Неизвестно, кто от этого удара пострадал больше. Голова Мишки всегда была похожа на ядро, которым в давности из пушек прошибали вражеские стены. Цыган, кажется, сломал себе нос. Все вокруг моментально окрасилось кровью, замельтешило. Дикий Цыган понял, что Мишка стоит после удара как ни в чем не бывало, и набросился на него с кулаками. Потом на Цыгана набросились мы: оттащили в сторону, пока он, хрипя, тянул когтистые руки к горлу обидчика, скреб ботинками землю: «Суууука».
Мишка так ничего и не понял.
– Чего ты? Чего ты? – повторял он, стоя на месте. Губа его, отвисшая, дергалась в обиде.
Потом, когда улеглись страсти и разгрузились все огурцы из фуры, я промывал Цыгану рассеченный нос. Кран с умывальником стоял на улице. Вода текла ржавая, собиралась в рыжие ручейки. Стрекотали цикады. Стояла душная летняя ночь.
– И чего? – спросил я. – Правда, что ли, Круг сочинил «Владимирский централ» при тебе?
Цыган цыкнул:
– Зуб даю.
– И ты хорошо его знал? Михаила Круга?
– Вот так вот. – Цыган сделал жест рукой, похожий на тот, что раньше сделал Мишка Башка, и означавший близкое знакомство.
– А расскажи про него, а? – попросил я. Михаил Круг в наших голодранских окраинах почитался за пророка. Для нас, пацанов, таких пророков было три. Ангус Янг. Виктор Цой. И Михаил Круг.
И Цыган – поняв, что я, возможно, впервые восхищен его историей, впервые искренне готов слушать, – не торопясь, закурил папиросу.
– Мишка, – сказал он и закатил глаза к небу. – Мишка это был человечище. Гигант. Колосс. Ни разу, слышишь? Ни разу… – Цыган выдул дым и наклонился ко мне, – не прогнулся он под мусоров. «Я, – говорит, – вам не пальцем делан, чтобы на зоне работать. Пусть мужики работают, а я поэт». Мусорские в шоке. А он стоит такой гордый, с гитарой, и свет вокруг него – точно как на иконе.
– Ну?!
– Гну. Затаскали его, конечно, сначала по карцерам. А потом поняли: не пробить им такого человека как Мишка Круг. Не согнуть его, не сломать. Привели его обратно в общую камеру, отдали гитару и сказали: «Бог с вами, Михаил. Раз вы такой железный, пишите свои песни, а мужики вместо вас будут работать». И стал он писать песни. А надо сказать, определили Мишке Кругу верхнюю шконку, прямо надо мной, и сдружились мы с ним вот так. – Цыган вновь показал неопределенный жест рукой. – С утра просыпаемся, чайку попьем с конфеткой, я его и спрашиваю: «Что сегодня писать думаете, Михаил? Каково ваше вдохновение?» А Мишка от цигарки моей прикурит, затянется глубоко, посмотрит в окно наше зарешеченное, в даль сибирскую, и говорит: «Нету у меня вдохновения сегодня, Яша». «Да как нету? – спрашиваю я. – Не положено так! А ну давай вместе сочинять!» И сядем мы с ним, бывало: он на гитаре треньк-треньк, один аккорд, другой – и на меня смотрит. А я уж подбираю слова: «Дом казенный предо мной да тюрьма центральная. Ни копейки за душой да дорога дальняя. Над обрывом пал туман, кони ход прибавили. Я б махнул сейчас стакан, если б мне поставили-и-и…»
Цыган замолчал, уставясь влажными глазами в небо. Клубился дым папиросный, звенела ночь запахами, и представилась мне чужая, далекая жизнь – а с другой стороны не чужая, но такая близкая, потому что уходили же наши пацаны туда с легкостью? Саня Сафронов, Толя Самсонов, Дэвид, Паштет, Колька Здышкин, даже мелкий шкет по прозвищу Тырчик и тот угодил в тюрьму. Тюрьма ловила наше поколение сетями, расставляла силки статей – изобретательные: казалось, шагу пацану уже ступить никуда нельзя – везде статья, везде срок, везде рожи прокурорские и СИСТЕМА.
Вскоре после ночи той подался я с товарной базы в литераторы. А Яшка Цыган… Слышал я, что Цыгана снова посадили: приставил однажды Яшка ножичек к горлу Люды, бухгалтерши на нашем складе, и увел у Люды всю дневную выручку.
История Цыгана о знакомстве с Мишкой Кругом еще долго поражала меня. И бывало, на пьянках я хвастался знакомым, что знаю человека, который вместе с Михаилом Кругом написал «Владимирский централ».
Только потом пришла и в наши голодранские окраины цивилизация. Провели интернет. И узнал я из интернета, что пророк наш Михаил за свою жизнь не совершил ни одной ходки.
Что написал он свои песни – «Владимирский централ» и другие – в собственной квартире в Твери. И что настоящая его фамилия была не Круг, а Воробьев.
Только я ничему этому не поверил.
Ведь написал же мелкий шкет по прозвищу Тырчик в нашем подъезде красной краской: «Свободу Михаилу Кругу!» Зря, что ли, получается, написал? Зря, наслушавшись его песен, пошел в зону чалиться? Зря жизнь свою молодую в сибирской тайге потратил?
Ничего не зря!
В интернетах еще и не то понапишут.
История одной синагоги
На Новый год дядя Яша принес джинсы – мне и маме. В джинсах в нашем дворе можно было стать королем. Человек в джинсах ступал по этому миру хозяином.
Мы с мамой вертели джинсы в руках и не могли нарадоваться. Дядя Яша сидел на стуле и качал носком остроносой туфли. «Примеряй, пацан, и иди на улицу. Нам с твоей мамой надо поговорить», – и вдобавок к джинсам он вручил мне купюру в 10 рублей.
О, 10 рублей были в те времена целым богатством. На 10 рублей я мог купить «Сникерс», сходить в клуб, где играли в приставки «Сега», заказать два часа игры и уже там купить еще один «Сникерс». В джинсах, с 10 рублями я вывалился в морозный город. Счастье исходило лучами из меня и топило снег. Мне казалось, что на улице наступила весна, хотя надвигался Новый год – разукрашенные ели смотрели удивленно вслед мальчику с 10 рублями.
Откуда взялся дядя Яша в нашем маленьком городке, одному Богу известно. Его печальные южные глаза, полные Моисеевой тоски, сверкали как два бриллианта среди наших раскосых монгольских глаз. В них плескался Завет, Исход и мычали верблюды. В наших же жила северная тоска.
Он не был красивым. Плешивый, круглый, весь какой-то затертый, незаметный. Мама моя выбрала дядю Яшу за глаза и, возможно, за что-то еще. А он ее – за среднерусскую красоту. Плешивый Яша отхватил лучший городской персик: белокурую Елену Прекрасную, мою мать.
Джинсы он скроил сам. Он жил в каморке, под боком у православного храма. В революцию здесь расстреливали белых, а после устроили товарный склад. Яша и жил как бы при складе: ютился среди коробок с помидорами, ругал свою старую швейную машинку, а по вечерам слушал дешевый радиоприемник и сверкал в ночи своими благородными глазами.
На джинсах он и заработал первый миллион. Его увидела моя мама. По праву человека, который делит с ней постель, Яша взял маму работать к себе. Она кроила ткань, шила, обметывала, пока Яша искал рынки сбыта.
– Ты знаешь, сколько у него денег? – сказала однажды мама, придя с работы. – Миллион! Он завертывает банкноты в старые газеты и прячет между помидорными ящиками.
– Если у него столько денег, почему он не переедет? – спросил я.
– Он странный. – Мама пожала плечами. – Я его не всегда понимаю.
Яше нужно было быть незаметным в наших холодных краях, но глаза его светились как два ярких южных прожектора, которые искали в северной ночи заветный град Иерусалим. Вскоре пришли бандиты. Они прослышали, что не только глаза отсвечивают у Яши, но вместе с ними отсвечивает кое-что еще. Яша не отпирался. Он отдал им деньги, завернутые в газету «Московский комсомолец». Когда ему пригрозили положить утюг на круглый живот, он подумал, порылся и вытащил новые пачки денег.
Мама, белокурая русская красавица, ушла от него. Она влюбилась в преподавателя гитары в местном ДК. «На что он мне нужен со своими глазами?» – сказала мама о Яше и распустила боевое оружие, которым наповал убивала мужчин: свою льняную косу. Преподаватель гитары выглядел и вел себя как итальянец. Его любимым словом было «Бон джорно».
Яша выплыл, как выплывают иногда из озера слепые кутята, которых швыряет в пучину равнодушный хозяин. Из таких кутят получаются матерые волки: они крадут детей и кур у вас из-под носа. В следующий раз я увидел Яшу торгующим турецкой одеждой на рынке. «Как джинсы? – спросил он меня. – Ты будешь носить их сто лет, и с ними ничего не случится, потому что их шил я». Джинсы я забросил, потому что к тому времени в моду наших голодранских окраин вошли рабочие штаны-трубы.
Внешне он будто бы не изменился. Он носил затертый спортивный костюм, его живот стал круглее, а плешь съела еще кусок головы. Но детали выдавали его. В вырезе спортивного костюма блестела на золотой цепи звезда Давида размером с мой детский кулак. Грани звезды Яша инкрустировал бриллиантами. Я подумал, что это красиво. «Купи себе мороженое». – Яша протянул мне купюру в 100 рублей. На 100 рублей я мог купить две пачки «Мальборо» и чувствовать себя королем.
На свет Давидовой звезды вскоре пришли бандиты. Так сказал один из них: мой одноклассник, который прибился к старшим. «Мы вскрыли твоего Яшу, как золотую коробочку, – сказал он. – Мы забрали все его сокровища, забрали меховые дубленки, забрали последние штаны». Я пожал плечами.
Яши не было год. Когда мы увиделись в следующий раз, он открыл магазин и торговал шубами под норку – на самом деле это был крашеный песец. Магазин почему-то назывался «Ой-Вей». Его вывеска искрилась в нашей серости как обетованная земля, как скрижаль, как надежда. Моя мама ушла от гитариста и влюбилась в инженера-ядерщика. «На что он мне нужен со своей гитарой?» – сказала она. Когда я рассказал про Яшу и его норку, ее лицо вспыхнуло румянцем: «Да? Очень интересно». В тот вечер, я слышал, между мамой и инженером случился скандал.
На свет вывески магазина «Ой-Вей», которая светилась еще ярче, чем Яшины глаза, пришли бандиты. На этот раз Яша был готов. Он нанял своих собственных бандитов. Мой одноклассник, который прибился к старшим, сгинул в тот вечер. Говорили, что Яшины бандиты прострелили его в десяти местах, а тело бросили в реку. Река была у нас одна. Мы называли ее Вонючая Река. В ней не было ничего живого. Иногда в заводях собиралась розовая пенистая вода – такую красоту давали отходы целлюлозной фабрики. Река текла-текла, разбегалась на русла, сходилась снова и, в конце концов, впадала в Волгу. Возможно, мой одноклассник тоже сумел доплыть до Волги, этого мы не знали. Мать его, обезумевшая, ходила по морозу босая и потрясала кулаком у вывески магазина «Ой-Вей». «Проклятые жиды! – Желтые губы ее скребли друг о друга. – Вы убили Иисуса, и вы убили моего Володю». Доказать что-то было невозможно. Яшины бандиты не оставили следов. Возможно, их и не было вовсе. Возможно, это еврейский бог пришел Яше на помощь, ведь носил же Яша Давидову звезду? И тогда налетчики от луча небесного провалились на месте – в наших болотистых местах случалась всякое. Люди видели говорящих медведей. Встречали в лесу оленей с телами прекрасных женщин. Луч небесный и разверзшаяся земля казались сущей мелочью.
Иногда Яша видел безумную женщину за окном. И тогда он выходил и молча давал ей деньги. Она швыряла их ему в лицо. Она падала в снег и грызла Яшины ботинки. Пожимая плечами, Яша уходил.
Про джинсы я вспомнил, когда заканчивал школу. Удивительным образом они оказались мне впору: словно, лежа в шкафу, тоже росли. На заднике Яша скроил модную наклейку-лейбл – «Lee». Она выглядела как настоящая, только лучше. Моя задница в джинсах Яши была как орех: в выпускном классе мне казалось, что это важно.
Яша разобрался с конкурентами и купил белый «Мерседес». Моя мама увидела его на улице и разулыбалась. С ее инженером было покончено. Однажды он вышел за дверь и не вернулся. Я подозревал, что мама съела его. Выпила его силу и распылила его оболочку. В нашей квартире ходили духи мужчин – всех, кто не смог выпутаться из ее льняной косы.
Мама думала: оружие работает безотказно. Она не замечала, что коса начинает делаться серебристой. Яша проехал мимо, и глаза его, полные южной печали, потемнели от гнева. У Яши хватало женщин, молодых и дерзких. «Мерседес» делал его завидным женихом в нашем городе.
Машину взорвали морозным утром января, на Крещение. Яша должен был сидеть внутри. Но он не сидел – стоял рядом. Взрывной волной его унесло на соседнюю улицу: одна нога отвалилась, ее пришили врачи. В больнице он вздыхал: «Белый бог не любит меня. Белый бог мстит мне». Белым богом он называл Иисуса, нашу мордовскую землю, наши болота и наши энергии. Север хочет изжить его из себя: чужеродный, южный фрукт с печалью в глазах. «Ой-Вей, что я забыл в этих краях? Как меня сюда занесло?» – жаловался Яша, пока прирастала нога.
Он вышел из больницы и стал строить синагогу. Он хотел иметь союзника на чужой земле. Он хотел, чтобы синагога выросла выше православного храма. Лучше – чтобы она выросла до небес и оберегала Яшу в суетных делах его своим теплым лучом.
Мама вышла замуж за человека, в теле которого плескалась болотная муть. Он сидел у нас дома, жабьи глаза его не моргали. Меня он не замечал. «Что ты нашла в нем?» – спрашивал я. Мама смеялась: «Это любовь, мой милый». Ее коса стала цвета серого снега. Морщины покрыли пальцы и шею. Мне казалось, этот человек пьет ее жизненный сок – так же, как раньше пила мужские соки она. Дом наш стал похож на аквариум. Повсюду тянулись к потолку водоросли. В моей кровати завелся ил.
Синагога Яши росла медленно. Как чу?дное растение, она требовала ухода и мягких почв. Север сопротивлялся. Яша рвал остатки волос и взывал к небу. Теперь он ездил в сопровождении охраны. Его магазин шуб стал сетью магазинов бытовой техники.
Он больше не прятал звезду Давида под костюмом «Адидас». Она стала ярче, еще больше бриллиантов расцвело на ней. Теперь Яша носил ее поверх остальной одежды. Наши шушукались: «Видели? Миллионер! Заработал миллионы на крови рабочего народа!» В душах городских жителей при виде Яшиной звезды закипали злость и зависть. Яшу обсуждали тем сильнее, чем выше становилась его синагога. А она росла – проходили годы, прежде чем она становилась выше хотя бы на один ряд кирпичиков, но Яша вкладывал в нее все свое сердце, мольбы и средства. И она оттаивала, подставляла солнцу свое тельце гусеницы, готовящейся стать бабочкой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67915545&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
