Екатерина Николаевна Широкова "Запрещённые дети"

Запрещённые дети
Екатерина Николаевна Широкова

Новенький с первого дня в приюте чувствует, что что-то не так.

Во-первых, его дома ждут любящие родители, а это всё должно скоро закончиться, как дурной сон.

Во-вторых, сама атмосфера приюта какая-то странная. Будто все знают некую постыдную тайну, но скрывают её от посторонних глаз.

Да и может ли он сам верить тому, что помнит о себе?

Екатерина Широкова

Запрещённые дети

Мрачно насупясь, новенький смотрел на выстроившихся в ряд и до жути сосредоточенных детей, не сводивших глаз с толстой директорши, и думал, как это всё несправедливо. Ему здесь не место! Где-то там, очень далеко, его наверняка должны были отчаянно разыскивать любящие родители, готовые отдать что угодно за право вновь вернуть его в семью, а он тут… Среди этих. Новенький слишком громко всхлипнул и не успел вытереть нос рукавом, как получил чувствительный тычок в бок.

С возмущением обернувшись, он наткнулся на абсолютно пустой взгляд больших серых глаз, принадлежащих до ужаса худой девчонке, из всех сил таращившийся на говорившую директоршу и даже рот приоткрывшей от усердия. Новенький зашипел:

– Ты чего дерёшься?

– Молчи и смотри, олух, – не меняя выражения лица и почти не шевеля губами, прошептала соседка сзади, и он снова получил удар, на этот раз в поясницу.

– Спасибо, – скорее по привычке поблагодарил новенький и постарался в точности повторить «правильный» облик соседки, хотя получалось не очень, потому что хотелось не слушать всякий бред, а плакать. И вернуться к маме и папе. И он понимания всей безнадёжности ситуации снова хотелось плакать, только ещё сильнее, чем раньше.

Директорша сделала несколько стремительных шагов и остановилась прямо напротив новенького.

– Так-так, кто тут у нас? – грозный тембр наполнил его до краёв, заставив даже зажмуриться от страха.

– Я… я… я Илюша.

– Кто-о-о? Илюша? Посмотрите-ка! Он даже не умеет называть себя нормально, – директорша вся колыхнулась вперёд и приблизила к нему свои дряблые щёки и желтоватые глазные белки с обильной россыпью красных прожилок, обдав терпким ароматами чеснока и ванили, вызывавшими резь в глазах. Она была такой некрасивой, что Илюша невольно сравнил её с мамой. Та была совсем другая – всегда пахнущая мылом и настоящими живыми цветами, с полупрозрачной бледной кожей и немного печальными глазами, даже когда улыбалась, что бывало довольно часто, когда они ещё были все вместе.

Илюша только на одно крохотное мгновение позволил себе подумать, что если бы он достаточно сильно не понравился этой страшной директорше и вообще всем здешним взрослым, то его, может быть, вернули бы обратно в их маленький и счастливый дом… Но был вырван из этих малореальных фантазий неприязненным басовитым окриком:

– Запомни, ты у нас здесь не Илюша! Ты… – от негодования её грудь вздыбились, – не смеешь называть себя так, понял? – она набрала ещё больше воздуха, хотя казалось, что её уже так раздуло, что дальше некуда, и вдруг смягчилась. – Впрочем, тебе ещё предстоит разобраться с этим. Ты же новенький. Дети, постарайтесь помочь ему побыстрее всему научиться. Мы же не хотим неприятностей, верно?

И директорша потеряла у нему интерес, вернувшись на место и продолжив речь, из которой он не понял ни полслова. Когда директорша наконец уплыла из зала, по толпе детей пробежала волна облегчения, точно им дали команду свободно дышать, но и разбредаться они не торопились.

Сероглазая соседка отошла на два шага и выжидательно посмотрела на новенького, так что он всё-таки осмелел.

– Как тебя зовут? – он приветственно протянул руку, но девочка с недоумением опустила густые и пушистые ресницы, глядя на его раскрытую ладонь, так что Илья быстро убрал вспотевшую пятерню и вежливо, как и положено, представился, – Я Илья.

Она мелодично засмеялась, напомнив ему потерянную младшую сестрёнку, и насмешливо передразнила:

– Илюша, да? Ну ты и выдал! Ха-ха-ха!

К ним подтянулись ещё двое любопытствующих детей: высокий мальчик и коротышка с круглым и гладким лицом.

– Ну… Просто меня мама так называла!

– Мама? – хищно облизнулась девочка, – Серьёзно? Ты дурачок, что ли? У нас тут ни у кого нет мам! Иначе нас здесь бы не было!

– А у меня есть! – упрямо повторил Илья.

– Уже нет, – веско повторила девочка, ненадолго сделавшись очень злой, – привыкай.

– Ты правда долго жил в семье? – лениво протянул коротышка, хотя было видно, что ему на самом деле очень хочется узнать ответ.

– Да!

– Сколько?

– Ну, не знаю… Лет десять. Нет, двенадцать, – после паузы, во время которой он что-то пересчитывал, – вообще-то четырнадцать.

– Ничего себе! – присвистнул долговязый. – Так ты у нас домашний, получается? Жесть. Трудно тебе здесь придётся. Ну, привыкай.

– Да, привыкай, – эхом повторила всё ещё сердитая девочка, – а я Эля. Это Эльвира, значит. Ну, раньше.

– Ясно! – зачем-то согласился Илья, хотя ему ничего не было ясно.

Директорша с размаху захлопнула дверь учительской и озабоченно уставилась на молодую темноволосую воспитательницу, уже полгода замещающую уроки математики, пока не нашли настоящего учителя, согласного работать в приюте с этими детьми.

– Наплачемся мы с новеньким! – громогласно объявила директор и яростно схватила щербатый чайник, чтобы налить крепкое пойло в первую попавшуюся и плохо отмытую чашку.

– Почему вы так уверены? – пискнула воспитательница.

– Опыт, милая! Поработай с моё, сразу будешь чуять проблемных!

– Они тут все проблемные… – робко возразила девушка, закрыв исписанную пухлую тетрадь в клетку.

– Этот другой! Хуже! – загремела директорша, не стесняясь старших детей, притихших за тонкой стеной.

– И чем он хуже остальных?

Директор аккуратно поставила свою чашку на столешницу и скорбно поджала губы:

– Он даже не понимает, что он такое. А это плохо. Очень плохо. Пахнет, даже нет – воняет неприятностями. Прямо-таки смердит ими.

– Они все в каком-то смысле…

– Этот намного хуже других, – перебила её директорша, – но я приняла меры. Поручила нашей шустрой девочке Эле чуток разговорить его. Проконтролировать, то-сё… Возможно, только возможно, это поможет держать всё в рамках. По крайней мере, удержит от явных глупостей, потому что мне совсем не понравились его наглые глазки.

Этажом ниже коротышка снисходительно смерил новенького с головы до пят и покровительственным тоном уточнил, для важности чуть понизив голос:

– Ну и что же случилось с твоими хвалёными родителями, раз ты умудрился попасть сюда, Илюша? Они живы хоть?

Эля дёрнула его за рукав и недовольно шикнула, для острастки состроив коротышке страшенную гримасу и вскользь указав на скучающего у выхода из зала охранника в застиранной до безобразия униформе.

– Ты чего такое спрашиваешь? Не видишь, у него стресс! Его же будут реабилитировать.

– Ну да, ну да. А у меня что, не стресс? Или у тебя, Эля? – коротышка дотронулся до Ильи, но тот сбросил чужую руку.

– Отстань от него, говорю тебе, – серьёзно процедила Эля, и хотя она едва доставала коротышке до подбородка, тот вдруг обмяк и потопал в другой конец зала, напоследок обиженно зыркнув исподлобья.

– Спасибо, – Илья выдавил некое подобие улыбки.

– Ты что-то постоянно спасибкаешь, так спасибов на всех не напасёшься! – Эля проводила коротышку слегка торжествующим взглядом и неожиданно ткнула пальцем в грудь долговязого. – А это у нас Дупель.

– А полное имя у Дупеля есть? – Илья растянул улыбку ещё шире, хоть смотрелось ненатурально и он это чувствовал.

– Есть, конечно, – Эля похлопала Дупеля по плечу, – только он его забыл. Ты тоже забудешь, когда тебя вылечат.

– А тебя, значит, всё ещё не вылечили? Ты же назвала своё полное имя.

– Может быть и так. Может, именно меня и не вылечили… – Эля подозрительно легко согласилась и задорно откинула чёлку, мастерски дунув снизу вверх. – Но тебе они обязательно помогут. У меня хорошее предчувствие насчёт тебя, – охранник вдруг встрепенулся и через весь зал упёрся в новенького рентгеновским взором соглядатая, который слышит всё и вся, – вон, как с тобой носятся. Следят!

– А если я не хочу, чтобы меня лечили? – Илья демонстративно повернулся спиной к охране, будто это как-то решало проблему высоких стен с колючей проволокой вокруг приюта, а также вопрос с торчащим из-под куртки охранника металлическим стволом и лентой запасных рожков на брюхе, – Если я хочу, чтобы мама меня забрала?

– Я помню маму! – выпалил Дупель и высоко задрал брови, словно сам удивляясь дерзости своих слов.

– Правда? – сочувственно переспросил Илья.

– Ничего он не помнит, – ответила за длинного Эля, – смотри. Как её звали? – Дупель озадаченно захлопал ресницами. – Какая она была? Высокая, низкая? Что обычно готовила тебе на завтрак? Волосы были стриженые?

– Не… не помню.

– Вот и вся история. Конец.

– А ты помнишь свою маму? – осторожно начал Илья, прощупывая знакомую почву.

– Я? Не-а, – Эля плюхнулась на один из стульев, притулившихся к колонне, – только имя. Своё. И то смутно. Мне хватает, знаешь ли.

Новенький лежал на узкой и незнакомой приютской кровати, ворочаясь с боку на бок, и с предательски колотящимся сердцем смотрел, как по потолку ползёт отсвет от фонаря охранника, делающего ночной обход. Рядом сопел коротышка, филигранно притворяясь спящим и даже дыша в положенном замедленном ритме, а Дупель регулярно вскрикивал во сне что-то неразборчивое, но всё равно жалобное. Охранник уже поднимался по лестнице – луч заметался в углу комнаты, отражаясь от окошек всех других дверей в коридоре, а потом перепрыгнул на противоположную стену и намертво прилип там.

Илья медленно, очень медленно втянул в себя в воздух и как мог задержал дыхание, чтобы его не поймали на том, что он никак не может заснуть после вчерашнего вечернего сеанса «реабилитации» детей. Его самого на сеанс не приглашали, конечно, затолкав в общую спальню раньше остальных и заперев дверь, но Илья не стал послушно лежать на кровати, как ему велели, а припал ухом к замочной скважине, так что услышал он достаточно, чтобы твёрдо планировать побег.

Вчера они ужасно кричали. Звук пробивался через стены и перекрытия и постепенно Илья сообразил, что источник где-то внизу, скорее всего – в подвале, куда вела пожарная лестница и куда, по всей видимости, отвели всех воспитанников приюта, кроме него. Когда крики стихли, а дети, по-стариковски шаркая и толком не разговаривая между собой ввалились в спальню и невозмутимо заняли свои койки, изображая, будто новенького здесь и вовсе нет, Илья попробовал наладить контакт, обратившись сразу ко всем и ни к кому в особенности.

– Что они с вами делают?

Ответом была гробовая тишина, но потом коротышка сбросил с подушки одеяло, как будто собрался спать, не умываясь, и ехидно сообщил:

– А вот завтра и узнаешь, Илюша. Пообщаешься с Доброй Люсей и она тебе назначит хорошую порцию лечения… Или тебя с ходу направят к Мяснику, а тогда… – коротышка не закончил предложение и лёг, не раздеваясь.

– Порцию чего? А Мясник, он хуже или лучше этой вашей Доброй Люси?.. – Илья чуть не порвал одеревеневшими пальцами пододеяльник, но ответа так и не получил. Соседи по палате явно не желали делиться опытом, как будто он был не частью их обречённой группы, а просто временным и скучным одиночкой, который ни за что не задержится здесь надолго, так зачем же прилагать усилия?

И, кто знает, не правы ли они по-своему? Илья точно не будет торчать здесь даже лишнюю секунду.

И вот сейчас охранник, нутром почуяв непорядок, стоял за дверью и напрягал слух. Петли скрипнули и сквозь щёлку полился искусственный свет от фонаря, целенаправленно добравшись именно до его кровати и уткнувшись в смятую под тяжестью головы подушку, а Илья расслабил лоб и немного приоткрыл рот, надеясь, что получилось как надо.

Охранник постоял с минуту, наверняка буравя его ненавидящим взглядом, и успокоенно прикрыл дверь, а Илья не выдержал и выдохнул с облегчением. Охранник ушёл, а коротышка неожиданно повернулся к нему лицом.

– Клёво прикидываешься спящим. Сильно страшно? – спросил он не без издёвки, а Илья с готовностью отбил мяч.

– А мне есть, чего бояться? По-моему, всё выглядит отстойнее некуда.

– Сдурел? Это же приют для запрещённых детей. Здесь тебе не курорт!

– И чего конкретно мне ждать? Что они с вами делают?

– С «вами»? Нет, с нами! Ничего такого, чего они не сделают с тобой. Или ты возомнил себя чистеньким домашним мальчиком, Илюша? Даже не мечтай, что это прокатит. Они тебя сломают.

– А Эля?