Улыбнулся грек. Подмигнул даже. Лукаво так подмигнул. Только не Горьке. Кому-то… Кто уже стоял за ней!
Эх, поздно спохватилась девчонка! Куда там – бежать! Оглянуться не успела, как набросили ей на голову пыльный грязный мешок! Набросили, потащили… Не вырвешься, нет…
В Михайлове городке, обиталище младшей стражи и ее знаменитого сотника, боярича Михаила, с утра все шло своим чередом. Как и день назад, и неделя, и месяц, и даже год. Отроки младшей стражи тренировались, изучая воинское дело, по расписанию проводилась смена дежурных десятков.
Сам же Михаил-сотник нынче занялся делопроизводством. Следовало точно рассчитать необходимое количество продовольствия для всего отряда – на осень и – далее – на зиму. А с этим нынче было туго – ожидался неурожай. Весна выдалась затяжной, холодной, а лето – знойным, почти без дождей. Вот и…
Всем этим Михайла занимался не один, а вместе со специально приставленным к счетному делу человеком – Ильей. Ранее Илья вместе со всей своей бюрократией занимал пристройку к складу, а вот с недавних пор по задумке сотника выстроили целую управленческую резиденцию. Просторное дворище, сени, еще и прихожая – да. Начальник строительства – Сучок – заявил, что месторасположение власти одним своим видом должно вызывать уважение и трепет! Вот так и выстроил. Хоромы вышли – ничуть не хуже боярских!
Старшина плотницкой артели Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок был мастером от бога. Он не только прекрасно «чувствовал дерево» и имел богатейший практический опыт, но и хорошо знал основы геометрии, умел работать с циркулем и угольником, держал в голове рецепты клеев и лаков.
Так вот этот самый мастер, вместе с помощником, родным своим племянником Питиримом (в просторечии – Пимкой или просто – Швырком) и выстроили здания для управления в Михайловом городке, а по сути – на выселках, в воинском лагере младшей стражи. Собственно, так выселки и прозвали, в те, не столь уж и далекие времена, когда парень еще не был сотником, однако уже имел невиданный для подростка авторитет. Нынче же, с Мишиной подачи, считалось, что «сей малый городок назван в честь тезоименитства духовного пастыря нашего иеромонаха Михаила, в успении вошедшего в сонм праведников, стоящих пред Горним Престолом».
Само здание «хором» было прекрасно приспособлено для управления. Чтобы можно было совет созвать, пир устроить, да еще было где писарей посадить, и казну держать, и с возвышенного места приказы объявлять. С крыльца. Почти что княжеского. Так ведь и задумано было – на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят – ближние повыше, остальные пониже.
В хороминных сенях устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывались ставнями – продумали и это.
Село Ратное – можно сказать, здешняя столица, столица всего Погорынья, земель по Горыни-реке – располагалось неподалеку и называлось так со времен киевского князя Ярослава, варягами прозванного Скупым, иными же – Мудрым. Именно по его велению сюда, на границу древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями, обязанных по первому призыву сюзерена – князя Киевского, а позже Туровского – выступить в воинский поход. До того же – учиться ратному делу и иметь все для того необходимое – оружие, лошадей и прочее.
Таким образом, село Ратное было богато и многолюдно, поскольку по княжьей жалованной грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой, совсем как европейские рыцари. Кроме пожалованных князем земель еще имелись угодья, захваченные по праву сильного у местных, почти что язычников. Ох, мутили волхвы водицу, мутили! Да еще как. Какая там «христианская Русь»?
Почти половина домов в Ратном топилась по-черному, совсем же старые и вообще представляли собой полуземлянки, почти на треть заглубленные в землю, так что при входе приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться вниз. Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой.
Население, как и во многих местах, знало грамоту: неумение читать и писать считалось изъяном, и весьма существенным. Сюда же, в Михайловский городок, Михаил сманил самых, по его мнению, умных, к неудовольствию старосты и старого сотника, собственного деда Корнея Агеича Лисовина. Род Ли-совиных, к слову, имел отношение к Рюриковичам, вот так-то!
– Так что, Илья, говоришь? Совсем плохо с хлебушком будет? – Михайла отложил в сторону счеты.
– Ну-у… Совсем, не совсем… А думаю, эту зиму поголодаем. А там, как Бог даст!
– «Поголодаем»… Несподручно нам голодать-то!
Передразнив писца, Михаил вышел из-за стола и задумчиво заходил по горнице, точнее сказать – по сеням или даже по гостиной, что ли. Выскобленные до белизны доски пола покрывал четырехугольный светло-серый войлок с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен, правда, местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло.
Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола – двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На стеллажах виднелась парадная, раскрашенная «под хохлому», посуда.
На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все это придавало горнице яркий, праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора… чем Миша сейчас и пользовался: ходил вот, соображал, думал.
Что же было делать с надвигающимся неурожаем и голодом? Что?
– Илья, в старину-то что делали?
– А ничего, господин сотник. Ложились да помирали. Бог дал – Бог взял. Против воли Господа не попрешь.
– Не попрешь… А надо бы попереть-то!
Пока что ничего не придумывалось и никаких умных мыслей в голову не лезло. Злясь, Миша по своей давней привычке морщил и приподнимал верхнюю губу, скалился, словно пес.
Вообще, Михаил заматерел в последнее время, прибавил в мускулах и весе и выглядел старше своих шестнадцати лет. О, теперь он уже не был тем белоголовым тонкошеим отроком, что еще года три назад. Доставшиеся от матери зеленые глаза смотрели жестко, цепко, создавая образ весьма недоверчивого и хмурого парня, чему способствовал и раздвоенный ямочкой упрямый подбородок, как у покойного отца. Губы, правда, еще остались почти что детскими, пухлыми, зато растительность на лице полезла уже давно. Светлая небольшая бородка, усы… мозоли на нижней челюсти, натертые подбородочным ремнем из-за постоянного ношения шлема. И еще мозоли, набитые упражнениями на костяшках пальцев. Вечные синяки и царапины, постоянный, несмотря на ежедневные купания, запах пота, въевшийся в войлочный поддоспешник…
Да уж! Ромейскую тунику, что ли, купить? Дорогущую, сшитую тяжелым золотом. Чтоб все видели – власть! Как-никак – сотник. Почти что барон или граф. Впрочем, не надо туники, вполне можно шелковым плащом обойтись… и посеребренной кольчужицей.
Снаружи вдруг послышались гулкие молодые голоса и топот. Все правильно – сменилась дозорная стража. Теперь шли с докладом. Ввалились уже…
– Господине сотник! Разрешите доложить? За время несения… ничего худого не замечено… Все, как обычно…
Выслушав, Миша махнул рукой:
– Ступайте отдыхать…
Сказал и вдруг услыхал стук копыт! Кто-то въехал прямо во двор… Спешил, похоже.
Писец тоже заволновался, оторвался от кипы бересты:
– Это кто же еще?
Михаил усмехнулся – узнал уж и по шагам – кто! Старый сотник и родной дед, местный боярин – Корней Агеич!
Вона как шел… далеко слыхать. Еще бы – одна-то нога деревянная! Свою в бою потерял.
Вошел. Глянул недобро. Выругался… Писцы под стол спрятались.
Корней Агеич из рода Петра Лисовина. Матерый муж с проглядывающими сквозь густую седину русыми волосами и коротко стриженной бородой, пронзительно-синими глазами и рубленым шрамом через левую бровь и щеку. Этот-то шрам – след половецкого клинка – принес деду большую беду; когда вглядывался в отдаленный предмет или при сильном физическом напряжении у Агеича начинала трястись голова, мутнело в глазах – недалеко и до обморока.
Вот и сейчас косматая голова затряслась… правда, пока еще не сильно.
– А ну, Мишка! Где твои засранцы? Молодшая стража, мать ее ити! Да раскудык ваши через коромысло! Стражники, мх-х… Все перекрыли, все перекрыли! Везде дозоры – не проскочит и мышь! Не проскочит… туды вашу…
– Да ты, деда, присядь! – сотник кивнул на полукресло в торце стола. – Плащ, вот, сними, кваску испей… Да поведай спокойно, без сердца – что случилось-то? Илья, налей ему квасу…
– Угощайтесь, Корней Агеич! Милости просим…
– Случилось что?!
Дед все же выпил квасу – махнул кубок разом, одним глотком.
– Отроки наши пропали, из Ратного. Отроки – малые совсем, да и девки с ними. Девок больше всего.
– И много пропало?
– С полсорока!
– Так… может, заблудились где в лесу? Заплутали…
Миша тут же осекся – сам понял, что сморозил глупость. Деревенские заблудились в родном лесу? Ага, как же!
– До вечера-то подождать – явятся! Дело молодое, мало ли.
– Так-то оно так, – неожиданно ухмыльнулся дед. – Только вот по хозяйству-то кто управляться будет? Сам знаешь, и у старого, и малого на подворье всяко дела имеются. А тут вдруг – не явилися! Да не одна, не две – полсорока. Бабы у колодца уже с обеда толпились. Ко мне вот пришли… туды их рассюды! А я вот – к тебе. Кто у нас за безопасность в ответе? Младшая стража, так?
– Ну…
– Так вот я у тебя спросить и хочу! Ничего твои не проглядели? Может, лихие людишки? Или «лешаки» взыграли?
– Так ведь только что были с докладом! Нет, ничего… – Михайла покачал головой. – Не рано ль панику поднимаешь, Корней Агеич? С «лешаками»-то у нас все ровно.
– Тьфу! Да это ведь бабы всё… Говорю же – собрались у колодца. Языками чешут – мимо не пройти.
– Понятно…
Молодой человек поспешно спрятал улыбку. Ясно уже стало – достали деда скандальные ратнинские бабы! Ой, были, были средь них такие – палец в рот не клади. Вот Корней и поддался, панику навел – стар стал, чего уж.
– Я так думаю, надо бы просто пройтись, поискать, – подумав, предложил сотник. – Посейчас стражников своих пошлю. Это уж обязательно… Илья! Не в службу, а в дружбу – а покличь-ка сюда Демьяна. Его дозор как раз нынче сменился.
– Вот-вот!
Корней Агеич махнул рукой и вновь приложился к квасу. Хороший был квас – кисловатый, холодный и хмельной в меру. По такой-то жаре – самое оно то.
– Мы-то своих, из Ратного, сразу послали, – поставив кружку на стол, пояснил дед. – Вернутся – доложат. Сказано, чтоб сразу, ага.
Сказал – как в воду глянул.
– Гонец из Ратного, – войдя, доложил Демьян. Выглядел старшой дозора весьма презентабельно: серебристая кольчуга, червленый плащ, синяя – царь-градской ткани – рубаха вышита по рукавам и подолу.
– Ну вот, – хмыкнув, Миша махнул рукой. – Давай зови.
Уже по внешнему виду гонца – растрепанного молодого парня, судя по босым ногам – чьего-то холопа или закупа – стало понятно, что произошло что-то недоброе. Запыхавшийся споткнулся о порог и едва не повалился на пол.
– Беда, господине! Мертвяков двух нашли. Отроков двух. Лучку с Миркой… Э… Лучезара и Миронега.
– И что? Что? – вскочив со скамьи, Корней Агеич гневно притопнул деревянной ногой. – Кота-то за… не тяни! Как на духу рассказывай!
Посланец испуганно вздрогнул:
– Так я и…
Десятилетних мальчишек, братьев Лучезара и Миронега, нашли убитыми верстах в трех от Ратного, почитай – совсем рядом. В малиннике.
– Да говори же! – совсем разгневался дед. – Как именно убиты? Чем? Что там, с малинником, рядом?
Миша молча кивнул – Корней Агеич правильные вопросы ставил. Еще бы спросил – при каких обстоятельствах сие смертоубийство случилось? Впрочем, гонец с того и начал. Путано, через слова «мыкая»… но понять можно было.
– Они это, за ягодами пошли…
– Стоп! – вскинул глаза Михайло. – А что, малина уже поспела?
– Да, прости господи, нет. За земляникой. Там, за малинником, земляники тьма. Ну, ближе к реке, на косогорье.
Оба подростка были убиты. Застрелены из луков. Стрелы так и торчали. А Миронегу еще и перерезали горло.
Тут дед с внуком переглянулись:
– А горло-то зачем? Если стрелой.
– Эх, хорошо бы самим глянуть…
Поздновато спохватились – тела убиенных уже привезли домой на санях-волокушах. Две слеги привязывали к лошади – использовали и летом, а в распутицу – так лучше и нет!
– Надо точно все узнать… деда! Сам поеду, расспрошу.
Уже выли. Уже плакали бабы. Еще бы! Все-таки – сыновья, надежда и опора семьи. Мужики судачили, хмуро глядя на убитых подростков. Во всем винили половцев – стрелы-то половецкие, ага! Видать, опять пробрались. Как обычно – через переяславльские земли. А могли – и через киевские, там тоже ротозеев полно. Эх, чего говорить! У соседей-то, в том же Переяславле, Стародубе, Чернигове, не только раззяв, но и прямых половецких родичей – полным-полно. И все – не простые люди. Бояре, да и сами князья.
– Черные перья, и вон, у наконечника знак, – мужики обсуждали стрелы со знанием дела. Уже вытащили из ран, отмыли от крови – можно и рассмотреть.
– А ну-ка! – Корней Агеич протянул свою медвежью ладонь. Стрелу, однако же, взял осторожно, глянул. – Перья-то соколиные, да не простые, не от охотничьих соколов. От тех, что только в степи водятся. В половецких вежах!
Что ж… Похоже, и вправду половцы! Но зачем?
– Набег какой задумали? А отроки воинов чужих увидали случайно, – негромко вслух рассуждал Михаил. – Вот и… Но как степняки пробрались? Ведь стража! Дозоры…
– Во-во! – скосив глаза, дед посмотрел на внука, хмыкнул недобро. – Я и говорю – дозоры-то твои, Мишаня, где? Проспали?
– Коли так – в плети всех! – на раз взъярился сотник. И тут же охолонул: – Да нет, не должны бы. Не так, деда, у меня служба поставлена, чтоб на посту спать!
– Так, а как же…
– Выясню. Разберусь. Дело, полагаю, нечистое. Своих я послал уже… А тут поглядим, может, еще кто пропал.
Михайла, как в воду глядел, накаркал! Ох, предчувствовал! Пока готовились к поминкам, к вечеру еще кой-кого недосчитались. Да и посланные дозорные зря коней не загнали – убитых нашли! Ах, лучше бы зря… лучше никого не нашли бы, эх…
На следующий день сотник лично осмотрел все места, где нашли убитых. Кроме тех двух отроков, и еще один, четыре девы – убиты. Кого-то просто зарезали, а кого-то взяли на стрелу. Стрелы все одинаковые – половецкие. Опять же – зачем убивать? Ладно, украли бы, в полон увели. Но убить?
Вот ведь проблема… И большая – по окрестным-то деревням слухи разносятся быстро. Скоро дойдет и до Турова, скажут – ни Аристарх-староста, ни боярин Корней, ни новый молодой сотник порядка удержать не могут! Смешки, недоверие пойдет… полное неуважение! Исчезнет и страх. А нет уваженья, и страха – нет и власти. С такими делами рано или поздно любой власти конец. Еще и неурожай…
Думать надо, думать! И расследование провести – как можно быстрей! И с Кузнечиком… с Тимофеем переговорить – да!
Ближе к вечеру сотник заперся в сенях, всех выгнал да велел, чтоб на дворе не шумели. Уселся, вытянул ноги… Разложил перед собой на столе приготовленную для записей бересту, железные писала… Так лучше думалось. Усмехнулся…
«Ну, что, сэр Майкл, скажете? Придется вам переквалифицироваться в комиссара Мегрэ? Или хотя бы в “знатоков”, пожалуй…»
Такие вот мысли пронеслись в голове. Совсем для двенадцатого века не характерные. Для двенадцатого – нет, а для конца двадцатого – очень даже! Не для юного сотника Миша Лисовина, а для Михаила Ратникова, депутата Госсобрания и Государственной думы, управленца… успевшего посидеть в «Крестах»… Да так оттуда в двенадцатый век и отправившегося. Не сам собой конечно же – лишь сознание.
