– Благодарю, но мне этого не требуется, – усмехнулся покупатель. – Мне слуга нужен, а не красивая безделушка. Ладно, пускай три года… Всякие чудеса бывают. Значит, он умеет все, что полагается комнатному слуге? А также ухаживать за лошадьми, работать на земле, готовить пищу, стирать? Скажи, мальчик, ты все это можешь?
Митька на миг замялся, но потом энергично закивал. Оставаться во власти взбешенного неудачей купца ему не хотелось совершенно. А как повернется с этим мужиком, это еще посмотрим. Во всяком случае, достаться толстому мельнику было бы ничуть не лучше.
– Слушай, а он что, немой? – удивился мужчина. – Кивает, вместо того чтоб ответить.
– Отвечай, когда господин спрашивает! – нагнувшись к его уху, яростно прошипел купец, и Митька суетливо заговорил:
– Да, конечно, я это умею, да, могу.
– Вдобавок еще и дерзкий мальчик-то, – усмехнулся покупатель. – Обращаясь к свободнорожденному, не прибавляет “господин”. Его что, совсем манерам не учили? А, купец? Ты же только что сказал, будто он три года был у тебя в доме. Странно это как-то, знаешь ли. Скажи, парень, а ты вообще давно в рабах-то?
– Ну… – замялся Митька, – не очень. То есть недавно… – Покосившись на взбешенного купца, он тут же поправился: – Хотя вообще-то давно, три года, просто я думал, что давно – это всю жизнь, а я же не всю жизнь, я три года…
О том, что три года в действительности укладывались в два дня, он благоразумно умолчал.
– И вот что еще интересно, – медленно произнес покупатель, – я не наблюдаю на нем рабского клейма. Ты ведь знаешь, купец, что согласно прошлогоднему указу нашего великого государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, всех олларских рабов полагается клеймить в установленном порядке, с уплатой соответствующей пошлины в государеву казну. Как же так, уважаемый?
Купец испугался. Это было заметно невооруженным глазом. Пальцы его судорожно стискивали друг друга, левая щека начала ощутимо подергиваться, мышцы непроизвольно напряглись. Даже Митька понял, что его ироничный покупатель говорит не просто так, прикалываясь, а как чиновник, исполняющий скучную, но необходимую службу.
– Впрочем, – заметил мужчина, – когда ты продашь мальчишку, это будет уже не твоей заботой, а нового владельца. Которому придется заплатить за клеймо и за пошлину четыре огрима. Исходя из этого, – он сделал паузу, – а также и из прочих открывшихся обстоятельств, я пришел к выводу, что мальчик несколько не соответствует твоему радужному описанию. Над ним еще немало предстоит поработать. Поэтому я даю за него пятнадцать огримов, и ни медяшки больше. Согласен?
Айгъя-Хоу вынужденно кивнул. Сейчас, после разговора о клейме, торговаться ему было совсем уж не с руки.
– Ну что ж, – улыбнулся мужчина, – приятно видеть разумного человека. Итак, уважаемый, получи. – Он расстегнул висевший на поясе кошель, запустил туда руку и принялся считать серебряные монеты. – Ровно полтора десятка. На зуб проверять будешь?
Купец отчаянно замотал головой.
– Ну что ж, тогда пойдем запишемся.
Они направились к сидящему за столиком старичку, дали мелкую монетку, старичок тут же, выхватив верхний лист из стопки, принялся скрипеть. Митьке эти минуты показались вечностью. Он стоял сейчас на грязных досках, на нем не было ошейника и по идее он мог бы рискнуть – юркнуть в толпу, опрометью метнуться в ближайший переулок, а потом… потом будет видно. И был краткий миг, когда он едва не рванулся. Но – не вышло. Предательская слабость в коленках.
И тут же он принялся убеждать себя, что бежать бесполезно. Во-первых, его сейчас же схватят или подстрелят – стражники-то никуда не ушли, вон стоят возле сарая, болтают и ржут как кони. Анекдоты, небось, травят. Ржут-то они ржут, а ловить убегающих рабов наверняка обучены. Во-вторых, даже если он прорвется сквозь толпу – что дальше? Он не знает города, он попросту заблудится в этих похожих одна на другую кривых улочках, и никто ведь его не спрячет, не укроет, никому не нужно неприятностей. В-третьих, объявят розыск. Нет ничего глупее, чем бежать сейчас. Вот потом, когда он освоится в этом мире, обзаведется знакомствами, деньгами, тогда и стоит попробовать. А сейчас… Но он и сам понимал, что мудрыми рассуждениями всего лишь прячется от собственного страха. К чему оправдания? Не смог, струсил – значит, не смог. Теперь надо молча принять собственную судьбу.
– Подойди сюда, мальчик! – строгим голосом велел ему купец. – Назови свое имя, как требует того ритуал.
– Митька, – слово вылетело изо рта раньше, чем он успел подумать, не лучше ли было назваться как-то более по-местному.
Старец за столиком быстро нацарапал несколько закорючек и возгласил неожиданно звучным голосом:
“Сим свитком удостоверяется, что раб по прозванию Митика, четырнадцати лет от роду, в кости тонок, ростом три локтя и половину ладони, с волосами прямыми, светлыми, глазами серыми, приобретен состоящим на государевой службе кассаром Хартом-ла-Гиром в граде Ойла-Иллур восьмого дня месяца Малой Воды в год шестнадцатый от воцарения великого государя нашего Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, с уплатой положенной в государеву казну подати, что и заверяю малой печатью я, ничтожный писчий левой руки Сиуру-Хмайо. Дано восьмого дня месяца Малой Воды в год шестнадцатый от воцарения великого государя нашего Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после”.
– Ну и ладно, – усмехнулся новый Митькин хозяин, пряча свиток в кошель. – Удачливый ты человек, Айгъю-Хоу, пятнадцать монет получил там, где красная цена одиннадцать. А вот за что я отдал эти монеты? Гляди, купец, если твои слова о превосходных качествах этого невольника окажутся ложью… тогда тебе придется дать некоторые объяснения в государевой Палате Наказаний.
Купец нервно вздохнул.
– Не желаете ли, господин, ошейничек приобрести? – только и спросил он. – Или вы его так поведете? За три медяшки уступил бы.
– Благодарю, любезный. Не требуется. От меня, знаешь ли, сбежать сложно, а дома я подберу паршивцу соответствующую сбрую. Ну что, мальчик, – положил он руку на плечо Митьке, – пойдем.
И они пошли – вдаль от досок площадки, от сарая, от напряженно глядевшего им вслед купца Айгъю-Хоу.
Тошнило, и, несмотря на жару, плясали по коже мурашки. Глухо, мутно ныло в голове, и вертелись там рваные позавчерашние картинки.
2
Как все было классно! Меньше недели оставалось до летних каникул, до избавления от нудной тягомотины. Домашние задания, сменная обувь, записи в дневнике, и конечно, уроки, уроки… Митька не то чтобы очень уж ботанил, до института еще целых три года, но все-таки напрягаться приходилось.
Во-первых, классная Галина Ивановна, в просторечии Глина. Вреднее и дотошнее ее, наверное, во всей Москве не найти. Нет чтобы сам живешь – давай другому. Типичный “совок”. Во все ей нужно сунуть свой остренький птичий носик – кто какой урок прогулял, вовремя ли из журнала выставлено в дневник, на месте ли дежурные. И ведет она не какую-нибудь занюханную биологию, а русский. Это значит – каждый день уроки, и она все домашки проверяет, почище налоговой полиции роет, кто где какую запятую пропустил.
Во-вторых, мама. Тоже плешь проела, учись, учись, ты что, как отец хочешь? Можно подумать, отец намылил лыжи в другую семью из-за своих доисторических школьных двоек. Но мама все ноет и ноет, и чуть что, звонит Глине, контролирует. Митька порой от ее нытья бесился и хлопал дверью, обещая уйти навсегда к ядреной фене.
Но к ядреной фене не получалось, потому что уже к вечеру мама начинала обзванивать всех одноклассников и вообще друзей (Митька подозревал, что она в свое время добралась до его записной книжки). Затем наступала очередь милиции, больниц, моргов. Что еще взять с человека, чье любимое чтение – раздел криминальной хроники в газетах? Нет, конечно, если бы не ее сердце… Но сердце и в самом деле было, за карвалол она хваталась не для понта.
Приходилось возвращаться, хотя, конечно, были кадры, у которых без напрягов можно прокантоваться и неделю, и месяц. Да, прокантоваться, а потом? Вернуться и обнаружить ее в больнице? Или… Про “или” не хотелось и думать, и потому он, прошвырнувшись по городу, к ночи возвращался домой, хмурый и неприступный. Молча слушал мамины причитания, жалобы в пространство – про “отсутствие суровой мужской руки”, про “наклонную плоскость”, по которой он катится с ускорением в несколько “g”, про свою совершенно необъяснимую черствость и безответственность, про две работы, на которых она с утра до ночи крутится ради неблагодарного обормота. Молча ел на кухне остывший ужин (“ты уже достаточно большой, чтобы разогреть самостоятельно”), молча ложился – до телевизора в такие дни его не допускали, а скандалить уже не оставалось ни сил, ни желания.
Потом опять же, обещанный компьютер. Это был серьезный стимул, хотя Митька и понимал, как мала вероятность – с его стороны требовалось “закончить год без троек”, а это все равно что на Эверест подняться в домашних тапочках. Глина выше тройки ему принципиально ничего в году не выставит, он ее и впрямь достал. Потом химик, желчный и ядовитый, как и все его реактивы. Четверка тут вряд ли обломится. С физикой и географией та же хрень. Но вдруг? Им ведь тоже процент успеваемости нужен, Митька знал, слышал ихние разговоры.
Так что шансы были, невеликие, но были. Хотя порой ему и хотелось махнуть на все рукой и покатиться вниз, с ледяной горки, по той самой “наклонной плоскости”, как вот, например, Лешка Соколов, позор школы и по совместительству ее же гроза. Вот живет же человек в полный рост, оттягивается не по-детски, ловит с жизни кайф, и плевать ему на все эти двойки, записи, звонки родителям. Впрочем, его предкам уже и не звонят – убедились, что без толку, старшим Соколовым тоже все поровну. Хотя по жизни Лешка вполне нормальный пацан, юморной, а что на институты ему начхать, так, может, и в самом деле оно нафиг? От армии, конечно, отмазка, но опять же не всюду, да и платить надо, зачеты всякие, курсовики. Сосед Миха, второкурсник энергетического, про эти дела рассказывал в подробностях и картинках. Может, и вправду лучше два года отпахать, зато потом жить как белые люди?
Но не хотелось забивать голову тухлым. Вокруг было кипение зелени, буйство красок и запахов, солнце жарило совсем по-летнему, так что и джинсовая куртка оказалась лишней, он снял ее, кинул на плечо. Рядом были друзья, надежные, проверенные – Илюха Комаров, Санька Баруздин, такие же, как и он, ветераны “8-б”, и звучала отовсюду музыка, где-то в отдалении крутились аттракционы, визжали в радостном ужасе мелкие дети, а пиво “Балтика” приятно размягчало мир, делало его каким-то более плавным, более правильным. Внутри у каждого плескалось уже по бутылке.
Вообще-то сперва их обломали. Когда Илюха сунулся в ближайший ларек со смятыми червонцами, толстая бабища-продавщица глянула на него пасмурно и объявила, что сопливым пиво не положено, ибо нефиг, и что у нее у самой такой же вот лоботряс произрастает, и будь она сейчас в своем праве… Ей пришлось объяснить, кто тут на самом деле сопливый и что в скором времени может случиться с ее ларьком. Бабища не снизошла до ругани и скрылась внутри.
Нет, конечно, жечь поганый ларек они не собирались, это, как Санька выразился, “членевато”, каждому ведь известно, что ларька без “крыши” не бывает, а “крыша” наедет покруче тетеньки-майора в инспекции по несовершеннолетним, где Митьке с Илюхой бывать еще не приходилось, а вот Санька давно уже прописался. Но прийти сюда ближе к ночи и написать на стенке несмывающейся краской кое-что интересное и поучительное – это было заманчиво. Впереди нарисовалась цель, в одном букете с музыкой, листвой и солнечными зайчиками.
А пиво они взяли в ларьке напротив, где унылый, весь какой-то засушенный парень обслужил их без звука. И спустя пару минут настроение поднялось, все вокруг стало таким, каким и должно быть всегда – праздничным и волнующим.
Пошли в зал игровых автоматов, и там уж оттянулись классно, шуточками и подначками подогревая накатывавший острыми волнами азарт. Полтора часа утопили точно брошенную в воду монетку. Просадили, правда, немного, потому что много после пива и не было, плюс еще хряпнули по пломбиру в шоколаде.
Постепенно, болтая сразу обо всем и ни о чем конкретном, они забрели на дальнюю аллею. С обеих сторон от узкой полосы асфальта тянулись вековые лиственницы, сквозь их тень и солнце пробивалось с трудом, и звуки из “культурного сектора” тоже истончались, гасли, и только их собственные голоса выбивались из ватной тишины.
Но все же чего-то не хватало.
– Может, еще по пиву, мужики? – задумчиво протянул Митька, потому что говорить уже стало не о чем, вроде бы все перетерли.
– А чего? А вполне! – отозвался народ и полез в карманы, подсчитывая финансы. Не хватало как минимум червонца. Брать две бутылки на троих? Можно, конечно, но не маловато ли? Да и делить поровну – как в анекдоте про алкаша и двадцать четыре бульки?
– Ништяк, пацаны, на ровном месте проблему развели, – ощерил прокуренные зубы Санька. – Сейчас мы тут какого-нибудь мелкого кекса заловим, и будет нам чирик.
– А не стремно? – усомнился практичный Илюха. – Мне, если чего, влипать сейчас ни в какую фигню неполезно, мне на деньрод предки видеоцентр обещали.
– Сконил? – усмехнулся Санька с видом крутого как вареное яйцо знатока жизни. – Не ссы, это ж легкотня! Вот сейчас и пойдем, к “детскому городку”, там и ждать долго не придется, и слинять есть куда. Айда!
Митьку особо уговаривать не пришлось. Идея ему понравилась. В самом деле, этих мелких нужно время от времени тыкать носом в их ничтожность. Его и самого в детстве так стопорили, значит, нужно у жизни отыграть, чтобы все по справедливости.
До “детского городка” было недалеко, минут десять ходьбы. Несколько лет назад Митька бывал там часто, а летом его загоняли в “городской оздоровительный лагерь” в этом самом “детском городке”.
…Отловить “мелкого кекса” оказалось не столь просто, как обещал Санька. Минут пятнадцать они шатались по асфальтовым дорожкам, бродили по аллеям, прятались за пышными кустами сирени. Но все им не везло – либо дичь бродила стайками, либо рядом маячили взрослые, либо просто было безлюдно. Видимо, младшие школьники, как нормальные люди, тоже тусовались в “культурном секторе”, где аттракционы и мороженое.
А многих, наверное, вообще в парк не пустили, несмотря на конец мая, теплынь и окончившиеся уроки. Боятся родители за своих лапочек. Времена ужасные, криминальные, со всех сторон подстерегают разные опасности. “Мы, например”, – самодовольно подумал Митька.
Однако терпение и труд, как и положено, всё перетерли. Вдали аллеи показалась одинокая детская фигурка, и шла она, точнее, бежала вприпрыжку, как раз по направлению к ним.
– Ага, – возбужденно шепнул Санька, – клиент приближается.
Жертва и впрямь приближалась к кустам, за которыми таилось трое охотников. Мальчишка на вид класса из третьего, в новеньком джинсовом костюмчике, щупленький, как инкубаторский цыпленок, черные волосы, с утра, должно быть, аккуратно причесанные, растрепались. Куда-то он, видимо, сильно спешил, и потому лишь в самый последний миг заметил Саньку, выскочившего из-за кустов ему навстречу и гостеприимно распахнувшего объятия.
– Слышь, пацан, а ты че такой борзый? – строго поинтересовался Санька, заступая ему дорогу.
Пацан нервно дернулся, отпрыгнул, но сзади уже на тропинку выскочили Митька с Илюхой, перекрывая добыче пути к отступлению.
– Чего вам надо? – насупившись, заныл пацан. – Я вас что, трогал?
– Во, блин, как мелкие охамели, – сейчас же возмутился Санька, цапнув мальчишку за плечо. – Ты че, козел, на меня наехал, да?
– Пускай карманы вывернет, – заметил практичный Илюха. Он, казалось, намекал: каждая минута промедления несет в себе риск – вдруг вот сейчас кто-нибудь появится, большой и опасный? А не дай Бог еще при ксиве и дубинке.
– Ты в натуре не понял, пацан? – строгим учительским голосом произнес Санька.
– Вы что, по правде? – на глазах у мальчишки выступили пока еще мелкие, но готовые разразиться истошным ревом слезы.
– А ты думал – дядя шутит? – включился в игру Митька. – Ты ему задолжал полтинник, забыл, что ли?
– Когда? – растерянно пробормотал пацан. – Я же никого из вас не знаю!
– Как когда? – осклабился Санька, – вчера ж брал, до сегодня. Давай, гони пятьдесят деревянных, не жмотись.
– А то на счетчик поставим, – хохотнул Митька, наблюдая за готовым разреветься пацаном. – Десять процентов в день. Что такое процент, учили? Решал задачки?
Это было приятно – смотреть, как часто-часто дергаются его ресницы, растягиваются губы, и едва ли не ноздрями ощутимый аромат детского ужаса расплывается вокруг, точно волны от брошенного в пруд камня.
– И не вздумай шуметь, – добавил Илюха. – Только больше получишь.
Перейдя к делу, он аккуратно охлопал пацану карманы, залез ладонью под куртку и вскоре торжествующе извлек два мятых червонца. Засунув руку в карман брюк, он выгреб оттуда небольшую горстку мелочи.
– Что ж так мало? – огорченно покивал головой Санька. – Не хватает до полтинника. Как расплачиваться думаешь? Банковским переводом?
– Я… – захныкал мальчишка, – я про вас в милицию…
– Ой, как страшно! – кривляясь, присел на корточки Санька. – Я просто обоссался весь. А ты знаешь, что такое западло? В ментовку стучать – это западло, это, дружок, не по понятиям, за это полагается наказывать. Пойдем-ка вон туда, в кустики.
Правильно поняв его кивок, Митька с Илюхой ухватили пацана за локти и быстро уволокли в заросли подальше от тропинки. Теперь, если кто и появится, хрен чего увидит. Лишь бы этот мелкий не принялся вопить. Впрочем, вряд ли, по нему видно, насколько испугался. А люди, это Митька знал твердо, делятся на два типа. Одни от страха орут, а у других типа оцепенение бывает.
– Ну, – продолжал Санька, когда они удалились от дорожки метров на двадцать, в глухой ельник, изредка разбавленный молодыми березками, – сейчас мы тебе объясним, что со стукачами бывает. Сам-то не в курсе, а?
Мальчишка угрюмо молчал.
– Не слышу ответа, – сурово произнес Санька и для острастки щелкнул пацана по носу.
– Молчание означает неуважение, – поддержал его Митька, чувствуя в душе какую-то куцую, но тепленькую радость. Пацаненок сейчас был целиком и полностью в их власти, и с ним можно было сделать все что угодно, мелкому оставалось лишь терпеть. Молча или со слезами – вот и весь его выбор.
– Во-во! – оживился Санька. – Именно неуважение! А человек, не уважающий старших, – произнес он с интонациями Глины, – подрывает тем самым общественные устои и грозит как своей судьбе, так и судьбе своей страны, своего народа… Так что не телись, когда старшие спрашивают!
– Ну… – замялся мальчишка, – бьют, наверное?
– Ха, бьют, – насмешливо протянул Санька. – Стучать – это не по понятиям, за такое “опускают”. Ты знаешь, что такое “опускают”?
Пацан молчал, прижимаясь лопатками к стволу огромной древней елки. Илюха с Митькой по-прежнему цепко держали его за локти, однако в этом сейчас уже не было необходимости, парнишка обмяк от страха, от осознания грядущей неизбежности.
– По глазам вижу, что знаешь, – удовлетворенно заметил Санька. – Грамотный, значит, телек смотришь. Ну, спускай штаны.
Илюха поморщился. Да и Митьку холодом обдало. Определенно, Санька сегодня слетел с тормозов, но ведь не скажешь ему – высмеет “птенцов желтоклювых”.
– А может, ну его нафиг? – нерешительно протянул Илюха. – Деньги вон они тута, дадим по шее и пойдем себе, возиться с ним еще…
– Нет, так не по понятиям, – недовольно протянул Санька. – Наказывать надо. Но, – что-то, видимо, замыслив, продолжил он, – мы его действительно на первый раз пожалеем. Опускать не опустим, зато… Он че сказал – “бьют”. Вот и мы его смальца. Не калечить же его, почки там плющить, “яичницу” делать. Мы иначе накажем. Димон, – кивнул он Митьке, – выломай-ка где-нибудь тут ветку, знаешь, длинную чтобы и гибкую. А ты, борзый, – повернулся он к мальчишке, – давай, спускай штаны-то. Ща мы тебя березовой кашкой угостим. И смотри у меня, пикнешь хоть раз – вдвое больше получишь.
Митька хмыкнул про себя и огляделся. Ну вот так-то все же получше первоначальных Санькиных закидонов. Вот эта березка очень даже вполне, вот мы сейчас этот прутик отломим, он как раз что надо.
– Стоять! – раздался сзади негромкий и даже вроде незлой голос, но почему-то брызнуть в стороны не получилось. Устланная хвоей земля засосала ступни не хуже трясины, в желудке что-то булькнуло – и возникла странная, пугающая своей непонятностью пустота. Митька медленно обернулся.
Возле елки стоял среднего роста дядька в старомодном сером плаще, лысоватый и худощавый, с загорелым морщинистым лицом. Вроде не было в нем ничего особенного, и у Митьки даже мелькнула мысль, что уж втроем-то они этого лоха точно бы затоптали. Илюха вон на таэквандо пятый год ходит, да и у них с Санькой нехилый опыт уличной драки имеется. Но, вспорхнув яркой бабочкой, мысль эта съежилась робкой гусеницей и тотчас же уползла обратно в мозги.
Он осторожно взглянул на приятелей. Тех вроде тоже приморозило, как, впрочем, и жмущегося к елке пацана.
– Ну и что же мне с вами делать? – задумчиво протянул незнакомец.
Санька попытался было что-то вякнуть, но вдруг как-то странно дернулся и тяжело задышал – будто его пчела в язык ужалила. У Илюхи подозрительно заблестели глаза, да и сам Митька почувствовал знакомое жжение. А еще – холод внизу живота.
– Ладно, с тобой, мальчик, все более-менее понятно, – кивнул он сжавшемуся мелкому. – Возьми свои двадцать четыре рубля и дуй отсюда поскорее.
В его ладони вдруг оказались два смятых червонца и мелочь – те самые, что Илюха недавно вынул у “клиента”.
Мальчик, робко приблизившись к непонятному человеку, взял деньги и судорожным движением сунул их в карман. А после опрометью кинулся прочь.
– Да, и застегнись, – усмехнулся ему вслед мужчина. Помолчал, задумался.
Было удивительно тихо, даже птицы замолчали, и заткнулись стрекотавшие весь день кузнечики, и ни звука не доносилось со стороны “культурного центра” – точно невидимая стена опустилась на полянку, отрезав ее от остального мира.
