В воздухе повисла пауза. Лео молчал, коп жевал. Молчание длилось и длилось, но тут проснулся кокер, тявкнул, весело завертел хвостом и спрыгнул с кровати, решив поприветствовать гостя. Финк аккуратно погладил пальцем черный собачий нос.
– Не знаю, что и думать… – задумчиво произнес он. – Бывший подделыватель картин якобы случайно оказывается на аукционе, где молодая женщина покупает один из лотов за четыре миллиона долларов. Она идет через парк, на нее нападает негодяй, легко ранит, а рецидивист приходит жертве на помощь. Кстати, мне почему-то кажется, что вот эти… украшения… – Финк кивнул на синяки на лице Лео, – вы получили гораздо раньше… Странная складывается картина, вам так не кажется? Вроде обманки. Граница между жизнью и искусством стерта… мошенник вмешался в псевдопокушение… Чистый хеппенинг, можно даже сказать перформанс… Называйте как хотите, автор вы.
Лео не знал, насколько соответствует истине песня The Strokes «New York City Cops» и действительно ли нью-йоркские полицейские не такие уж умные ребята. Возможно, это еще одно тупое клише для богатеньких. «Экземпляр», который нанес визит в лофт, выглядел прожженным типом.
– Ну что, я прав? Это была инсценировка?
– Я только что с нар.
– Отвечайте на вопрос, не увиливайте.
– Нет. Вы не правы.
– Где учат подделывать картины?
Лео улыбнулся, не скрывая сарказма.
– Сделаете так еще раз, – проворчал Финк, – получите в зубы.
Лео промолчал, но улыбаться не перестал.
– Вы ведь не успокоитесь? – спросил Финк. – Снова начнете рисовать фальшивки. Это ведь как наркотик, с него не слезешь. Копировать Пикассо так, что ведутся первоклассные специалисты, – все равно что играть в покер с лучшими и брать над ними верх. Между прочим, я обожаю покер. Неплохо играю, замечаю, кто блефует, кто нет, а Пикассо ваш – полный отстой.
Лео и глазом не моргнул. Он улыбался.
– Думаете, я ни хрена не смыслю в искусстве? – Финк подмигнул.
Лео молчал, смотрел сквозь Финка, как в больничной палате Лоррен, где тот чувствовал себя невидимкой, ничтожеством.
– Ладно… – Доминик Финк вздохнул, выплюнул жвачку в картонный стаканчик. – Забудьте. Один совет, Ван Меегерен: не пытайтесь меня перехитрить. Мы еще встретимся. Рано или поздно вы снова оступитесь. Это так же точно, как то, что моя мать – не ваша… Когда придет время, я буду на месте.
Полицейский пошел к двери. Лео улыбался, и улыбка исчезла, только когда он остался один.
Лоррен все еще в больнице Маунт-Синай; она сидит на кровати в своей палате и смотрит на женщину, которая говорит с ней как с десятилеткой. Эта женщина – ее мать. В Нью-Йорке 15:13, в Париже 09:13 утра. У них так мало общего, что Лоррен готова усомниться в родстве, иногда она даже сомневается, что их девять месяцев связывала пуповина. С течением лет красота Франсуазы Бальсан утратила блеск, но приобрела подлинность. Черты лица не кажутся суровыми, то, что только угадывалось за прелестной оболочкой, стало очевиднее. Франсуаза – жесткая и эгоистичная женщина. Ее тело стало массивным, как старинный буфет.
– Ты меня слушаешь или нет? – раздраженно спрашивает из планшета мадам Бальсан.
Лоррен смотрит на женщину, сидящую у камина в низком кресле в стиле Людовика XV, между пьемонтским комодом XVIII века и собранием английских и китайских древностей, мастерски расставленных во всех комнатах квартиры на улице Ле-Тасс, в Шестнадцатом округе столицы. Окнами на Трокадеро и Музей Человека.
– Да, мама.
– Гулять ночью по Центральному парку – верх идиотизма, и как тебе только в голову пришло подобное?!
Лоррен не отвечает, она давно поняла, что спорить бессмысленно: последнее слово все равно за матерью. Всегда. Тех, кто не сдается, она доканывает, так зачем терять время?
24 декабря, ей шесть лет, они с матерью катаются на коньках в Рокфеллеровском центре. Внезапно Лоррен подворачивает ногу, падает, морщится от боли, вот-вот заплачет, рядом останавливается мать, смотрит на нее и отдает приказ: «Вставай, на тебя все смотрят. И не ной, как мокрая курица, я не люблю мокрых куриц. Мне за тебя стыдно. Пожалуйста, не позорь мать, поднимайся».
– Да ладно тебе, мам, – говорит ее младший сын Димитри.
Ему двадцать восемь, и только с ним мать никогда не спорит. В отличие от Лоррен, он не познал гнева матери, не вкусил прелести ее нравоучений, его не унижали, не оттачивали на нем сарказм. Димитри – последыш, мамин малыш ростом метр восемьдесят восемь.
– Что ты намерена теперь делать? – спрашивает он с тревогой в голосе.
Он поразительно красив, у него прекрасная фигура, широкие плечи, светлые глаза смотрят дерзко, с вызовом, волосы вьются, а его животная грация то и дело покоряет сердце очередной подруги Лоррен. Димитри тоже Бальсан, у них общая мать, но разные отцы. Франсуаза носила его под сердцем и уже была в разводе с отцом Лоррен, когда того убили на манхэттенской улице в тридцать восемь лет, но продолжала жить в Нью-Йорке, у них с отцом Лоррен была совместная опека над дочерью. Через некоторое время после убийства Франсуа-Ксавье Демарсана она вернулась во Францию с дочерью и сыном, Лоррен было семь лет, Димитри – несколько месяцев.
В Париже мать Лоррен не отказалась от нью-йоркских привычек. Чай, суаре, теннис, вернисажи, поездки в Довиль в хорошую погоду с друзьями, зимой – в Куршавель с любовниками. Воспитание детей она препоручила частным школам и нянькам, так Лоррен стала для брата второй матерью.
– Вот ведь гадство! – рычит Димитри. – Жалко, что меня там не было…
Она улыбается. Знает, что младший брат чем угодно рискнет ради нее, он и правда мог бы расправиться с ублюдком из Центрального парка. Хилый в детстве, Димитри упорно занимался спортом, и результат получился впечатляющий. Сейчас он увлекся камбоджийским бокатором, боевым искусством древних кхмеров, почти неизвестным в Старом Свете. Брат Лоррен обожает открывать новые дисциплины и достигать в них необыкновенных высот. А еще он учит неомандейский, редкий язык, восточный диалект арамейского, на котором говорят на юго-западе Ирана, в провинции Хузестан, и пытается стать чемпионом по шахбоксу. В этой, мягко говоря, странной гибридной дисциплине два игрока попеременно играют в шахматы и дерутся на ринге. Придумали эту «прелесть» в Германии.
– Хочешь, я приеду? – спрашивает Димитри. – Стану твоим телохранителем, как Кевин Костнер у Уитни Хьюстон в «Телохранителе»…
Она качает головой и улыбается – идея ее позабавила, – наклоняется ближе к экрану и говорит:
– Я вернусь уже завтра, осталось урегулировать мелкие детали, так что сиди дома, а то прилетишь и не застанешь меня.
– Только поосторожнее, – строгим тоном произносит Димитри.
На почту Лоррен приходит сообщение, она пугается, и Димитри успевает заметить перемену в настроении сестры.
– В чем дело? – вскидывается он.
– Ни в чем, не беспокойся.
– Уверена?
Она кивает. Димитри недоверчиво щурится – он не купился, слишком уж хорошо они друг друга знают и чувствуют. Если у Лоррен грипп, у Димитри начинается насморк. Если она грустит, он звонит, чтобы сообщить: «На меня напала хандра, а ты как?» Им нравятся одни и те же цвета, фильмы, музыка и одежда. Между прочим, она не рассказала ему о таинственном «преследователе», который уже несколько месяцев запугивает ее, утверждает, что двадцать восемь лет назад убил Франсуа-Ксавье Демарсана, обещает прикончить и ее. Лоррен ни с кем не поделилась. Чего она ждет? Надеется, что он устанет и исчезнет? В глубине души она чувствует, что так не получится, и знает, что сообщение от него, хотя даже не открыла его.
– Ты побывала у Оскара де ла Ренты?[50 - Оскар де ла Рента (Оскар Аристидес Рента Фиалло; 1932–2014) – американский модельер доминиканского происхождения, основатель компании Oscar de la Renta; одевал первых леди США: Жаклин Кеннеди, Нэнси Рейган, Лору Буш и Хиллари Клинтон, стал первым американцем, возглавившим парижский дом высокой моды.] – спрашивает Франсуаза.
Лоррен сказала матери, что будет занята под завязку, и… получила длинный список поручений.
– Нет, мама, собиралась сегодня утром.
– Отстань от нее, мама! – злится Димитри, и Франсуаза умолкает.
Лоррен посылает им воздушный поцелуй, прощается и открывает письмо, пришедшее с очередного неизвестного номера.
Я почти достал тебя в Центральном парке.
Жаль, тот тип вмешался.
Ничего, в следующий раз я доведу дело до конца.
Липкий страх возвращается. У Лоррен холодеет кровь, она вспоминает чудищ, которых боялась в детстве. Ей казалось, что они бродят по особняку отца, но на помощь она не звала, пыталась быть храброй девочкой, лежала в постели, накрывшись с головой одеялом, и тряслась от страха. «Демарсаны не боятся, не жалуются, не ноют и не орут как резаные!» – внушала ей мать, но маленькая Лоррен знала, что чудовища существуют. Она выросла, но то, что ее пугало, никуда не делось. Монстры реальны. Нужны доказательства?
Они убили ее отца.
Она вспоминает другого типа – того, который вмешался и прогнал анонима. Мужчина с обезоруживающей улыбкой и спокойным и мечтательным взглядом, который дружит с экстравагантным типом в больших очках в золотистой оправе.
Лоррен набирает в поиске: «художественная галерея, Пятьдесят пятая улица».
11
Я вернусь на Манхэттен
как ни в чем не бывало.
Нора Джонс, «Back to Manhattan»[51 - «Back to Manhattan» («Я вернусь на Манхэттен») – песня американской джазовой певицы Норы Джонс (Гитали Нора Джонс Шанкар; р. 1979) с ее четвертого альбома «The Fall» (2009).]
Восточная Тридцать вторая улица, между Бродвеем и Пятой авеню. Сердце Корея-тауна, корейского квартала-анклава в центре Манхэттена. Между баром-караоке и рестораном Miss Korea Barbecue мерцает вывеска «Бокс Тревора». 11 декабря, ровно в 16:00, Лео прошел узким коридором и поднялся по ступенькам в зал, на второй этаж, где царил и правил хозяин здешних мест старик Тревор. Тридцать лет назад он приплыл с Ямайки, чтобы сразиться с Майком Тайсоном, и уже в первом раунде – чтобы быть точным, на семьдесят третьей секунде – был сражен нокаутом, но на родину не вернулся и в конце концов открыл собственный зал. В воздухе пахло по?том и резиной, несколько человек «сражались» с грушами, молодые парни отрабатывали движения в свете неоновых ламп, кто-то прыгал через скакалку. Девушек было мало, и вид они имели более чем неприступный.
Лео подошел к центральному рингу. Стройный жилистый смуглый мужчина лет тридцати боксировал с Тревором, расставив локти и защищая лицо кулаками. Боковым зрением он заметил Лео, от изумления забыл о защите и немедленно получил жестокий прямой удар в лицо. На мгновение окружающим показалось, что его голова оторвется от шеи и покатится по матам.
– Тревор, мать твою! – рыкнул пострадавший. – Я не был готов!
– Долго будешь готовиться? – рявкнул в ответ Тревор и попер на соперника, как танк. – В чем дело, Гонзо? Ты двигаешься, как Дэвид Ли Рот[52 - Дэвид Ли Рот, известный также как «Бриллиантовый Дэйв» (р. 1954) – американский рок-певец, автор песен, актер, один из вокалистов хард-рок-группы Van Halen.]. Мы не на танцах, парень!
– Кто он такой, этот Дэвид?! – Молодой брюнет разволновался, сорвал шлем, перчатки и швырнул их на пол. – Да я расколю тебя, как полено, старикашка!
Он пролез между веревками, спрыгнул вниз, кинулся к Лео, широко улыбаясь, сграбастал его за плечи и обнял, провожаемый насмешливым взглядом Тревора.
– Вы только посмотрите, кто тут у нас! «Художник» вернулся! Иисус, Мария, Иосиф! – радостно вопил Гонзо.
– Снова будешь малевать картинки? – спросил Гонзало Роча, или попросту Гонзо, впиваясь зубами в сэндвич с салом и луком. – На этом можно заработать? На настоящей живописи?..
– Ему хватит, если он вернется к своим поддельным Ван Гогам… Да они были в точности как настоящие…
– Думаешь, полицейские о нем забудут? – возмутился Роча. – Ты сбрендил или как? Вот Лео не дурак, он точно не хочет назад в тюрягу! Так ведь, Лео?
– Ты заматерел, – заявил Тревор, оглядев Лео взглядом специалиста, и шумно всосал порцию корейской веганской лапши. – Вон какие мышцы накачал, пока сидел.
– И правда, – покивал Гонзо, – настоящий маленький коммандос.
Гонзало Роча знал, о чем говорил: он провел десять лет в отряде «морских котиков» США – самом подготовленном отряде и самом опасном из подразделений специального назначения в мире, чьим девизом была фраза: «Единственный легкий день был вчера!» На гражданке Гонзо стал милейшим из людей, почти беспечным, со своеобразным чувством юмора. Он, конечно, все еще мог нейтрализовать любого противника одним пальцем, как Шон Коннери в роли подполковника Алана Колдуэлла в старом фильме «Президио» Питера Хайамса. Гонзо зарабатывал на жизнь, сидя за рулем лимузина, но работал не на «дядю», а на себя.
– Тебе нужна женщина, парень, – высказался он. – С твоей внешностью это будет непросто, но сколько ты не был с… ну, ты понимаешь?
Лео не переставал улыбаться. Встреча с друзьями, их искренность, бескорыстие согревали, как зимой жаркий огонь в камине. Их дружба родилась и постепенно окрепла в этом зале, невзирая на разное происхождение, социальную принадлежность и уровень жизни. Однажды Лео продал подделок на пятьсот тысяч долларов и сказал, что хочет вложиться в бизнес Тревора и Гонзо. Сначала они отказались, но он в конце концов добился своего.
– Отстань от него, Гонзо, – велел Тревор. – Пусть продышится, он только что вышел. Что у тебя с лицом, Лео? Подрался в тюрьме?
– Ерунда, не о чем говорить… – Лео дал понять, что не хочет развивать эту тему, и почувствовал на себе взгляд Гонзо.
– Этот мистер Ерунда – мастер кулачного боя, он точно знает, куда бить, – произнес бывший спецназовец, внезапно посерьезнев. – Что скажешь, Тревор?
– Хороший удар справа…
– Может, поговорим об этом, гринго?
– Нет.
– Как хочешь. Но если попадешь в историю, мы будем рядом.
– Я знаю, Гонзо. Спасибо вам.
– Проехали…
В этот момент завибрировал телефон Лео, и на экране высветился незнакомый номер.
– Да, – коротко произнес он.
Пауза.
– Прошу прощения, – произнес красивый голос с французским акцентом, – ваш номер мне дал мистер Вайнтрауб из художественной галереи. Надеюсь, что не помешала вам и вы не рассердитесь на друга за то, что он позволил себе подобную вольность… Вы свободны сегодня вечером?
Сначала он сказал «нет». «Нет, сегодня вечером я занят. Увы, и завтра утром тоже. О, завтра вы улетаете в Париж?.. Тогда в следующий раз… обязательно…» Лео не забыл фразу, которую сказал ему, уходя, инспектор Финк: «Оставьте даму в покое», – но она оказалась упрямой и твердо знала, чего хочет.
В конце концов Лоррен его убедила. Никто не посадит его в тюрьму только за то, что он согласится поужинать с этой француженкой. Даже Финк… Лео представил себе рыжего коротышку, который сидит в машине и наблюдает за ним, поедая бейгл со сливочным сыром, и усмехнулся. Незачем упираться, девушка ему нравится, он не забыл, как весело загорелись ее глаза в больничной палате, стоило ему заговорить. Лоррен… Даже имя ему нравится! И французский акцент. Едва различимый, но прелестный. И он сказал «да»: «Договорились, сегодня вечером, в восемь, в Per Se…»[53 - Per Se («Как таковой», лат.) – ресторан новой американской и французской кухни шеф-повара Томаса Келлера (три звезды Мишлен).] Нужно заново привыкать к миру после Райкерс.
Она нервничает. Боится не успеть вовремя. Не любит опаздывать, хотя небольшое опоздание ему не повредит, так ведь? Одно плохо – не стоило сначала одеваться, а уж потом чистить зубы, обязательно заляпаешь пастой обшитый шнуром пиджак! Проклятье… Надеть что-нибудь другое? Переодеться? Ни за что, он идеально подходит к узким кожаным брюкам и блузке цвета слоновой кости… Она хватает салфетку, мочит ее, начинает оттирать пятно. Оно увеличивается! Идиотка! Намочи сильнее… Ну вот, исчезло. Зато пиджак промок… Где фен? В «Плазе» наверняка додумались оснастить номера феном… Она направляет струю горячего воздуха на пиджак.
Так, теперь ногти. Она не позаботилась о ногтях! Лоррен смотрит на часы. Теперь она точно опоздает. Где лак? Там… Ей не хватает практики, хотя премудрость невелика. Напряжение растет, даже внутренности скрутило. Незачем доводить себя до обморока, это просто ужин. Ну вот, ногти в порядке. Что еще? Она смотрится в зеркало, и настроение резко повышается. Ничего не скажешь: лифчик push-up любой женщине добавляет завлекательности. Вот, значит, чего ты хочешь – завлечь его? Она почти бежит к лифту, нажимает на кнопку и замечает, что лак цвета «Алая страсть» попал на кожу на двух пальцах. Растяпа! Неумеха! Нечего было носиться, как угорелая кошка!
Лоррен думает о Лео. Зачем она пригласила его? Хотела поблагодарить. Уверена? Так какого дьявола паникуешь?
Per Se, пятый этаж Тайм-Уорнер-Центра на Коламбус-сёркл, 10. Лео вошел в зал в 20:00 и сразу увидел Лоррен за столом, покрытым белой скатертью. Обстановка напомнила ему декор венских кафе. Девушка пила вино, его пока не замечала, и он успел разглядеть детали ее наряда, отметив, что этот смешанный стиль «Высокая мода плюс рок» очень ей идет. Лоррен сделала пучок, открыв высокий лоб, и умело, в меру, подвела глаза. Длинная шея, густые черные ресницы и пухлые губы довершали образ. Она явно оправилась от травмы и выглядела еще красивее, в чем не было ничего удивительного.
Лоррен наконец увидела Лео и одарила его волшебной улыбкой, разившей наповал, чего уж греха таить.
– Вы точны, – сказала она, пока художник усаживался за круглый столик.
