Тут из каюты высунулась рука, обнажённая до плеч. Она выхватила гвоздодёр и швырнула в небо. Гвоздодёр взлетел ко грот-марса-рее, сшиб зазевавшегося альбатроса и зацепил матроса Вампирова. Матрос рухнул и вместе с гвоздодёром и альбатросом завис на такелаже. Рука же белая за манишку втащила Псевдопилигрима в каюту. И только мы подумали, что соискатель испытывает сейчас верха блаженства миг, как раздался клич:
– Пилигрим за бортом!
– Она вытиснула меня в иллюминатор, – пояснял Псевдопилигрим, дружески захлебываясь в пене океана.
И тут на него налетели чайки. Первая схватила его шляпу, нахлобучила себе на бигуди и улетела. Вторая чайка напялила коверкотовый пиджак, третья – плисовые шаровары, четвёртая – пуловер ангорских шерстей, а уж из-за дублёнки романовской дубки между парой чаек разгорелся настоящий бой.
Тут подлетел ретивый альбатрос, сшибленный прежде гвоздодёром, выхватил дублёнку и полетел примерять её в облака.
– Страсть наказуема, – пояснял стюарду наш капитан сэр Суер-Выер, нюхая ароматические соли и микстуры.
В тишине раздался крепкий неверный стук.
Это Пахомыч заколачивал обратно вынутые преждевременно гвозди.
Глава XXI
Остров тёплых щенков
Моей жене Наталье Дегтярь с любовью посвящаю
Линия холмов, отороченная серпилиями пальм, впадины лагун, обрамлённые грубоидальными ромбодендронами, перистые гармоники дюн, укороченные кабанчиками вокабул, – вот краткий перечень мировоззрения, которое открылось нам с «Лавра», когда мы подходили к острову тёплых щенков.
Конечно, мы знали, что когда-нибудь попадём сюда, мечтали об этом, но боялись верить, что это начинает свершаться.
Сэр Суер-Выер, который прежде бывал здесь, рассказывал, что остров сплошь заселён щенками разных пород. И самое главное, что щенки эти никогда не вырастают, никогда не достигают слова «собака». Они остаются вечными, эти тёплые щенки.
– Уважаемый сэр, – расспрашивали матросы, – нам очень хочется посмотреть на тёплых щенков, но мы не знаем, что с ними делать.
– Как чего делать? – отвечал Суер. – Их надо трепать. Трепать – вот и вся задача.
– А щекотать их можно? – застенчиво спросил боцман Чугайло.
– Щекотание входит в трепание, – веско пояснил капитан.
Совершенно неожиданно трепать щенков вызвалось много желающих. Чуть не весь экипаж выстроился у трапа, требуя схода на берег.
С сомнением осмотрев эту очередь, которая внутри себя пихалась и отталкивалась, капитан сказал:
– Трепать щенков надо уметь. А то иной так понатреплет, что другим ничего не останется.
– Кэп, позвольте потрепать хоть с полчасика, – просил Чугайло.
– Трепать щенков будут старые, испытанные открыватели островов, – решил Суер. – Остальные останутся на «Лавре». А если кому хочется чего-нибудь потрепать, боцман даст пеньки, канатов, а также флаги сопредельных государств.
– Сэр! Сэр! – кричал вперёдсмотрящий Ящиков. – Возьмите меня, я хочу полежать рядом с кабанчиком вокабул.
– А мне хоть бы одну серпилию пальм понюхать, – говорил Вампиров.
– Отвали от тырапа! – ревел Пахомыч. – А то привезу с острова кусок грубоидального ромбодендрона и как дам по башке!
– А серпилии пальм нюхать нельзя, – объяснял Суер. – Человек, который нанюхался серпилии, становится некладоискательным. Если даже у него под ногами будет зарыт самый богатый клад – он его никогда не найдёт.
Это неожиданно многих отпугнуло.
Все как-то надеялись, что когда-нибудь мы напоремся на какой-нибудь завалящий островок с кладом.
Под завистливый свист команды мы погрузились в шлюпку и пошли к острову.
Подплывая, мы глядели во все глаза, ожидая появления щенков, но их пока не было видно.
Причалив честь по чести, первым делом мы побежали к ближайшей серпилии пальм, разодрали её на куски и нанюхались до одурения.
Суер серпилию нюхать не стал.
Он разлёгся под грубоидальным ромбодендроном и смеялся как ребёнок, глядя, как мы кидаемся друг в друга остатками недонюханной серпилии.
– А клада нам не надо! – рифмовал Пахомыч. – Нам серпилия роднее! К ней бы только стаканчик вермута!
Ну, я налил Пахомычу стаканчик. Я знал, что вермут к серпилии очень расположен, и захватил пару мехов этого напитка.
Лоцман Кацман тоже запросил стаканчик, но тут капитан сказал:
– Уберите вермут. Слушайте!
В тишине послышался щемящий душу жалобный звук.
– Это скулят щенки, – пояснил Суер, – они приближаются.
Тут из-за ближайшего кабанчика вокабул выскочил первый щенок. Радостно поскуливая, взмахивая ушами, виляя хвостом, он уткнулся носом в грубые колени нашего капитана.
– Ах ты дурачок, – сказал Суер, – заждался ласк.
– Угу-угу, – поскуливал щенок, и капитан начал его трепать.
Поверьте, друзья, я никогда не видывал такого талантливого и весёлого трепания!
Суер щекотал его мизинцем под подбородком, гладил и похлопывал по бокам, хватал его за уши и навивал эти уши на собственные персты, чесал живот то свой, то щенячий, распушивал хвост и играл им, как пером павлина, бегал по его спине пальцами, делая вид, что это скачет табун маленьких жеребцов.
Со всех сторон из-за кабанчиков и ромбодендронов к нам повалили щенки.
Это были лайки и терьеры, доги и немецкие овчарки, пудели и ризеншнауцеры, дратхаары и ирландские сеттеры.
И мы принялись их трепать.
Вы не поверите, но иногда у меня оказывалось под рукой сразу по семь – по восемь щенков. Я катался с ними по траве и трепал то одного, то другого.
Пахомыч, нанюхавшийся серпилии, частенько путал щенков с лоцманом Кацманом, трепал его и подымал за уши над землёй.
Кацман совершенно не спорил и блаженно скулил, путая себя со щенками. Правда, поднятый за уши, он больше походил на кролика.
Должен сказать, что я трепал щенков, строго следуя примеру капитана, и за минуту оттрепывал по две – по три пары.
– Главная задача, – пояснял Суер, – оттрепать всех щенков до единого.
И мы трепали и трепали, и я не уставал удивляться, какие же они были тёплые. Никогда в жизни не видывали мы эдакой теплоты и приятной влажности носа.
У Пахомыча в карманах обнаружилась ливерная колбаса. Он кормил ею дворняг, одаривал такс и бульдогов. Вокруг старпома образовалась целая свора жаждущих ливера щенков.
Лоцман Кацман, совершенно превратившийся в щенка, тоже выпрашивал кусочек. Пахомычу приходилось отпихивать лоцмана левым коленом.
До самого вечера трепали мы щенков, а на закате стали прощаться.
Суер плакал как ребёнок. Он снова и снова кидался на колени и перецеловывал всех щенков.
С большим трудом погрузились мы в шлюпку. Только лоцман катался ещё по траве, разделяя со щенками прощальный кусок ливерной колбасы.
Тут к нему подскочил какой-то кабанчик вокабул, боднул его в зад, и лоцман влетел в шлюпку.
А в шлюпке мы обнаружили какого-то совершенно неоттрёпанного щенка. Ему ничего в жизни не досталось.
– Возьмём его с собою, капитан, – умолял старпом. – Оттреплем на борту, накормим. И команде будет повеселей!
– Нельзя, – сказал капитан, – ему нельзя жить с людьми. Ну, оттреплем, накормим, а там он превратится в собаку и скоро умрёт. Нет.
– Извините, сэр, – не выдержал я, – неужели вы предполагаете, что на продолжительность жизни собаки влияет именно человек?
– Не сомневаюсь, – сказал капитан. – К тому же преданность, или, если хочешь, собачья преданность, или, если хочешь – любовь, сокращает век, хотя и украшает жизнь.
И мы оттрепали по очереди этого щенка, отпустили его, и он вплавь добрался до берега.
К сожалению, на «Лавра» мы так ничего и не привезли – ни серпилии пальм, ни грубоидального ромбодендрона. Правда, Суер прихватил с собой одну небольшую перистую гармонику дюн.
Мы подарили её боцману, и Чугайло играл иногда на ней тоскливыми вечерами.
Глава XXII
Встречный корабль
Сэр Суер требует, чтоб я записывал все подробности плаванья.
– Пиши всё как было! – кричит он порой с капитанского мостика, на который никогда не всходит.
Я стараюсь, но описывать некоторые подробности просто стило опускается.
Ну зачем, скажите, описывать толстую бабу с хозяйственной сумкой, которая стояла посреди океана и махала нам, чтоб мы её подвезли?
На чём она стояла среди волн, я даже толком не разобрал: то ли на овощном ящике, то ли на бочке, то ли просто на подпяточном острове.
Вы, конечно, слыхали, что на океане встречаются такие пяточные, или подпяточные, острова. Суши там ровно на пятку. Я даже знал одного капитана, который открыл такой остров и рядом с пяткой вонзил ещё флаг собственного государства. Потом, говорят, открыл аптеку, два питейных заведения, корт, пункт обмена валюты, рулетку и бассейн. Этот бассейн возмутил население острова, и они свергли всё, что было навергнуто.
Встречаются, конечно, острова и побольше. Боцман Чугайло называет их «попиджопные». Ну, это уж дело боцмана называть их как угодно, а лично я описывать их не собираюсь.
Резко и решительно не желаю рассказывать о встреченных нами кораблях. Ну проплывала однажды мимо нас пиратская галера «Тарас Шевченко», ну и что?
Вообще-то, мимо нас плавать опасались. Стороной обходили.
Только однажды чёрный корвет подошёл вплотную. Мы думали, это «Бигль» или «Коршун». Увы!
Вот выписка из вахтенного журнала:
«В двадцать пять часов сто минут, сильно кренясь на правый борт, салютуя из револьверов, мимо фрегата „Лавр Георгиевич“ на полном ходу промчался корвет „Лаврентий Павлович“. Напуганный скрипом нашей ватерлинии, через полминуты он затонул».
Глава XXIII
Дырки в фанере
Остров посвящается Татьяне Бек
Недели, наверно, с две, а то и с три-четыре мы никак не могли открыть ни одного острова.
Ну не получалось!
Острова-то, не означенные на картах, мелькали там и сям, но мы то обшивали палубу горбылём, то мочили яблоки, то попросту ленились.
Сэр Суер-Выер, утомлённый открыванием всё новых и новых островов, говорил:
– Невозможно открыть все острова на свете, друзья. Лично я открывать новые острова отказываюсь. Пусть на свете хоть что-нибудь останется не открытым мною.
И наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» пролетал мимо островов, с которых порой высовывались фиги и тянулись в сторону «Лавра». На других островах сияли туземные рожи, измазанные повидлой, а в пампасах пели хором какие-то младенцы без набедренных повязок. Всё это мелькало мимо наших бортов, пролетало, не задевая души.
Только на одном берегу задела душу стоящая на горе корова. Верхом на ней сидело штук двадцать человек, а с десяток других добровольцев сосали ее необъятное вымя.
Я долго раздумывал о судьбе этой коровы, но скоро и корова позабылась, развеялась ветром океанов.
