сели они напротив телевизора, но тут же вскочили и разбранились ещё пуще, накликая на друг дружку самые страшные, изощренные кары, связанные с половыми органами и родителями.

В то же самое время одна семья, впрочем, не одна, а много разных семейств, сидело у телевизоров и удивлялось, а иногда и поругивалось, используя разные генитальные выражения. «Что за чехарда такая!?»– возмущались отцы семейств, когда политические новости или футбольный матч в самый неподходящий момент сменял слезоточивый сериал. Зато мамки радовались, но недолго, потому что, когда в следующую минуту должно было, наконец, разъясниться, чей сын Хулио Херардо, вместо Марии Коровелло на экране появлялись герои мультфильма. Как вы уже поняли, дети тоже ликовали пару минут.

Лучше всего дела обстояли с программами в ночное время, но тут на любителя. Можно было всю ночь бандитские войны смотреть, а можно и на индийский сериал нарваться. Кое-кто уже догадался, отчего по ночам только одна программа работала. А вот граждане никак не могли уразуметь, в чем дело. Гневные письма, звонки заставляли редакторов и владельцев телеканалов по всему миру буквально скрываться от разъяренного населения. Они и сами не могли ничего толком объяснить, даже себе, даже под одеялом. Как раньше было хорошо! Все чинно, всё по порядку: сначала «чернуха» новостей, потом «кричуха» всяких шоу, дальше «спокойка» детям, а следом по интересам: порнуха, спорт, боевики. Теперь сигнал поступал беспорядочно, и вынуждены они были крутиться, как белка в колесе, меняя срочно «…ухи», одновременно скрываясь от гнева народного.

У растерях дела шли не лучшим образом. Парочку из них пристрелили свои же – «туристы». Небольшая группа объединилась на время и вела розыскные работы по всему маршруту экскурсии, перетряхивая каждый камешек, каждую горсть земли, прочесывая любой встречный кустик, травинку малую. Маршрут объявили опасной территорией, оцепили войсками, чтобы посторонние, не дай бог, игрушку не нашли. Итак, международная обстановка дестабилизировалась и накалилась, того и гляди, у граждан планеты терпение лопнет, и мировая революция грянет. И оно понятно, не успевали граждане ориентироваться, что сейчас по какому поводу думать правильно, больно часто программы менялись по телевизору, и газеты не успевали им объяснить по той же самой причине.

Замечательно всё было только у обезьян. Статус вожака после завладения игрушкой очень высоко поднялся, он ценным предметом умело воспользовался, башковитым оказался. Потыкать кнопочки дозволялось в качестве поощрения: умелым добытчикам пищи, отважным воинам – защитникам стаи, ну, и любимым самкам, само собой. Умирая своей смертью, в старости и почете, что редко среди вожаков встречается, передал он игрушку сыну – новому вожаку стаи. С тех пор этот обычай у обезьян сохранился.

А как же люди? А люди всё маются, горемычные. «Туристы» посовещались и решили новую игрушку сделать, что не так просто, игрушка – сложная штука.

Шапка из пиписки

Одному мальчику давно, в годы дефицита, подарили шапку из крашеной кошки. Мальчик не знал, что его шапка не из норки, а из бродячих Мусек. Он пришел в школу горды-ы-ый, а сын директора универмага его обсмеял и всё про кошек объяснил. Мальчик очень расстроился, на родителей обиделся сильно-сильно, прямо убил бы. Домой кинулся, но родичей убивать не стал, то ли не решился, то ли в детский дом не захотел. И тут ему на расстроенные глаза попался их кот Барсик.

–А!– закричал мальчик.– Из таких как ты, уродов, шапку сделали!

Схватил котика за хвост и треснул изо всех сил головой о стену. Тот вякнул и умер. Мальчик сначала испугался, что попадет ему, да и кота жалко, вроде привык к нему, а потом, как издевательства одноклассников припомнил, снова злобой вспыхнул, так, мол, ему и надо. Положил труп в портфель и вынес на помойку.

С тех пор шапку под норку он не надевал, в вязаной, из «Детского мира», ходил. Теплая шапочка и удобная. Он в ней две дырки вырезал. Зачем? А вот зачем. После уроков мальчик шёл не в кружок авиамоделирования, не в подворотню, где «Прима» и портвейн, а на пустырь. Там он разгибал отворот на шапке, натягивал её на лицо, так что прорези аккурат на глаза, и Фантомасом таился в щели между гаражами, предварительно разложив кусочки ливерной на видном месте. Вскоре появлялась осторожная, но очень голодная кошечка и накидывалась на колбасу, а мальчик на неё глупую. Он бедолагу пытал разными способами, шкуру сдирал и палил мстительно.

Вы думаете, дальше по сюжету мальчик вырос маньяком и стал на людей нападать? Не-е-е-т. Хотя, честно говоря, тянуло, особенно в трудные перестроечные годы, когда на каждом углу делали с человеками то, что он с кошечками. Не смог, не решился. Или психотравма маловата оказалась, или не свихнулся тогда еще окончательно. Но ранимая душа требовала выплеска страданий и нашла, таки, отдушину – живопись. Мальчик стал художником. Непонятым, разумеется. И вот, когда непонятость достигла апогея, когда толстый, сытый критик, сказал, что его картины – сплошная претензия, ну, в общем, «котик, крашеный под норку», мальчик не выдержал. Опять же, критика не убил, но поджег дверь картинной галереи, где его освистали и не приняли. Хорошо, сигнализация противопожарная в исправности была, так что мальчика просто полечили от нервного перенапряжения, да и отпустили аффективного на все четыре стороны. А зря. Но они ж про пустырь не знали.

Мальчик прямиком из психушки отправился на столичную площадь, снял с себя всю-всю одежду и стал всеми подвижными частями тела размахивать. А на улице холод собачий – зима, а на площади иностранцы – интересуются, про что он там машет. Ну, мальчик от обиды и холода кричать давай, что он не кот драный, а художник, а его тут не понимают, затирают, унижают. Иностранцы обрадовались, вот, говорят, творческую интеллигенцию обижают, надо защитить, и отвезли его к себе на родину. Они ж про котиков убиенных не знали.

Мальчик отогрелся, круассанами отъелся и пошел в галерею, картины свои предлагать. Ему там через переводчика объяснили про котика под норку, и он хотел убить переводчика, но не смог. Тогда отправился бедолага на ихнюю главную площадь, опять же разнагишался и давай махать. Но климат в Европах мягче, наготой никого не удивишь, это они у нас от вида гениталий на площади возбуждаются, а у себя никак не эррагируют, и не такое видали. Тогда мальчик забежал в ближайший хозяйственный бутик, стащил гвоздь с молотком и бегом обратно, на площадь. Там он сел удобненько, ножки раскинул и прибил свою мошонку прямо к пористой брусчатке. Некоторые туристы и журналисты его пофоткали да кушать пошли, а он остался сидеть нагой, голодный и прибитый. У них Таким в домах скорби обед и кровать не положены, всех Этаких кормить за государственный счет – казна разорится.

Другой бы на месте мальчика убил кого или с собой покончил, но он не смог, нерешительный, видать, был. А кошек и спичек в наличии не имелось. И мальчик решил обойтись тем, что есть. Отрезал себе пиписку и сшил из неё чудную маленькую шапочку. Кончено, злые языки говорили, что она хуёвая, но это от зависти, потому как художник на целый месяц стал почти Гогеном, без члена, зато знаменитым.

Диджереду…ист

Один дяденька здорово играл на диджериду. Труба такая большая, гудит низким голосом, австралийские аборигены придумали. В России инструмент редкий, а уж лучше дяденьки на нём никто не играл. Человек он был пожилой, заслуженный, со всякими званиями, артист-диджеридуист. Жил – поживал со своей тётенькой много лет в мире и согласии, да выступал для души.

В это же время жила одна девушка – вышивальщица. Тоже редкая профессия в наше время, особенно для девушки. Девушка, скажем честно, не очень юная, но милая, только не замужем. То ли некогда было, то ли не одна профессия несовременная у неё была.

Однажды девушка попала на концерт дяденьки и сразу же в него влюбилась. И стала ходить на все его концерты, в первом ряду сидеть, громко хлопать и глазами сиять. А дяденька глазами уж ослаб, из звуков только диджериду слышал, да «иди кушать», и то, только голосом жены, так что он девушку не замечал. Бедняжка измучилась совсем, вышивать перестала, сохла, чахла, таяла на родительских глазах.

– Что же ты не ешь, не пьёшь, вышивание забросила,– убиваются родители,– на нём цветы лазоревые, красота несказанная, выцвели совсем.

– Красота несказанная,– повторила девушка.

И вдруг, как подскочит, как схватит пяльцы и а ну давай вышивать. Родители обрадовались, а зря. Кабы знали, кабы ведали, что она шьет, может, и удержали, уберегли, а может, нет, судьба, она злодейка.

Закончила девушка работу и бегом на концерт к любимому. И так она сияла, что даже малочувствительный дедушка что-то почувствовал, тепло какое-то, прямо вот тут, с левой стороны, в груди. А как свет зажгли, девушка к нему кинулась и вместо букета вышитый чехол для диджериду подарила. Тут диджеридуист, наконец, её рассмотрел, и не только в груди у него потеплело, а во всем животе и ниже. Ниже пояса не только потеплело, но даже забыто шевельнулось.

Теперь после каждого концерта артист с девушкой чай пили, кофей-то ему нельзя было по здоровью, и даже днем гуляли по разным местам. А потом они долго воевали с родственниками за свою любовь. В конце концов, дяденька от тетеньки ушел, а дочка от родителей. И стали вместе дружно жить, как голубки. И у дедульки ниже пояса иногда сильно шевелилось, но не настолько, чтобы, ну, вы понимаете. Но молодая не огорчалась, главное – любимый рядом. И некогда ей было горевать. Она для дяденьки собственную Школу игры на диджериду открыла, кредитов набрала, рекламу и прочее организовала. Со всего мира к маэстро ученики поехали, медалей ему снова надавали всяких.

Трудно девушке приходилось, про вышивание забыла, всё время менеджмент отнимал. И характер у дедушки не сахар оказался, да инсульт случался. Но любовь зла, полюбишь и старого диджередуиста.

Только и слепа любовь. Не заметила молодуха, как муженёк переменился. Покрикивать стал на неё, и не всегда приличными словами, – то не так, это не эдак. Кофей стал попивать и даже коньячком баловаться. В школу, на работу, только свадебным генералом являлся, посветить солнцем, чтоб не утомляться, значит.

А потом вдруг исчез. Девушка ночей не спала, как водится, все больницы, все морги обзвонила, не могла найти дяденьку. Ну, «добрые» люди подсказали, что он её бросил, и девушка ушам своим верить не хотела. Плакала, кричала, к нему рвалась, а её не пускали. Да ещё срамили всяко, воровкой и негодяйкой обзывали. Опоили ли дяденьку, от старости ли с ним маразм приключился, только забыл он, как подарки дарил молодой женушке, «мудрым» голосом приговаривая, что, мол, жизнь молодую на меня кладешь, а как помру, с чем останешься, и добро свое на неё переписывал. Как хотел, да не мог, чего молодые мужики могут. Кто ж его знает, возраст это или там, где у других совесть, мхом поросло у старого пня.

Ну, и что? Да всё. Дяденька остался с тётенькой, Школой диджериду, почетом и всеобщим сочувствием, а престарелая девушка с долгами по кредитам, на которые дяденькины подарки ушли, да ещё с какашками, что в неё «добрые» люди со всех сторон бросали.

В дяденьку, кстати, тоже какашки бросали, пожилые тетеньки. Он ведь моду новую завел – стареньким дяденькам на молоденьких девушках жениться. А все почему, потому что они ему поверили, будто с молодыми у них ниже пояса все снова в исправности становится и даже дети родятся. Дяденька, будучи в маразме расставания, кричал, что у него с девушкой в ЭТОМ смысле все очень даже было.

А потом к ним Господь послал Смерть, к дяденьке и девушке. Она их по разным местам и развела, коли при жизни разошлись. Девушку к девушкам – песни петь да вышивать, а дяденьку в одиночку – думать, вспоминать, отчего у него сначала на диджериду и девушку тепло из груди шло, а потом холод. Чтобы лучше получалось, дяденьке непрерывно всю его жизнь показывали, настоящую, а не которою он себе придумывал и представлял. А сколько вечностей ему это кино будут крутить, одному богу известно.

Кнопочка

У одного мужика была кнопочка. Родился с ней. Ну, пока маленький был, вроде и не мешала, даже пользу приносила. Проголодается младенец, кнопочка «вжик» – включилась, голосит пацан, пока титькой рот не заткнут. Остынут мокрые пеленки, начнет моча попку разъедать, кнопочка сработает. А подрос, она и на другое сгодилась. Как начнет, бывало, на пионерском сборе выступать, трещит чаще барабана, пока вожатый на кнопочку не нажмет. И на комсомольских собраниях кнопочке той цены не было.

Вырос он крепкий да упитанный, кнопка всегда вовремя сигналила, мол, кормите дитя, а не то из глотки выдерет. Бывали и неприятности – не выключалась вовремя, за что случалось по розовой пухлой физиономии схлопотать. Но мальчуган постепенно научился кнопочку регулировать. Для карьеры незаменимая вещь оказалась, будто реле специальное установили. Только начальство подумает, еще рот готовится раскрыть, а кнопочка уж сработала, и дядечка инициативу проявляет. Так до парторгов и дотащила родимая.

Но тут беда приключилась – Перестройка грянула. Пробовал мужичок на митингах кнопочкой пользоваться, к тому же опыт по собраниям огромадный имел, но дело кончилось слезьми и компрессами с бодягой. Остался дяденька без работы, без семьи, с одной кнопочкой, в коммуналке. Жена квартиру отсудила и выперла «змея языкастого», а против тёщи все кнопочки мира бессильны.

Одна радость у мужика осталась – телевизор. Тут его талант и раскрылся. Заговорит ведущий или диктор про неурожай, бандитские разборки, международную обстановку, кнопочка раз – и включается, и мужик на заданную тему чешет без остановки, почище всех Невздоровых и Вздоренко вместе взятых. Замучил соседей своими разговорами с телевизором, и решили они его сбагрить. «Ты бы,– толкуют,– на телевидение пошел, там сейчас всех говорунов берут, тебя, с таким талантищем, обязательно примут, а то уж три дня хлеб с водой ешь, так и до язвы недалеко».

Терять мужичонке было уже нечего. Послушал он доброго совета и пошел. Как услыхал его главный редактор говорильной студии, от радости чуть с ума не сошел. Где ж этот самородок, на каком продавленном диване валялся. И стал дяденька говорильщиком работать. Режиссер еще только подумает, а дяденькина кнопочка уже «вжик» – и пошел чесать за три версты лесом. И жизнь и у него, и у соседей наладилась. Да и переехал он скоро в отдельную квартиру. Жениться вот не получалось, никто больше одного дня с ним не выдерживал. Только дама словечко скажет, а кнопочка уже сработала, и часа полтора вынуждена избранница слушать о погоде, природе, короче, о чем неосторожно обмолвилась. Кто ж такое вынесет? И жил дяденька бобылем. Ну, ничего, привык. Одно плохо, в кнопочке "выкл" почти не работало, реле совсем износилось и на каждый звук реагировало, даже на карканье ворон за окном.

Тут на счастье Интернет появился. Выйдет дядечка в сеть и на разные темы говорит без остановки, пока не заснет. А там уж утро и на работу. Но ничто не вечно под луной – стала кнопка заедать. Хочет, например, дяденька сказать: «Её будут»,– вдруг заедание, и получается что-то вовсе неприличное – «…бут», ну, вы понимаете. Пришлось с работы уволиться, хорошо, пенсия подоспела. А что пенсионеру делать, да еще со сломанной кнопочкой? Правильно, в Интернете сидеть. Там можно любые слова говорить, никто морду не набьет. Так что, если встретите немолодого дядечку, который без умолку говорит и пишет, даже нецензурными словами, не обижайтесь, это тот самый, со сломанной кнопочкой. Посочувствуйте человеку. Не приведи господь с такой штуковиной уродиться.

Старое кино, или День сурка

В одном кинотеатре показывали фильм. Сюжет был такой.

Приходит студент первокурсник заселяться в общежитие, а там у них свои традиции. Для новичков традиция называется «Прописка». Нужно устоять на ногах пока старшекурсник тебя со всей дури по башке бьёт. Не «пропишут», пока пять ударов стоя не выдержишь. Потому бОльшая часть студентов придурковатая была, вроде пресловутого армейского старшины. А может, общага в промзоне стояла, где сочетание сизого и красного дыма позволяло балдеть без косячка, но на интеллект влияла отрицательно. Ну вот, поставили парня посреди узенькой комнатушки и один «кабан» начал его «прописывать», а новичок слабоват телом и всё падает да падает. А «кабан» упертый попался, ставит его и снова долбит. Уже из соседних комнат зрители подтянулись, интересуются, уж не держится новичок на ногах, сразу кулем валится, а «паспортист» все не унимается. Не знаю, чем у них там кончилось, может, помер пацан, может, сотрясение получил, а вдруг, да очухался и стал обычным студентом с «пропиской» и на следующий год сам новичков «оформлял», нам не весь сюжет важен, только фрагмент. Почему?

А вот почему. Фильм в кинотеатре шел всегда один и тот же. ВСЕГДА. Вы скажете, так не бывает, это – фантастика. Вот и нет. Для большей достоверности замечу, что место действия, декорации или костюмы менялись раз в 50-100 лет, сюжет – никогда. Но сейчас не об этом.

Однажды во время сеанса случилось чудо, та самая фантастика. Когда полумертвого парня коренастый бугай ударил в очередной раз, один зритель не выдержал, вскочил с места и сиганул прямо в кадр. Да-да, по-настоящему. И вломил негодяю по самое не хочу. С тех пор сюжет фильма изменился и лет сто шел со спасением робкого студента отважным защитником.

Тут снова чрезвычайное происшествие. Кинотеатр, видать, был необычный. Не успел злодей новобранцу врезать, как он развернулся и так отоварил «домкома», что вся химия с географией у того из головы напрочь вылетела, а спасителю и дела никакого не осталось, кроме как с бравым студентом дружить.

Пара столетий без недоразумений пролетела, прежде чем новая, вовсе несуразная история случилась. На вечернем сеансе, когда зал битком набит, вскочил какой-то мужичок и на помощь злодею в самый экран ломанулся. Но тут еще один подорвался и за студента встрял. Что началось! Женская половина зала кричит, мужики в кинокартину кинулись и дерутся там, как полоумные, а кому места в кадре не хватило, в зале машутся. Полицейские подтянулись до кучи и администрация кинотеатра по кабинетам не отсиживалась. С улицы народ на шум сбегаться стал. Хорошо, фильм кончился, а то бы не только кресла порушили, но и кинобудку разнесли. Мебель, кстати, в ближайшие двести лет ставить не собираются. Всё равно по новому сценарию фильм массовой дракой кончается.

Традиции

Один немолодой художник уважал традиции. Сильно уважал. И была у него на этой почве мечта – возродить традицию с портретами на демонстрацию ходить. Однажды решился: «Человек я пожилой, может, помру скоро, а мечта останется неисполненной. Терять мне, кроме мизерных накоплений, нечего, так что, была не была».

Снял он все денежки со сберкнижки, кое-что в ломбард снес, купил краски, холст, рейки. Смастерил подрамники и, как любовник младой, с нетерпением приступил. Приступил, да призадумался. А кого ж писать – то? Раньше на «парадных» портретах члены политбюро красовались, а сейчас члены чего увековечивать? Деятелей государственных, не иначе. Целый вечер изучал он фотографии в газетах, Интернете, но не складывалось у творца, не находилось лиц вдохновляющих. Прежние, хоть и «замороженные» были, но там суровость или целеустремленность, идейность писали, а тут хитрость, дурковатость, жадность зоркий глаз художника отмечал. Кто ж с такими мордами на парад пойдет, а обманывать дядька не привык. От огорчения и усталости в груди закололо, кинулся он было за валидолом, да плюнул, в сердцах налил стопку водки и выпил. Посидел, повздыхал, выпил вторую, третью и взялся за работу.

Через месяц неустанных трудов портреты были готовы. Тут, как раз, и праздник всенародный подоспел, День чего-то, который вместо 7-го ноября. Вышел он на улицу, и удачно вышел, прямо возле его дома люди с красными бантами толпятся, на парад, видно, собрались. Художник и предложил им традиции возродить, с портретами пройти. Народ обрадовался, поддержал, давай, говорит, неси. Ну, и принёс…

Били его, слова разные приговаривали. Из цензурных: «Ты что, гад, издеваешься, над идеалами нашими куражишься?! Думаешь, мы карикатуры твои понесём? Да тебя самого вперед ногами скорей понесут».

И понесли. Не выдержало побоев немолодое тело. А как же портреты? Которые не порвали, не потоптали, молодые бойкие ребята собрали и отнесли куда-то. Правда, пока не на демонстрацию. Но, лиха беда начала, глядишь, и сбудется мечта художника, поплывут над головами демонстрантов парадные портреты не членов, но деятелей.

Осторожно – аффирмация!

Один матерщинник не верил в чудеса. Назовем его хоть Петр, хоть Василий. Больше всего он не верил в исполнение желаний. И вот как-то выпивал хоть Петр – хоть Василий с одним интеллигентом. Парень оказался хороший, ничего, что с двумя дипломами, компанейский и на выпивку крепкий. Только на аффирмациях повернутый малость. У каждого свой бзик. Кто за столом о бабах, кто о работе, некоторые о евреях, а этот об аффирмации, даже интересно.

– Ты пойми, Петр, главное, верить. И помни, Василий, самое важное – четко сформулировать своё желание. Иначе исполнится точь-в-точь, а ты чего-то не додумал.

– Брось, братан,– отмахивался Петр, откупоривая новую бутылку,– желания мои сроду не исполняются. Хотел в институт поступить, окончил ПТУ, хотел на Наташке жениться, а взял эту манду.

– Не верил ты,– не унимался ботан.– Ты поверь сильно – сильно, и чудо обязательно случится.

– Да я ни в бога, ни в черта не верю, уж тем более, в чудеса. Ну, давай, за чудеса!