– Верд! – Санторий тихонько тронул наёмника за плечо.
– Тш-ш-ш! – велел тот. К чему слова, когда рядом – волшебство? Слова подождут. Но Санни не отставал.
– Верд…
– Позже, – непривычно спокойно, без крохи злости попросил охотник.
– Верд.
– Ну что тебе?
Вынужденный оторваться от дива, он сейчас и за меньшее надрал бы приятелю уши. Но служитель ещё и ляпнул то, от чего наёмник вовсе вскипел:
– Не нужно продавать её…
– Заткнись, Санни.
– Посмотри на неё, – не унимался святоша. – Она же живое чудо!
– И мне отвалят за него кучу денег. – Верд палкой поправил угли, опасаясь снова поднимать глаза на колдунью. Чего доброго, мелькнёт мысль, что не такую уж ерунду городит Санторий…
– Ты позволишь запереть её в клетке?
– Если клетка удобная, то отчего ж не запереть.
Эх! Слишком сильно саданул палкой по кострищу! Треснула надвое, упала в огонь, взметнув сноп искр. Талла вздрогнула, но не повернулась, а вот хромая лошадь укоризненно фыркнула.
– Она же невинная девочка! – неубедительно, но горячо возразил служитель.
Верд повернулся к нему, уставился на переносицу колючим взглядом, который (Санни прекрасно это знал!) не мог выдержать никто.
– А я – твой друг!
– Бывший друг, – с горечью напомнил служитель.
– Но хороший бывший друг, – хмыкнул Верд.
Больше Санторий не говорил. Готовясь ко сну, охотник съязвил, что, кабы знал, как просто его заткнуть, давно бы это сделал. Но от шутки ароматная каша, съеденная на ужин, словно поднялась обратно к горлу и стала комлем. Потому, наверное, и не спалось. Хотя шастающие поблизости волки тоже не способствовали спокойному отдыху. Когда же Верд отлучился, так сказать, спугнуть из окрестностей лагеря хищников, застал у входа в шалашик надпись (сделанную, кстати, с ошибкой): «Шёл бы ты на хрен». Предполагаемый автор текста лежал спиной к костру и неубедительно изображал спящего. Верд хмыкнул и без малейших угрызений совести затоптал откровение слуги богов.
Вскоре подморозило сильнее, пришлось потянуться за одеялом. Оно почему-то оказалось ближе, чем помнил охотник. Прямо-таки само сунулось в руку, как соскучившийся пёс. Ещё и тёплое…
– Чего не спишь? – вслед за ним вылезла Талла.
– Вас стерегу.
– Думаешь, сбежим?
– Думаю, убьётесь сдуру.
– Это мы можем, – хихикнула девчонка, отвоёвывая край ткани и устраиваясь под ней, как птенец под крылом.
– А ты чего? – буркнул Верд, чтобы хоть как-то среагировать на странный жест.
– Стерегу тебя. Вдруг сбежишь.
Пустые разговоры. К чему? Охотник зло выдохнул. Лучше бы девка спала. А то сидит рядом, непонятно, чего хочет, жмётся к боку, не давая расслабить плечи.
И волосы эти, что снег на ветру! Колышутся, взмывают в воздух, повинуясь чьей-то неведомой воле, а не законам природы. Белые, как снежинки. Того и гляди растают от жара огня.
Льдинка. Хрупкая, тонкая… Не тронь – рассыплется в огрубевших пальцах.
А пламя плясало, облизывая рассохшееся дерево, сжирая всё, до чего могло добраться, шипело, боязливо отдёргивая языки от островков снега. Что станет, коснись оно ледяной статуэтки? Огонь потухнет, отступив перед красотой? Возможно. Но и красоты не станет. Лучше уж им держаться подальше, каждый в своём мире. Хрупким статуэткам место на полке. А лесному костру – в походе.
– Как живой, правда? – обожгло щёку охотника тёплое дыхание.
– Скажешь тоже… – Он подбросил пук хвороста, и огонь с рычанием накинулся на добычу. Точно как живой.
– Как добрый хозяин. Накормил, обогрел. А сейчас сказки сказывает.
– Ерунду-то не мели. Сказки… Тоже мне.
– А ты послушай!
Талла обхватила его тонкими ручками за шею, заставила склониться к костру. Тот трещал, поедая горючее, шипел, злился, пыхтел и бурчал. Как старый зловредный дед, у которого выпрашивают историю непоседливые детишки.
– Придумала тоже… – Верд выпрямился, осторожно расцепляя руки колдуньи. – Огонь слушать! Лучше слушай, как бы волки не подобрались.
Но однажды прорвавшая оборону девчонка не желала отставать. Извернулась, когда её попытались оттеснить к лежаку, ухватилась за руку. Наёмник скрипнул зубами: рассудив, что все уснули, он снял повязки с саднящих ладоней. Треугольные отметины на них непрестанно жгло вблизи колдуньи, не выбросишь из головы. Он прикладывал к ним снежки, облегчая боль, но это мало отличалось от попыток подлечить на ходу хромую клячу. Всё одно боль не уйдёт, только вернётся вдвое против прежнего.
Талла повторила пальцами серебристый узор метки.
– Больно?
Верд неопределённо скривился. Может, и больно, но не пристало воину в таком сознаваться.
– Давай полечу?
Эка невидаль! Колдунья, помогающая наёмнику! Верд чуть не рассмеялся, но вовремя вспомнил, что его смех не слишком-то весело звучит.
– Спать иди.
Она вскочила, скакнула через костёр (сердце охотника пропустило один удар), закружилась по поляне:
– Разве можно спать в такую ночь?
Невольно осмотревшись, Верд пришёл к выводу, что не только можно, но ещё и нужно. Если не в такую, то в какую вообще?
Девка, главное, пляшет, словно холода не чует! Ровно снежинка. Дурная!
Кружит, смеётся… Так завывает, баюкает метель усталого путника. Утешит, погладит по волосам, поклянётся, что подарит тепла, уложит на пуховую перину. И ледяное одеяло накроет коченеющее тело. А она так и продолжит выть и смеяться, танцевать и мести. Пока не найдёт нового дурня, поверившего в сказку.
– Ну-ка марш на лежак, дурная! – невесть с чего разозлился Верд. – Завтра опять носом клевать станешь, просить привал! Марш, сказал!
Он ловко поднялся, широко шагнул, чтобы грубо, жёстко, до синяка ухватить её за плечо. Но чудесница извернулась, проскользнула под крепким локтем: не поймать снежинку, как ни старайся.
– Пойду! Честное слово, пойду! Дай чуточку времени! – И сама сжала тонкими пальцами его предплечья, обжигая даже сквозь куртку. Попросила: – Потанцуй со мной, Верд!
– Что я, пацан какой? Танцевать? Придумала тоже!
– Один танец! – Она откинулась назад, точно ведомая ветром. – А потом сразу спать! Ну пожалуйста! Смотри, как хорошо!
Охотник слишком часто видел небо. Хорошо для него – потолок на постоялом дворе или хотя бы прохудившаяся крыша сарая, в который пустила на ночлег сердобольная вдова. Что ж хорошего в хитро перемигивающихся звёздах, в пороше, что уронили с веток быстрые белки? Что хорошего в треске костра, в мерном храпе бывшего друга, в изредка доносимых горячих вздохах пламени?
– Одну минуточку! Ну пожалуйста! – шепнула Талла, доверчиво прижимаясь к нему, уводя в дурную пляску, касаясь легко, как снежинка…
– Да иди ты! – гаркнул охотник, отталкивая проклятую колдунью. Та покачнулась: вот-вот упадёт, не удержавшись, заплачет горько-горько. Ну и пусть! Пусть сопливо, некрасиво ревёт, пусть пускает пузыри, злится, кричит, сбежать пытается! Ей и нужно бежать, дуре эдакой, а не в друзья Верда записывать!
Но она не расплакалась. Лишь сморгнула несколько раз, удивившись больше, чем расстроившись. Уставилась на него чистыми синими глазами, спросила спокойно:
– Зачем ты так?
И Верд не выдержал, отвернулся, снова сел у костра, невесть для чего тыкая в него коротким обломком палки, обжигаясь, точно эта боль могла выжечь из памяти лёгкое, заманчивое, убаюкивающее прикосновение.
Она опять не ушла, как послушный телёнок на бойне. Устроилась напротив, отгородившись пламенем. Казалось, прямо в костёр нырнула, укрывшись раскалёнными языками. И ничего, не тает, не кричит, не жалуется. Лишь глядит задумчиво, морщит лоб.
– Я не боюсь тебя. – Талла, играя, провела ладонью над огнём, не скривилась.
– Зря, – скрестил руки на груди охотник, неосознанно пряча метки.
Она усмехнулась, и на секунду мужчине показалось, что по ту сторону костра не наивная девчонка, а мудрая старуха. Нет, просто пламя бросило тень…
– Наверное. Но неужели страх кому-то облегчал жизнь?
– Страх помогает выжить.
– А зачем выживать, если жить не хочется?
Вот же дура девка! Зачем, спрашивает, выживать? Зачем… А зачем? Затем, что тело требует жирной пищи и сна. Девок вот тоже требует и выпивки. Затем, чтобы, услышав, что отправился к богам старый вояка-побратим, покачать головой и выпить за него. Затем, чтобы было кому пить за всех, кто ушёл.
– Дура ты, – решил Верд. – Молодая ещё. Не понимаешь.
Талла расхохоталась, завалившись на спину, да так и осталась, рассматривая звёзды, проводя пальцем воображаемую дорожку от одной светящейся точки к другой.
– Дура, – тихонько повторила она, пожевала губами, точно слово налипло на них мёдом. – Дурная, это точно. Дура… Ну, может, и дура. Ты думаешь, Верд, – она перевернулась на бок, опёрлась на локоть, испытующе глядя на хмурого охотника, – что я не знаю, кто ты такой? Я не впервые вижу эти метки. Знаю, что меня ждёт.
Он стиснул зубы. Треугольные рисунки, впившиеся в кожу, стали жечь в разы сильнее. Сунуть бы ладони в сугроб, отрубить их к шваргу, лишь бы избавиться от добровольной кабалы!
– Тогда почему ты пошла со мной?! – горько крикнул он и повторил вполголоса, чтобы забеспокоившийся Санни не проснулся: – Почему не попыталась сбежать, не попросила помощи у старосты?
– У старосты? – Талла принялась аккуратно лепить снежок, сглаживая края, чтобы стали идеально круглыми. – Наверное, ты всё-таки не прав, Верд. Не такая уж я дура. Никто не вступился бы за меня. Колдунья в деревне – хорошая помощница. До худых времён. Случись что, угадай, кто виноват? Кто прятался в лесу целый месяц, когда настала засуха? Кто подпирал дверь лавкой, когда пьяный сынок кузнеца ломился доказать, что мне замуж пора? Нет, Верд. Никто не стал бы рисковать ради дурной девки. Выгонять бы, конечно, тоже не спешили. Всё ж таки и пользы от меня немало, но… но я всё-таки дурная.
– Но ты могла сказать, что не хочешь со мной идти!
– И ты послушал бы? Пожал плечами, ушёл искать другую колдунью на продажу?
Верд промолчал. Не ушёл бы.
– Говорят, наш дар проклят. Отгоняет всех, кого доведётся полюбить. Наверное, это правда. Не зря же ни одной из нас не довелось обзавестись семьёй? Но у любого проклятья есть обратная сторона. Меня ничего не держало в деревне. Я не боюсь тебя, Верд. И я тебя не виню.
Талла сочла снежок идеальным. Прицелилась, прикрыв один глаз, и прямо сквозь пламя запустила в грудь охотнику. Он ошалело ахнул на выдохе, уставился вниз, но стряхивать с куртки было уже нечего.
– И потом… – Колдунья отряхнула руки и хитро, прямо как одна из звёзд в небе, подмигнула: – Мне почему-то кажется, что я очень-очень тебе нужна.
Когда девчонка улеглась в шалашике, а её сопение утонуло в громогласном храпе Санни, Верд всё ещё смотрел на то место у костра, где она сидела. И с ужасом понимал, что дурная права.
Глава 6
Шварги тебя раздери!
Охотник так и не сомкнул глаз, начал седлать коней ещё до рассвета. Это их и спасло.
Сонная Каурка попыталась выразить недовольство укусом, Кляча же, ещё вчера смирившаяся с безвременной кончиной, пускала из ноздрей струи пара и не противилась. Верд проверил её ногу: зажила, точно лошадь весь день дурака валяла, чтобы не везти тяжести.
– Повезло тебе, – довольно хмыкнул он. Ясно, почему дар колдуний так ценится среди знати. Заведёшь дурную девку под рукой, и можно не бояться никакой хвори или травмы. Разве что голову отсекут, тогда её магией обратно уже не приделать. Хотя шварг их знает, дурных этих…
Каурка снова попыталась куснуть хозяина, но тот раздражённо отмахнулся: стоило всё же хоть немного вздремнуть, теперь же весь день будет злить любая мелочь. Но лошадь не отставала. Она тянула повод, порывалась встать на дыбы, всё громче ржала, окончательно разбудив лагерь. Да и Кляча не отставала. Верд порадовался, что успел собрать почти всю поклажу, ведь сейчас лошади нипочём не пожелали бы стоять спокойно, пока у сёдел закрепляют сумки.
– Да тихо ты! Тихо! – сначала сердито, но чем дальше, тем более обеспокоенно повторял Верд.
Скакуньи не просто вредничали: они боялись. И с каждой секундой страх усиливался, перерастая в животный бесконтрольный ужас. Он не обошёл стороной и наёмника. Из глубины живота поднималось тёмное, едкое чувство. Именно оно заставляло в походе хвататься за меч прежде, чем открываешь глаза, вскакивать быстрее, чем проснулся. Оно помогало Верду выживать в бою и ни разу ещё не обманывало.
– Доброе утро! – лучезарно улыбнулась Талла, выглядывая из шалаша. – А почему лошадки…
Закончить охотник ей не дал. Приложил палец к губам и резко дёрнул подбородком в сторону коней. В кои-то веки девчонка не стала спорить или радостно выяснять, что хорошего случилось. Молченько подхватила оба одеяла – своё и Санни – и, вцепившись в ворот куртки служителя, заставила и его подняться.
– Отсыпь овса или пинка, чтоб заткнулась, – сонно пробормотал Санторий, пытаясь поймать край ускользающей ткани. Но прохлаждаться ему не позволили.
– По коням. Быстро, – скомандовал Верд, озираясь в поисках невидимого врага.
Сомнительная идея, надо признать. Обе лошади метались и меньше всего были настроены на покатушки. Но, где бы ни сховался неприятель, скакуньи бросятся в другую сторону. Да, могут понести. Не самое приятное ощущение, особенно для девки, не умеющей толком держаться в седле. Ещё провалиться в запрятанную снегом нору могут и сломать что-нибудь. Хорошо, если не шею; хорошо, если только себе. Но это всё равно лучше, чем столкнуться без оружия с тем, кто так перепугал Каурку. Каурку! Ту самую, которая преспокойно щипала траву, пока Верд разбирался с поддавшимися жадности служивыми. Ту самую, которая при виде медведя только досадливо фыркнула и ровным шагом пошла по обратному пути!
– Спокойно, Каурушка! Всё хорошо! – утешала животное колдунья. – Что же напугало тебя так, милая?
Вскочить бы сейчас в седло, перехватить поводья у Таллы и припустить куда подальше! Но лошади кружили на месте, не решаясь сунуться за частокол ёлок, прятавших ночью путников от ветра.
