Проект «Мессия»
Олег Кравцов
Миша – беззаботный сын русского олигарха. Он живет в солнечной Калифорнии, кутит на своей белоснежной яхте и ведет легкую и бесшабашную жизнь за папин счет. В один прекрасный день парень понимает, что вся его пресыщенная деньгами жизнь – глубочайшая несправедливость, и решает посвятить себя беспощадной борьбе с мировым капиталом. И, конечно же, начинать предстоит с России. Но спецслужбы не дремлют… Как сложится судьба нашего героя? Через что ему придется пройти? Об этом и многом другом дорогой читатель узнает на страницах невероятно поучительного романа о русском мессии.Роман о любви и чести, о вере и надежде, о важности первых шагов и вечной борьбе добра со злом.
Олег Кравцов
Проект «Мессия»
Благодарность
Выражаю благодарность моей супруге Евгении, которая поддерживала и очень терпимо относилась к моему творчеству, а также моим друзьям – Лёше и Ване, которые были первыми чтецами, и еще – Андрею, который подал идею облечь мои словесные измышления в материальную текстовую форму
От автора
Роман не рекомендуется к прочтению лицам с обостренными религиозными и патриотическими чувствами.
Автор искренне извиняется перед Читателем, если при прочтении сего произведения каким-либо образом окажутся задеты чьи-то чувства или оскорблена чья-то честь. Автор определенно не желает, чтобы так случилось. А может быть и желает. Но автор все равно извиняется, ведь извинения характеризуют его, как вежливого и хорошо воспитанного человека. К тому же извиняться сегодня так модно в нашей стране.
Все персонажи и сцены являются плодом воображения. Ну, возможно, не все. Но некоторые точно. Почти все фамилии и имена героев изменены.
Данное произведение – первый художественный опыт автора, поэтому, не суди строго, дорогой Читатель. Или суди. Это уж как Вам будет угодно. Вы ведь, в конце концов, свободная личность.
С уважением,
Олег Кравцов
Часть I. Инвалютная жизнь: слепота и прозрение
Глава 1. Отторжение
Миша полулежал на кожаном диване своей яхты. Его подташнивало. Настроение было паршивое. Он встал и, покачиваясь, направился к борту. Несколько секунд он вслушивался в мерзкое квяканье чаек, смотрел на пальмы и лазурную гладь воды. Потом перегнулся через перила и отрывисто блеванул в океан. Он вымученно всматривался в желтое пятно с белыми комками непереваренных лобстеров:
– Это ж надо, даже еду эту буржуйскую организм отторгает. А другой-то и нет.
Миша уныло посунулся обратно в каюту и со стоном плюхнулся на диван. Он, не глядя, нащупал бутылку минералки на полу и жадно запрокинул в рот горлышко. Газы ударили в нос и чуть не вызвали новый приступ рвоты. Но на этот раз Миша сдержался. Ему было очень жалко себя. Он вообще любил себя жалеть и делал это лучше, чем кто бы то ни было.
Молодой человек с тревогой следил за происходящими с ним изменениями. И его тревога была вполне обоснованной. Все началось с того самого момента, когда Миша встретил на улице себя и осознал, что он русский. То, что он русский, конечно же, он знал всегда. Но глубинное осознание этого факта произошло после той мистической встречи, которая запустила в его сознании очень необычные необратимые процессы. Это было сродни вирусной болезни, которая возникла внезапно, облюбовала Мишин организм и не собиралась отступать. Вместе с пробуждением национального сознания пришло отторжение ко многим привычным вещам, являвшимся неотъемлемой частью его быта: еде, одежде, образу жизни, взглядам на мир.
Глава 2. Рассказ о мальчике Мише
Миша с детства был самым обычным мальчиком, коих миллионы на просторах России. Он ходил в обычную школу и ничем не выделялся среди сверстников…
Конечно же, дорогой Читатель, все это не совсем так или вообще не так. Подобными словами мог бы начаться рассказ о каком-нибудь другом мальчике Мише, которых действительно очень много на необъятных просторах России. С нашим Мишей все было иначе. Мальчику было 35 и жил он в Соединенных Штатах на побережье Калифорнии. Родился он в небольшом сибирском городке нефтяников. В российской школе Миша никогда не учился. В середине девяностых, когда подходило время идти в первый класс, папа отправил семью в США, обеспечив Мишу и его маму всем необходимым для безбедного существования.
Отец Миши – Болодин Николай Валентинович был нефтяным олигархом средней руки. Средней, потому что его папа не входил не только в десятку, но даже в тридцатку списка российского Форбс. По этой причине и олигархом в общем-то его можно было назвать весьма условно. Состояние Болодина-старшего за всю историю ни разу не перевалило миллиарда долларов. Он плелся где-то на задворках первой сотни богатеев страны, теряясь среди серой массы стомиллионников.
Там, в России, у папы была другая семья и другие дети, которые недавно пошли в школу. Папина вторая жена была на пару лет младше Миши. Отношения между Мишиными родителями были вполне мирными, уважительными. Бури, связанные с разрывом семейных уз, давно поутихли. Мама Миши, Татьяна Григорьевна, жила недалеко, в Сан-Франциско, и была номинальным держателем части семейных активов. Для души у нее был небольшой благотворительный фонд помощи больным витилиго и художественная арт-галерея. В какой-то момент Татьяна Григорьевна решила, что она является потомком древнего дворянского рода и за вполне адекватную сумму нашла подтверждающие документы на этот счет. Мама любила рисовать картины маслом на холсте в стиле, который сама определяла как «абстрактный авангардизм». Полотна она любила жертвовать в дома престарелых, приюты для бездомных или просто дарить знакомым.
Миша тоже был номинальным держателем части семейных активов. У него на паях с папой и его знакомыми была сеть ресторанов, пляжных пабов и несколько гостиниц на побережье Калифорнии. Кроме того, Миша был совладельцем и президентом собственного яхт-клуба, штандарт которого с гордостью носил на одежде.
Школьные годы Миши прошли в закрытой частной школе для отпрысков состоятельных родителей. С Мишей дополнительно занимались одобренные российским МИДом репетиторы русской словесности, истории, светского этикета и тому подобной унылой чепухи. Единственное, что роднило нашего Мишу с гипотетическим Мишей из русской глубинки, так это умственная посредственность и общий жизненный пофигизм. В этом плане Миша действительно ничем не отличался от абсолютного большинства сверстников и вполне уютно чувствовал бы себя, учись он где-нибудь в Вышнем Волочке, Москве или Лабытнангах.
После школы Мише оплатили частный университет, где учились дети местной элиты. Здесь он приобрел много интересных и полезных знакомств среди себе подобных счастливчиков. Студенческое время было веселым и насыщенным событиями. Миша любил шумные тусовки. В университете было множество различных клубов по интересам. В двух из них – в гольф-клубе и яхт-клубе у Миши было членство. В яхт-клубе его даже избрали на некоторое время сопредседателем, но ненадолго. Мише оказалась скучна системная организационная работа, и он спустя месяц взял самоотвод.
Некоторые трудности возникли позже, после окончания учебы. Взрослая жизнь оказалась скучной и пресной. Миша чувствовал дискомфорт и опустошенность. Потом он пообвыкся и стал получать удовольствие от тихой праздности и размеренности бытия. Семейный бизнес не вызывал больших хлопот. Всю рутину тянули наемные менеджеры. Главная задача Миши в этом процессе заключалась в том, чтобы просто быть сыном своего папы и улавливать общую картину, не вдаваясь в детали.
Единственным по-настоящему близким другом и собратом Миши по счастью был Эндрю Скотт, с которым они сошлись еще в студенчестве. Эндрю присматривал за бизнесом своего папы на побережье и был большим поклонником гольфа. Эту страсть он унаследовал от отца, владельца крупнейшего гольф-клуба округа. Основным бизнесом папы Эндрю была киноиндустрия. И Эндрю, будучи довольно типажным парнем, периодически пробовал себя на киношном поприще, но особого рвения в этом не выказывал.
Ребята проводили вместе значительную часть своего свободного времени. А так как свободного времени у них было намного больше, чем несвободного, то вместе их видели гораздо чаще, чем порознь.
Глава 3. Осознание
Осознание пришло внезапно. В том смысле, что произошедшие изменения не были результатом длительного процесса внутренней эволюции. Для Миши все началось с той злосчастной встречи на побережье Хаф-Мун Бэй, когда он увидел самого себя, стоящего под палящим солнцем с плакатом, предлагающим мытье яхт по смехотворно низкой цене. Тот, другой Миша, заискивающе заглядывал в глаза всем проезжающим и проходящим. По всему было видно, что парень очень нуждался в работе. Но никто не проявлял к нему интереса.
– Эндрю, говорю тебе, это был я, реально я, только немного другой, из параллельной, менее удачной жизни, – лицо Миши было взволнованным, в голосе слышалось отчаяние.
Ребята сидели в клубе, попивая свои любимые коктейли.
– А эти глаза, Эндрю! Мы как будто из зазеркалья смотрели друг в друга: я – в него, а он – в меня. Даже когда я проехал, то все равно чувствовал, что он мне в затылок смотрит. И не знал я его и не видел никогда раньше, а ощущение было такое, будто украл я у него что-то. Премерзкое, надо сказать, состояние.
Эндрю задумчиво потягивал Дайкири и слушал возбужденного друга, как режиссер слушает на кинопробах молодых претендентов на второстепенную роль.
– Я ночь почти не спал, – продолжал Миша. – Когда закемаривал, чушь всякая снилась. Потом решил найти его, пообщаться. Да не тут-то было. Этот двойник мой как сквозь землю провалился. Я все вокруг объездил: Санта-Крус, Мосс Лэндинг, Монтерей. И все говорят да, мол, видели парня, стоял, работу искал, визитки раздавал. Месяца два, говорят, стоял, потом пропал. Оказалось, что парнишка этот, пока искал работу, все лодки в местном университетском клубе бесплатно перемыл, чтобы рекомендации получить. Такой вот простой русский пролетарий, неприкаянная душа, отвергнутый и униженный.
– А с чего ты вообще взял, что он русский?
– Я не взял. Я, как его увидел, сердцем почувствовал, как будто прочитал это в его душе. Более того, я уверен, что и зовут его так же, как меня – Миша. А потом, – на лице Майкла проступила горечь, – я нашел тех, кто нанял его мыть яхту. Это были Пампкинсы. Знаешь таких?
Эндрю в ответ сделал неопределенный жест плечами, по-видимому, не знал.
– И не надо тебе их знать. У них яхта «Барбара-17» – самая засранная яхта в Санта-Крус. Тем они и знамениты. Месяц назад, когда я их яхту последний раз видел, ее лет пять ни щетина, ни полироль не касались. Кругом грязь, чипсы, птичье говно. Да и людишки эти премерзкие. Хозяин – надменный неряшливый старикан. Жена его, словно высушенная макрель, с собой вечно «мини-мы» на руках носит.
Эндрю вопросительно поднял бровь, очевидно, не вполне понимая термин «мини-мы».
– Ну псину такую мелкую, трясущуюся, с выпученными слезливыми глазками, – пояснил Миша. – Глаза одинаковые, что у жены, что у псины. А у этих Пампкинсов в услужении то ли сын, то ли племянник Фредди. Он яхту для тусовок использует и сам на ней живет, экономит таким образом на аренде квартиры.
– Так вот, этот Фредди, фекалий ходячий, воспользовался отчаянностью моего положения и нанял меня за сущие пени «Барбару» дядину драить. Когда я попытался выведать, что это был за парень, кто он, откуда, как зовут, так этот Фредди ответил с этакой ухмылочкой подленькой, мол, – оборванец какой-то русский, и что имени его он не спрашивал, поскольку неинтересно было. Понимаешь, прямо так мне русскому в лицо и сказал, зная, что я русский. Как сейчас эту ухмылку едкую вижу. А потом, уловив мое замешательство, прихвастнул, что денег он мне за работу так и не заплатил. Говорит, что полиция увела этого парня с подачи директора порта. Вроде как жалобы на него поступили из-за того, что визитки, которые он закладывал за дворники, видите ли, к стеклам прилипали и создавали хозяевам неудобства. С тех пор и не видывал никто меня больше. В смысле, того, другого меня.
Миша вздохнул, сделал глоток освежающего коктейля с ароматным кубинским ромом и сурово уставился в стакан.
– Вот кто-то сейчас сидит, коктейльчики в клубе попивает, а я может в это самое время в полиции или в трущобе от голода подыхаю, – в его голосе звучало негодование.
– История твоя, Майкл, конечно, весьма интересная и по-своему трогательная. Только при чем здесь ты? И почему ты периодически говоришь о том парне, как о себе. Он – это не ты, а лишь внешне похожий на тебя посторонний русский парень. Остальное все – это плоды твоей фантазии. Без обид.
– Говорю тебе, Эндрю, это был я. Только не этот, а другой, из параллельной вселенной, который вышел через межпространственный портал, чтобы встретиться со мной этим и открыть что-то важное.
– Не знаю, Майкл, чего ты там начитался или наслушался или принял, но торкает тебя, дружище, не по-детски. Ты мой друг, Майкл, и я переживаю за твое психическое состояние. В общем, мой совет – не читай больше то, что ты читаешь, и не ешь то, что ты ешь.
Глава 4. Трансформация
Как говорилось ранее, случайная встреча с самим собой из параллельной вселенной запустила в сознании Миши сложную цепную реакцию, результатом которой стало внутреннее и внешнее преображение нашего героя.
Глубина потрясения вначале привела к душевным и даже физическим страданиям. Его мучило ужасное чувство стыда и вины за незаслуженную удачу рождения в богатой семье, проживание за границей и длительное бездействие в сытости и комфорте. Он безуспешно искал другого себя по всему побережью округа. Он раздал бездомным и нищим почти весь свой гардероб, состоящий из одежды брендовых коллекций разных сезонов. Миша плохо спал, почти ничего не ел.
Потом он понял, что происходящее с ним – тайное откровение и великий дар, ниспосланный ему высшими силами. С этим осознанием оказалась сопряжена целая гамма глубоких и доселе неизвестных чувств. В первую очередь Мишу охватила необъяснимо сильная любовь к Родине, которую он вживую последний раз видел, когда был маленьким. Теперь он отслеживал новости из России в режиме онлайн из десятка источников. Он поглощал информацию по русской истории, философии, фольклористике. Чем больше Миша постигал Россию, тем сильнее в его сердце крепло чувство единства с русским народом и сопричастности с его судьбой.
Пожалуй, самым сильным и нестерпимым стало вспыхнувшее в нем обостренное чувство справедливости, которое правильнее было бы назвать чувством несправедливости. У него как будто прорезался особый нюх или открылся третий глаз. Благодаря этому дару Миша теперь везде и во всем мог легко разглядеть какую-нибудь несправедливость. Он мог найти ее даже там, где любой другой обычный человек прошел бы мимо и ничего не заметил. Особо остро это чувство отзывалось в Мише, когда он думал о России, русском народе и современном мироустройстве. Огромную роль в понимании происходящих процессов, конечно же, сыграл марксизм, на который он плавно перешел в ходе усвоения материалов о России.
*
Вначале изменения касались только внутреннего состояния Миши, его самосознания, мировосприятия, оценочных суждений. Постепенно личностные трансформации все яснее проявлялись в Мишином поведении, внешности и манерах. У него начала меняться речь, осанка и даже черты лица. Из голоса исчезла характерная чванливость и высокомерная протяжность. Фразы обрели четкость и законченность, словарный запас пополнился множеством новых слов и выражений.
Из глаз Миши испарилась надменная поволока. Восковая маска застывшей самоуверенности как будто растаяла под воздействием внутреннего огня от Мишиного сердца. Это привело к значительному расширению мимического диапазона. Теперь, когда Миша делился с Эндрю своими мыслями, его лицо становилось одухотворенным, а взгляд – пламенным и ясным. В эти моменты он был необычайно привлекателен.
Миша сократил пустые встречи с Эндрю в течение дня. Каждую свободную минуту он взахлеб поглощал информацию, читал труды по истории, идеологии коммунизма, переписку революционеров, смотрел старые фильмы, слушал революционную музыку. С Эндрю они встречались теперь главным образом по вечерам. Сидя на яхте, в пабе или ресторане, Миша делился с другом результатами своих очередных открытий.
Первое время, зная темперамент друга, Эндрю не воспринимал всерьез Мишино увлечение и слушал его речи главным образом из вежливости. Эндрю знал, что Миша был легок на подъем, быстро воспламенялся, но также быстро остывал. Однако на этот раз дело обстояло иначе. С каждым днем Миша распалялся все больше и больше, а потом, когда его страсть, казалось бы, должна была пойти на спад, она на спад не пошла. Она остановилась на каком-то оптимальном уровне, выровнялась, обрела четкость и целенаправленность. Как будто сердце Миши было пламенным мотором, который, наконец, вывели на проектную мощность.
**
– Вот смотрю я вокруг на все эти яхты, на сытые морды их хозяев, потом на работяг мексиканских, изможденных, усталых, и понимаю, что все происходящее, все, на чем стоит существующий уклад жизни и капиталистический строй – есть воплощение вопиющей несправедливости!
– Но ведь лично для нас с тобой это неплохой вариант, не так ли?
– Для нас с тобой? Нас с тобой таких жалкая горстка в сравнении со всеми остальными. Ведь чтобы мы с тобой в гольф играли и кальмаров жрали с устрицами, трудовому народу приходится пахать в поте лица с утра до ночи.
– А некоторым и ночью, – Эндрю был весел и расслаблен.
– Да, некоторым и ночью. И ничего веселого в этом нет, Эндрю. Ведь мы и такие как мы, по сути, обворовываем их, крадем у них лучшие годы жизни, здоровье, время, деньги.
Миша выразительно смотрел на друга.
– Как же я мог столько времени безмолвствовать, нежиться в сытости и достатке и не думать о тех, иных, чьи интересы попраны? Я как будто раньше и не жил вовсе или жил, но только вполсилы или даже в одну четверть. А теперь я словно доступ получил к мощнейшему на земле источнику энергии. Невидимый шлюз открылся в моем сознании, и бешеный поток хлынул в мой организм. Я вот раньше почти всегда спать хотел. Помнишь, везде засыпал, все было скучно. А теперь сонливость как рукой сняло. Столько всего интересного хочется познать, столько всего полезного сделать. Эх, как же долго я спал, был слеп, сколько всего не понимал. И знаешь, Эндрю, я никогда ранее не был так счастлив, как сейчас.
Когда Миша говорил, он периодически посматривал на друга, оценивая эффект и ожидая обратной связи. Обратную связь Эндрю выражал в основном лицом и позой, иногда задавал уточняющие вопросы или произносил односложные фразы, типа: «красота» или «супер».
– Чего? – отвлекся Миша на одну из таких фраз. – Эндрю, ты меня понимаешь, ты согласен?
– Не в том дело. Знаешь, Майкл, даже если тебя не слушать, а просто смотреть, как ты говоришь, все равно классно. Сорри. Продолжай.
И Миша продолжал:
– Раньше, Эндрю, в каждой стране были угнетатели и угнетенные. И только Россия в начале прошлого века сумела разбить оковы рабства и предложить миру альтернативу, в которой принципиально отсутствовал класс угнетателей. Но капиталистическая система, порочная по своей сути, к сожалению, победила, и мир насилия, угнетения и социального неравенства стал глобальным. И угнетение тоже стало глобальным. Даже страны разделились на угнетателей и угнетенных. Представь, Эндрю, теперь целые страны-буржуи эксплуатируют более слабые и зависимые страны-пролетарии. И, казалось бы, нет надежды угнетенному рабочему-труженику ни на глобальном, ни на индивидуальном уровне…
– Слушай, Майкл, как ты можешь такое говорить, ведь ты вовсе и не пролетарий ни разу. Мы ведь с тобой, так сказать, с другой, с буржуйской стороны баррикад. Получается, что ты вроде как классовый предатель или перевертыш.
Замечание было брошено совершенно беззлобно и казалось вполне резонным. Майкл слегка нахмурился. Он отвел взгляд в сторону, где на бархатном помосте танцевала стройная мулатка-гоу-гоу:
