И стариковская слеза поползет по одутловатой щеке. В такую минуту легко забыть, что ему всего пятьдесят восемь лет, что он бодрый здоровый мужчина.
Прилив слюнявой нежности к сыну пройдет очень скоро. Едва Виктор Петрович почувствует себя на коне, к нему вернутся грубость и бессердечие.
Но пока Илья радуется этим крохам. Думает, что, устрашенный смертью соседки, папа позволил себе быть самим собой.
Он ошибается. Откровенен его отец был именно тогда, за столом. Вот когда Илья имел дело с ним настоящим! И еще – двадцатью с лишним годами ранее, когда тот приказал избитому сыну, пришедшему к нему за помощью, разбираться со своими обидчиками самому, а не распускать нюни.
– Яблочки… яблочки-то какие… – бормочет за моей спиной Виктор Петрович. – Красные, как мак!
Когда я раскладывала мороженое, в кухню вбежали Ева и Антон.
– Пломбир! – объявила я. – Тихо, тихо, не толкаться!
Пользуясь отсутствием бабушки, Ева залезла на табуретку с ногами. Антоша самозабвенно слизывал со своего пломбира шапочку. Этот ребенок так аккуратно и медленно ест, словно медитирует. Ева, хрустя, отгрызала кусочки от вафельного стаканчика.
– Ева! Не кроши.
– Ма, а где зеленая фигня из морозилки?
– Ты о чем?
– Ну, зеленый такой пакет. Плоский. С какой-то травой внутри.
– М-м-м… по-моему, ты что-то путаешь. Я не видела у бабушки ничего подобного.
Но Ева уперлась:
– Вот здесь, в ящике с мороженым! Стоял у дальней стенки!
– Я тоже его видел, – подал голос мой сын, не отрывая зачарованного взгляда от жирной белой капли, которая ползла по стаканчику вниз.
Я внимательно посмотрела сначала на Еву, потом на Антона.
– Покажите мне, где он был.
Оба, не сговариваясь, показали на ящик, куда я только что выкладывала стаканчики в упаковке.
– Это, наверное, был аккумулятор холода, – не совсем уверенно сказала я.
– Аккумуляторы – синие, – с чувством глубокого превосходства сообщила Ева. – И лежат внизу. А тот был зеленый. Не знаю, кто его съел! Может, выкинули?
Я выдвинула нижний ящик морозилки, чтобы убедиться, что аккумуляторы холода и впрямь синие.
В огромном холодильнике моей свекрови все всегда хранится на своих местах. Есть раз и навсегда заведенный отсек для замороженного мяса, есть ящик для рыбы и отдельный угол для пельменей. А мороженое мы складываем на узкую полку, прикрытую вечно выпадающей дверцей.
Ни Ульяна, ни Варя с Кристиной не могли положить сюда ничего другого.
– Как выглядел этот зеленый пакет?
Ева нахмурилась.
– Такой плоский, не очень большой… – Она очертила в воздухе что-то похожее на тетрадку. – С зеленой гадостью внутри. Как гусеницы давленые!
– Зеленая масса?
– Да, точно, масса, – облегченно подтвердила она.
– Ты не видела, кто его забрал?
Ева отрицательно помотала головой.
– Антон, а ты?
– А? Чего?
– Ты видел, кто взял зеленый пакет из морозилки?
– Не-е-е! – протянул он и слизнул каплю.
Я внимательно осмотрела ящики. Оставалась вероятность, что загадочный зеленый пакет с «давлеными гусеницами» переместили в более подходящее место. Но в морозилке не нашлось ничего похожего.
Пакет был, а теперь он исчез.
– Ева, когда ты его видела?
Дочь покраснела. С трудом я добилась от нее внятного ответа, пообещав предварительно, что не стану ругать. Оказалось, они тайком таскали мороженое. В последний раз это было…
– …перед тем днем, когда дедушка отравился!
– …нет, перед тем днем, когда Люся купалась в компоте, – хихикнул Антон.
– Это был один и тот же день, – сказала я, думая о своем. – А до этого? Сколько времени пакет провел в морозилке? Признавайтесь! Не сомневаюсь, вам это известно. Вы постоянно лазили за мороженым! Его должно было хватить, по моим подсчетам, еще на месяц, а морозилка утром была пуста.
Они засопели, милые мои воришки. Затем пошептались, отойдя в угол и опасливо поглядывая на меня. И, наконец, объявили, что пакет провел в морозилке два дня. Или три. Но, скорее всего, все-таки два.
Эти хитрецы отлично понимали, что косвенным образом вынуждены свидетельствовать против себя. Каждые два дня утаскивать по пломбиру им, разумеется, запрещалось. Но по моей интонации они догадались, что дело серьезное, и заключили – справедливо, – что когда я узнаю правду, мне будет не до нравоучений.
– Мам, а что было в пакете, что? – зашептала мне на ухо Ева.
– Не знаю, улиточка. В том-то и дело.
Дети убежали играть. Я побродила по дому, пытаясь найти какой-то угол, куда можно было бы приткнуться и спокойно поразмышлять.
Но в саду был свекор, дома – Ульяна и ее дочери. Мне не хотелось видеть сейчас даже Илью. В конце концов я сообразила: мансарда!
Здесь пусто и пыльно. Вдоль наклонных стен высятся коробки, не разобранные с давних пор.
Я легла на пыльный пол, закинула руки за голову и стала рассматривать узкие, как лапша, золотистые доски.
Теперь я знаю, как погибла наша соседка.
«Ошиблась!» «Перепутала травы!»
Чепуха!
Ежова ничего не перепутала бы; она была исключительно внимательна и скрупулезна. Пятьдесят семь лет. Никаких проблем с памятью. Отличная концентрация. Аккуратность во всем, что касается ее растений, – достаточно вспомнить домашние справочники-тетради и тот порядок, в каком содержалось все, относящееся к ее хобби.
– Кто-то отправился в лес и собрал там листья и семена болиголова, – тихо сказала я, глядя в потолок. Два вытянутых темных спила сучков надо мной напоминали вытаращенные глаза домового. – Этот человек был вхож в дом Ежовой. Он знал, как она хранит зелень. Он нарезал болиголов и положил его в пакет, а пакет спрятал в морозилке.
«Глаза», казалось, потемнели от удивления.
Затем он пришел к Галине. Ключом мог воспользоваться любой. Если она была дома, он придумал предлог, чтобы выпроводить ее на несколько минут. Пока ее не было, подменил одну из заготовок в морозилке на свою и приклеил сверху стикер, подписанный ее рукой.
Все остальное было вопросом времени. Быть может, болиголов и теряет свои ядовитые свойства от длительного хранения, но выяснить этого несчастной Ежовой не пришлось. От того момента, когда болиголов заморозили, до его попадания в пирог прошло не больше трех дней.
«Накануне».
– Накануне, – шепнула я домовому. – Пакет исчез из нашей морозилки накануне ее смерти, в субботу. Она использовала его на следующий день. Половиной пирога Галя поделилась с нами, а половину съела сама.
«Почему она не почувствовала запах болиголова?» – с сомнением спросил домовой.
– Если бы мне нужно было отравить Ежову, – медленно начала я, – подменная смесь состояла бы не из чистого болиголова, а из смеси. Немножко кервеля, немножко базилика. Так делала и сама Галина. Их сильный аромат перебил бы слабый запах болиголова.
«А семена?»
– Должно быть, она решила, что это семена укропа. На рисунках в ее тетради они очень похожи.
«Отравитель живет в доме моих свекра и свекрови».
У меня язык не поворачивался произнести это вслух.
В доме, где я провожу с детьми выходные или отпуск моего мужа, как сейчас.
Я с трудом подавила порыв кинуться вниз, схватить Антона и Еву в охапку, затолкать в машину и увезти. «Тихо, тихо! – сказала я себе. – Спокойно! Они никому не расскажут о пакете. Я их предупредила. Никто не узнает, что они видели заготовку, которую сделал убийца».
Убийца.
Вот мы и дошли до самого главного.
Домовой выжидательно смотрел на меня.
– На первый взгляд все указывает на то, что это Люся, – шепнула я. – Ведь именно она испортила ужин. Люся в хорошие дни ходит на прогулки одна. У нее была возможность нарвать отраву. И она приятельствовала с Ежовой, так что попасть к той в кухню и подменить пакет не составило бы для нее труда.
Да, но зачем?
А главное, Люся спокойно наблюдала, как ее родной племянник ест пирог.
Знай она, что содержится в начинке, разве не вмешалась бы?
Мне вспомнился дикий крик Ульяны: «Что ты жуешь?!» Ее налитое кровью лицо, когда она поняла, что муж подобрал кусок прямо с пола.
Тогда я решила, что она испугалась из-за осколков, которые могли оказаться в пироге.
А если нет?
Домовой молча таращился на меня.
– Кто мог нарвать ядовитую траву и спрятать в морозилке? – тихо спросила я.
«Любой».
Да, это правда. На кухне хозяйничает Ульяна, но изредка готовит и Варвара, и даже Кристина, когда насмотрится каких-нибудь инста-гуру кулинарии. Люся крайне редко стряпает сама – ей трудно подолгу стоять возле плиты – и к тому же мало ест, но ничего не мешало ни ей, ни Виктору Петровичу воспользоваться морозилкой.
И, конечно, моему мужу.
Здесь я твердо сказала себе: «Стоп». Илья вне подозрений. Я знаю его одиннадцать лет. Он добрый порядочный человек. Его невозможно представить в роли отравителя, я не буду даже пытаться. Никаких умозрительных «а если», никаких теоретических «а вдруг». К черту! Все это дрянные измышления.
На лестнице послышался шорох.
Я перекатилась к стене и затаилась за коробками. Спустя минуту подползла к люку и заглянула вниз.
Никого. Мне послышалось.
«А прятаться-то зачем?» – недовольно проворчал домовой.
С одной стороны, он прав: я не совершаю ничего противозаконного. Но попробуй объясни Харламовым, почему среди бела дня их невестка валяется в мансарде и пялится в потолок. Это подозрительно! Нормальные люди так себя не ведут!
Меньше вопросов – больше свободы действий для маневра.
Неожиданно мне вспомнилось, что в субботу, кроме нас, здесь был и Богун. Соседка знала его как жениха Варвары. Он мог бы зайти под каким-нибудь предлогом…
Но зачем, зачем?
«А зачем это Харламовым?» – пискнул домовой.
И если это кто-то из них, отчего отравитель спокойно наблюдал, как Виктор Петрович ест пирог? Этот вопрос не давал мне покоя.
Где-то в моих рассуждениях ошибка.
Можно было бы выкинуть все случившееся из головы. Я не собиралась делиться тем, что узнала, с полицией. Обвинить в убийстве семью собственного мужа… Хм-хм, заманчиво! Но нет. Я далека от любых идей вроде восстановления справедливости или отмщения за смерть невинного. Невинные умирают. Их убийцы живут долго и счастливо. Это неправильно. Но я не тот человек, который будет вмешиваться в ход событий, будь он хоть трижды порочен.
Однако если мои дети и муж находятся под одной крышей с убийцей… Я должна это прекратить.
