А этого все равно никто не оценил.
***
– Ты какая-то не такая…
Я поймала себя на том, что вот уже несколько минут мну пальцами несчастную салфетку, глубоко погрузившись в свои мысли. Стало неудобно: сама ведь пригласила давнюю подругу встретиться и посидеть вместе и сама же все думаю, думаю о том, а как же там, дома…
Я считала себя хорошей мамой. Во всяком случае, очень старалась ею быть. Благополучие Тео для меня всегда было на первом месте. И потому я просто не могла сейчас не думать: а как он там, без меня? Оказалось куда сложнее выключить в себе мамочку, чем я думала.
– Извини, пожалуйста, – покаялась искренне, с сожалением улыбнувшись. – Первый раз оставила Тео с Глебом одних…
Была, конечно, еще моя мама, но что там сталось после моего ухода мне сейчас и представить было страшно.
На лицо наползла вдруг сама собой слабая улыбка при воспоминании о том, с каким лицом муж наблюдал за моим уходом. Я постаралась на славу: извлекла из шкафа недавно купленное платье, которое приберегала для особого момента, и кто же знал, что он будет… вот таким?..
Пришлось даже вспомнить, как пользоваться косметикой. После рождения сына я обращалась к своей косметичке нечасто, а, видимо, зря. То, какими глазами смотрел на меня Глеб, словно на незнакомку, ясно намекало, что стоило прибегать к макияжу почаще. И не для него, а для себя самой.
– Так-так, – проговорила, тем временем, Катя. – То грустишь, то улыбаешься… что там у тебя такое происходит в голове?
Я поймала себя на том, что мне не хочется отвечать на этот вопрос. Мешала глупая гордость: все знакомые считали мой брак идеальным, как, в общем-то, и я сама еще сегодня утром. И признаться сейчас в том, как вся моя жизнь в одночасье рухнула, казалось чем-то… ужасно постыдным.
Но вместе с тем, мне все же нужна была чья-то поддержка.
Я помедлила, мысленно выбирая выражения, чтобы не звучать так беспомощно и жалко, как себя и ощущала, но в итоге просто сказала:
– Глеб мне изменяет.
Я ожидала, что подруга удивится. Скажет что-то вроде стандартного: «не может быть!». Но она молчала, задумчиво пожевывая нижнюю губу. И это отчего-то меня пугало.
– Ничего мне не скажешь? – не выдержала в итоге я, мужественно натянув на лицо храбрящуюся улыбку.
Мелькнула даже страшная мысль: а я ведь и не знаю, с кем именно изменяет мне муж. И сколько их вообще? А что, если среди них есть мои знакомые… и даже подруги?..
Руки невольно задрожали и я, чтобы это скрыть, схватилась за бокал с водой.
Катя же наконец подняла на меня глаза и задумчиво проронила:
– Не хотела тебе говорить, но видела Глеба как-то раз с одной расфуфыренной мадам… Подумала тогда, что они, наверно, просто знакомые. А выходит вот оно как…
– А с чего ты теперь взяла, что не просто знакомые?
– Ну, она на нем тогда буквально висла…
Меня пробила дрожь отвращения. Я разгладила машинально юбку платья, показавшись вдруг себе самой смешной и глупой в этих потугах выглядеть лучше. Привлекательнее…
Но куда мне было до всяких расфуфыренных дамочек?..
– Слушай, а может, по бокальчику? – предложила Катя. – Тебе уже можно?
– Уже – да. И можем даже бутылочку взять.
Мысль хоть чем-то залить, заглушить эту бесконечную душевную боль, была крайне соблазнительной. Нет, я не собиралась доводить себя до ужасного состояния, всего лишь хотела ненадолго расслабиться. Отпустить все то, что давило и уничтожало…
Ужин уже подходил к концу, когда к нам приблизился официант и протянул мне бутылку белого.
– Вам передали от соседнего столика.
Я с удивлением подняла глаза и наткнулась на пристальный взгляд. Мужчина был уже не юн: должно быть, перевалило за сорок, судя по тронутым сединой вискам, но улыбка, игравшая на его губах, была по-мальчишески обаятельной.
– Именно мне? – уточнила зачем-то.
– Именно вам.
В груди заскребло давно забытое, приятное чувство. Нет, я не собиралась вступать с этим человеком в какой-либо контакт, но бывают моменты, когда очень важно почувствовать себя вновь интересной кому-то… и я была благодарна совершенно постороннему мужчине за это краткое, но такое важное ощущение.
– Отнесите обратно, пожалуйста, – попросила, отвернувшись от незнакомца. – Поблагодарите за меня, но принять это я не могу. Идем, Кать.
Мы поднялись и вышли из ресторана. И все то время, что шли к стеклянным дверям, я ощущала на себе все тот же взгляд.
***
Домой вернулась уже за полночь. Свет нигде не горел, хотя муж нередко засиживался допоздна.
В первую очередь я метнулась в комнату к сыну, в каком-то глупом, но невыносимо остром желании убедиться, что он просто здесь.
Тео спал, трогательно раскинув руки в разные стороны, словно был готов обнять ими целый мир… В груди зародилась внезапная грусть: он так быстро рос и скоро ему предстояло понять, что не все в этом мире заслуживают доверия… даже самые близкие, казалось бы, люди. Я протянула руку, погладила Тео по волосам, желая слепо защитить, укрыть от любых бед и разочарований… И вместе с тем – зная, что все равно не сумею этого сделать.
На ходу расстегивая платье, я прошлепала в спальню, готовясь без сил упасть на постель. И была неприятно поражена, обнаружив, что та уже занята.
Нет, муж был один. Он даже не спал, застыв темной, скорбной громадой в сидячем положении, как-то неловко, неуклюже упершись локтями в колени и положив голову на сжатые кулаки.
Неужели ждал моего возвращения? Но зачем? Чтобы наговорить все те гадости, что еще не успел на меня вылить?
– Что ты тут делаешь? – спросила холодно, пересекая порог комнаты.
Я не видела, но чувствовала, что он удивленно вскинул голову, услышав мой вопрос. Это подтвердили и его слова:
– Это моя спальня…
Я резко качнула головой.
– Это больше не твоя спальня. Я не позволю тащить в мою постель всякую грязь!
Скрипнула кровать: тонко, но надрывно. Это Глеб поднялся на ноги. Я слушала его приближающиеся шаги, не зная, чего ожидать в следующую секунду. А впрочем, и дожидаться не собиралась.
Резко обернувшись, отчеканила:
– С этого момента ты спишь на диване. Не нравится – можешь уехать к матери.
Видимо, мой тон настолько его поразил, что он так и завис на месте безмолвной тенью. А я, преодолев смущение, скинула платье, переливчатым ворохом упавшее к моим ногам. Было стыдно стоять перед мужем вот такой: располневшей, неидеальной, отталкивающей…
Но это ведь все еще была я. Двадцать лишних килограмм не делали меня другим человеком, не делали вторым сортом… И Глебу стоило бы это понять. Как и мне самой.
Окинув мое тело затяжным, внимательным взглядом, муж отступил. Дверь тихо притворилась за ним, отрезая нас друг от друга, делая чужими, как никогда…
А впрочем, чужими нас сделало вовсе не это. Предательство – вот то, через что невозможно было перешагнуть. Что невозможно было преодолеть, как какую-то чертову дверь…
И теперь оно стояло между нами всегда.
***
С работы в это утро Глеб ушел еще до обеда. Когда в десятый раз поймал себя на том, что просто не может сосредоточиться на цифрах, колонках и сводках, которые просматривал по кругу, понял, что толку от него в офисе ноль.
Предупредил секретаршу, чтобы на личный номер переводила только звонки, которые сообщат ему об апокалипсисе, не меньше, а все остальное – переносила на потом. На когда-нибудь.
Всегда собранный и ответственный, Глеб Ланской сейчас не узнавал сам себя. Потому занялся тем, что могло отвлечь от унылых мрачных мыслей – сел за руль и принялся бесцельно колесить по городу.
Тоска разъедала душу и отравляла существование. Он наговорил жене кучу гадостей, которых она, в общем-то, не заслужила. И почему-то ожидал, что после всего сказанного, Ольга не просто отреагирует нормально, но и скажет, что теперь она изменится и сделает все, чтобы быть ему угодной.
Угодной. Да, именно это слово его мать регулярно произносила. Оля должна была стать ему и, в первую очередь, ей, угодной. А он и сам хорош. То, как вела себя Ольга, как старалась для него и их сына, забывая о себе, его полностью устраивало. Но он ведь прожил с нею несколько лет. Он знал Олю если не как свои пять пальцев, то очень и очень к этому близко. И если бы она отреагировала не так, как в итоге вышло, пожалуй, Глеб бы даже… разочаровался.
Нахмурившись, когда позади засигналили, Ланской спохватился, что слишком задержался на светофоре, хотя тот уже горел зеленым, и продолжил свою бесполезную езду.
К матери он приехал через пару часов. Обычно звонил заранее, потому что Римма Феликсовна настаивала на том, что он просто обязан предупреждать о визитах, но сейчас решил действовать иначе. А причина тому была проста – Глеб собирался сказать матери, что теперь они с Олей будут разбираться во всем сами, без ее участия. Если уж заявил такое любимой теще, то и Римма Феликсовна тоже лезть в их жизнь с женой была не должна.
Когда дверь открылась и на пороге возникла недовольная мать, Глеб испытал чувство неловкости. Впрочем, вскоре Римма Феликсовна расплылась в улыбке и заявила:
– На ловца и зверь бежит.
И пока Ланской, зайдя в квартиру засуетившейся матери, раздумывал, что означают эти слова, ответ пришел сам собой. Сначала Глеб наткнулся взглядом на пару незнакомых женских туфель, а затем и Римма Феликсовна, повысив голос, озвучила:
– У меня в гостях Боженочка. Божена! Глебушка приехал. Ставь третью чашку.
Ланской мысленно взвыл. Во-первых, при посторонних, разумеется, вести ту беседу, за которой он сюда приехал, было глупым. Во-вторых, уж кого он сейчас не желал видеть, так это Божену.
Пока его уверенность в том, что им с матерью нужно поговорить, таяла, словно лед под солнцем, Римма Феликсовна развила бурную деятельность. Взяла сына под руку, проводила в гостиную, где Божена уже расставляла чашки на три персоны.
От Глеба не укрылся тот момент, когда она поспешно убрала в шкафчик бутылку хереса. Он нахмурился, но комментировать это не стал. Мать раньше весьма жаловала этот напиток, но после того, как врач запретил ей строго-настрого даже думать об алкоголе, бросила баловаться. Ну, или так казалось Глебу.
– Глеб, какой приятный сюрприз, – томно проговорила Божена, когда он зашел в гостиную.
Опустилась на оттоманку, положила ногу на ногу. В воздухе витал аромат табачного дыма. Значит, увлекались они здесь не только хересом.
– Здравствуй, – просто поздоровался он в ответ и, когда мать указала на место рядом с Боженой, устроился возле нее.
Она была дочерью какой-то там маминой подруги, которую Римма Феликсовна не так давно встретила на улице и, по удивительному совпадению, оказалось, что у той имеется дочь на выданье. Каким боком Глеб был к этому выданью, Ланской сообразил не сразу, а только когда стал видеть Божену едва ли не чаще, чем собственную жену.
Она ему нравилась. Остротой ума, изяществом. Все казалось, сделай он рядом лишнее движение, и Божена рассыплется, будто была сделана из хрусталя. Они даже пару раз выбрались вместе в театр и оперу. И Ланскому импонировало то чувство, что возникало, когда на них бросали восхищенные взгляды совершенно незнакомые люди.
– Ты к маме по делу? Если нужно, я уйду, – проговорила Божена, в противовес словам, наливая в три чашки чаю.
Глеб ответить не успел. Пока подбирал слова, в дверь позвонили.
– Никаких «уйду», – отрезала Римма Феликсовна, направляясь, чтобы открыть. – Как раз курьер приехал, накроем на стол. Он и так безбожно задержался!
Пылая негодованием, мама вышла в прихожую, которая с того места, где сидел Глеб, просматривалась прекрасно. И когда распахнула дверь, Ланской замер на месте.
На пороге стоял вовсе не курьер.
К Римме Феликсовне прибыла Анна Николаевна собственной персоной.
***
Вообще-то, Анна Николаевна всю свою жизнь была весьма миролюбивой персоной.
Напрасно, наверно. Вот и дочь свою приучила терпеть и сглаживать углы, не лезть в конфликты там, где проще было уступить…
И вот к чему это все в итоге привело! Сначала – внука обозвали каким-то непонятным Теодором, теперь, видимо, и вовсе собирались извести Олю, доведя до всяких новомодных дюканов и прочих детоксов!
Глеб ей изменяет, подумать только! Ну кто же в трезвом уме такое представит? Никак Анне Николаевне в подобное не верилось. Очень уж домашним, семейным человеком был ее зять. Деньги от Оли никогда по углам не ныкал, как покойный супружник самой Анны Николаевны, Георгий Владимирович, чтоб ему икалось даже на том свете! И в гулянках никаких ранее замечен не был, девок до женитьбы, как перчатки, не менял. Зато карьеру выстроил, сына породил и все ведь так хорошо у них с Олей было!
Нет, что-то тут явно было нечисто в этой всей истории. Все чутье Анны Николаевны, весь ее жизненный опыт, ясно говорили ей: не обошлось тут без чьих-то науськиваний, ясно виднелась женская рука за всеми этими событиями…
И она точно знала, чья именно.
Едва Римма открыла ей дверь, как Анна Николаевна, словно опытный разведчик, живо оценила обстановку. Или, судя по винному запашку, витавшему в квартире, даже, пожалуй, обстакановку.
Острый взор Анны Николаевны ясно уловил испуг зятя при ее появлении на пороге. Заметила она и явное смятение незнакомой барышни, устроившейся на оттоманке с видом тургеневской девы. Хотя размер ее выреза намекал скорее на родство с распутницами из какого-нибудь Мулен Ружа.
– Вот это я вовремя заглянула, – подытожила увиденное Анна Николаевна и, не дожидаясь приглашения, принялась разуваться.
– Ясно теперь, кто Ольге дурные манеры привил, – огрызнулась в ответ Римма. – Вас не учили не приходить к людям без приглашения?
В иной ситуации Анна Николаевна может и стерпела бы такой тон, и даже извинилась, но не теперь, глядя на происходящее безобразие! Нет, она им всем сейчас покажет! Разгонит всю эту ересь, как советские войска немцев в сорок пятом!
– А вас не учили не вмешиваться в чужую жизнь? – парировала Анна Николаевна и решительно протопала прямиком в гостиную, к зятю и незнакомой профурсетке.
– Глеб, скажи ей! – донеслось в спину томно-умирающим голосом.
– Да, Глеб, скажи мне, – перебила Анна Николаевна, – как ты до жизни такой дошел? У тебя дома жена с маленьким ребенком, а ты тут чаи гоняешь со всякими развратницами?
– Ах! – тонко пискнула девица, возмущенно подскочив на оттоманке, отчего декольте ее пришло в большое волнение.
