Виктор отметил время, записал его в блокнот для доклада и устроился поудобнее, чтобы ждать возвращения арестантов в немецкой форме. Куда их повезли? Видимо, на допрос. Или в гестапо, или в штаб-квартиру абвера. Могут вернуться через пару часов, а могут вообще сегодня не вернуться. Смотря какие следственные действия там будут проводиться. Эх, проследить бы за грузовичком и понять, куда этих людей повезли. Нашарив рукой трофейный немецкий термос с кофе, Буторин стал наливать себе в чашку бодрящий напиток, но тут же замер. Сверху ему была хорошо видна и соседняя улица. И там какой-то парень в серой куртке с капюшоном, с очень светлой подкладкой, прятался за развалившейся кладкой стены. Кисть левой руки замотана грязным бинтом. И что он высматривает? Ах вот оно что! У самых развалин немецкий солдат копался в моторе мотоцикла. Пытался завести его и снова садился на корточки перед мотором. И этот парень в куртке и с перевязанной рукой явно подкрадывался к этому немцу. Вот дурак. Он решил в городе нападать на немцев. Да его тут в два счета схватят или пристрелят.
Но парень не спешил. Он подобрался уже на расстояние метров пять и замер за кучей битого кирпича. Продолжая периодически осматриваться по сторонам, Буторин не выпускал из поля зрения и этого парня. Мимо мотоциклиста то и дело проезжали легковые машины, пару раз грузовики. Немец-водитель остановился и что-то спросил у мотоциклиста. Видимо, осведомился, не нужна ли ему помощь. Тот только покачал головой и махнул рукой. Машина уехала. Прошли трое стариков с детской коляской, наполненной какой-то рухлядью. На несколько минут улица оставалась безлюдной. «Эх, – подумал Буторин. – Если нападать, то только сейчас. Нет у парня боевого чутья!»
Но чутье у незнакомца с перевязанной кистью руки нашлось. Парень напрягся, словно пружина. Даже с такого расстояния Буторин понял, что тот нападет. И точно! Немец обошел мотоцикл и на какое-то время оказался спиной к развалинам. И тут же незнакомец выскочил и чем-то с силой ударил мотоциклиста по голове. Фашист повалился мешком на землю, а нападавший ловко сорвал с его плеча автомат, расстегнул ремень на шинели и выдернул его из-под немца вместе с подсумками с автоматными магазинами. Еще несколько секунд – и он скрылся в развалинах. Немец зашевелился, держась за шею, стал подниматься и снова упал. Он снял каску и сел на камни, держась за голову.
Через пару минут на улицу выехали несколько мотоциклистов. Они сразу остановились возле раненого, двое подбежали к нему, стали что-то выяснять. Немец махнул рукой в сторону развалин. Мотоциклисты вышли на середину улицы, встали в шеренгу и открыли по развалинам автоматную стрельбу. Они выпустили каждый по обойме, перезарядили оружие и двинулись цепью прочесывать развалины. «Успеет скрыться или не успеет», – думал Буторин. Он с уважением подумал о храбрости этого паренька. Отчаянный и бесстрашный. Жаль, если убьют, из таких, если они дружат с головой и умеют оставаться хладнокровными, получаются хорошие бойцы.
Сказать, что Сосновский был пьян, – означало не сказать ничего. Он был пьян в стельку, в дымину! Пытаясь старательно непослушными пальцами застегнуть шинель, он уже в который раз бросал это занятие и лез обнимать светловолосого круглолицего немецкого майора. Они стояли с майором на ступенях офицерского клуба и никак не могли расстаться. Шелестов стоял в темной арке дома напротив и ждал, злясь на Михаила за то, что тот долго возится с фашистом. Но Сосновский не торопился. Они стояли с немецким майором друг напротив друга и что-то с жаром обсуждали, то и дело поднося палец к своим губам. Как будто напоминали, что лишнего болтать нельзя. И что это великая тайна. Лишь бы Михаил не надумал этого немца убивать, после того как два десятка немецких офицеров видели их вместе. Нет, Сосновский опытный разведчик, он все рассчитал. Но как он умеет контролировать себя в таком состоянии? Сколько же они там выпили с майором?
Наконец к клубу подъехала машина, и майор стал тянуть Сосновского ехать с ним, Михаил упорно сопротивлялся и отказывался. Наконец ему удалось затолкать майора в салон, и машина уехала. Сосновский постоял немного на ступенях. Приглядевшись, Шелестов понял, что разведчик умело и незаметно осматривается. Затем застегнул шинель и двинулся по улице в условленном направлении. Его обогнали два мотоциклиста, потом легковая машина, и на какой-то миг на улице стало пустынно, и Сосновский сделал неуловимый шаг в сторону и исчез в арке дома.
– Михаил, ты с ума сошел? – принялся отчитывать Сосновского Максим. – Ну что за ребячество, что за спектакль?
– Никакого ребячества, – совершенно трезвым голосом заявил Сосновский. – Выхода другого не было, не поверил бы майор в мои откровения и сам бы не стал откровенничать. Только необъяснимый порыв, дружеское расположение и много общего во взглядах на мироустройство.
– Он что-то знает? – насторожился Шелестов.
– То-то и оно! – устало улыбнулся Михаил. – Этот майор тыловик. И он устал от войны, от постоянного ощущения опасности. Ему приспичило выговориться и надоело пить одному. А я второй день с ним «заливаю за воротник». Он проболтался, что ему приходится выделять содержание на арестованных и ему влетело за то, что он кормил их, как и всех военнослужащих вермахта. А они арестованные, среди них враг или все они враги. А он приказал привезти им еду в термосах из общего котла, как и всем солдатам вермахта.
– Так и сказал?
– Буквально слово в слово. Это единственный раз, когда он почти открыто признал, что ведет разговор об арестованных немецких солдатах.
– А место? Про место содержания он не сболтнул? – Шелестов схватил Михаила за рукав шинели.
– За кого ты меня принимаешь, – тихо засмеялся Сосновский. – Он сказал, что русские не умеют строить. Что за ступени, что за освещение? Они считают, что множество решеток – защита от грабителей. Должна быть одна, но надежная толстая дверь – и все. А они наворотили. Как ты думаешь, Максим, о чем он говорил спьяну?
– Банк? – с довольным видом подхватил Шелестов. – Думаю, речь шла о банке. Пошли на базу, соберем необходимую информацию и будем планировать операцию.
– Не спеши так, – простонал Сосновский. – Ты забыл, что я накачался спиртным по самые уши. Быстро идти не могу. Не смотри так, я шучу!
Когда стемнело, в сарай вошли Коган и Буторин. Шелестов сразу же вопросительно посмотрел на своих товарищей. Коган только махнул рукой, а Виктор уселся за стол, стал ломать руками хлеб, совать в рот и, жуя, рассказывать.
– Кажется, есть. Не точно, но, по крайней мере, это уже что-то. Нужно еще хотя бы одно косвенное подтверждение, что мы нашли то, что искали. Сегодня утром из здания бывшего советского банка на машине очень оперативно и умело вывезли шестерых немецких солдат. Судя потому, что с ними была охрана и они были без ремней, это арестованные…
– Вот тебе и косвенное подтверждение, – кивнул Сосновский.
Буторин непонимающе посмотрел на него, потом на Шелестова. Максим коротко пересказал ему результат разработки Сосновским одного немецкого майора, который сказал лишнего в пьяном виде. И теперь получалось, что именно в здании банка держат арестованных солдат, тех, кто выжил после нападения на охрану адъютанта фельдмаршала. Ни Коган, ни сам Шелестов признаков, что где-то еще держат арестованных немцев, не заметили.
– Ну что же, – Буторин с довольным видом потер руки. – Тогда цель уже ближе. По крайней мере, она уже видна. Сегодня, кстати, один паренек среди бела дня напал на немецкого солдата, долбанул его по голове и забрал автомат с патронами. Не думаю, что действовал подпольщик. Скорее одиночка, который решил бороться с врагом. Хотя если немцы разгромили в городе подполье, то паренек может быть одним из выживших подпольщиков. Толковый паренек. Немцы его не догнали, я бы услышал стрельбу, он бы стал отстреливаться и не сдался бы.
– Тогда план таков, товарищи! – заговорил Шелестов. – Михаил, ты в форме и с приличными документами. Теперь, я думаю, можно рискнуть. Поищи подходы к зданию, где содержатся солдаты. Ты, Виктор, продолжай наблюдать за зданием, прикинь варианты нападения на конвой и возможность отбить Майснера. Запоминайте приметы. Анохин успел мне описать его приметы, на случай если придется действовать без него. Увы, так и получилось! Запоминайте. Мужчина тридцати двух – тридцати пяти лет, среднего роста, крепкого телосложения, стрижка короткая, военного образца, волосы темно-русые. Глаза серые, нос прямой. Губы широкие.
– Стандарт, – недовольно сказал Буторин. – Под такое описание из любой толпы за минуту можно надергать два десятка претендентов.
– Есть и характерная примета, – добавил Шелестов. – Шрам в районе левого виска.
– Это уже лучше, – заявил Сосновский. – Но без помощи партизан или подполья нам не обойтись. Просто так за машиной с арестованными следить сложно. Без прикрытия, без легенды.
– Есть один контакт, – помолчав, ответил Шелестов. – Платов дал мне его перед самым отлетом и сказал, что это связь на самый крайний случай. На самый!
– Самый крайний случай у нас будет тогда, – веско заметил Буторин, – когда мы получим портфель и будет очень большая проблема вырваться отсюда. Потому что весь город будет на ушах стоять, немцы пронюхают, что мы получили документы и что можем их вывезти из города. Этого они не допустят любой ценой. Даже если им придется целиком спалить из огнеметов город со всем населением и домами.
– Образно, но Виктор прав, – согласился Коган. – На ушах стоять будет весь город и все командование. Но вот крайним случаем я считаю как раз наше положение сейчас. Без помощи людей, знающих город, ориентирующихся здесь, имеющих хоть какие-то связи, нам не обойтись.
– Что ж, я согласен, – кивнул Шелестов. – На встречу пойдет Буторин.
– Есть, – ответил Виктор.
– Смотри, Виктор, при малейших сомнениях сразу уходи. Прекращай контакт или подготовку к контакту, если есть сомнения.
Ночь была темной, хоть глаз выколи. Пасмурное небо вот-вот разрядится затяжным холодным весенним дождем, на которые горазд апрель. Буторин посмотрел вверх, но неба не увидел. Только чернота над головой, которая сливалась с чернотой вокруг. Дождь нам не нужен. «В дождь сложнее убегать и прятаться, – подумал он. – Давай-ка, матушка-природа, ограничимся темнотой».
Здесь город переходил в рабочий поселок деревообрабатывающего комбината. Дома сплошь деревянные, однотипные. В начале войны комбинат сгорел, сгорело большинство домов. От поселка почти ничего не осталось, а те, кто выжил во время прохождения фронта, ютились поближе к городу в уцелевших домах и подвалах.
Буторин постоял, прислонившись к столбу и вглядываясь в темноту. Ни собак, ни света фонарей. Сплошь чернота и мрачное уныние. «А чего ты хотел? – подумал Виктор сам о себе. – Враг пришел, злодей, которому не нужно население, не нужны лишние рты. Он хочет захватить нашу землю, обезлюдить ее и заселить своими упырями-арийцами. Убийцы!»
Постояв, Виктор двинулся вдоль стен домов уцелевшей части улицы. Насколько он помнил схему, нарисованную им самим же, до нужного ему дома необходимо миновать два деревянных и один кирпичный дом. Следующий двухэтажный с обвалившимся углом и будет номер 12-й. Он часто останавливался и прислушивался к тишине, которая в непроглядной темноте становилась какой-то ватной по ощущениям. Казалось, что в этой ватной темноте тонули и вязли все звуки. Звуки все же были, и от этих звуков становилось спокойнее. Есть звуки – есть жизнь, есть ощущение реальности. Пусть и ненавистные звуки, звуки моторов вражеских мотоциклов и машин. В темноте хриплый женский голос позвал домой Матюшку, и тут же женщина закашлялась туберкулезным кашлем.
Следить за Буториным в такой темноте, скорее всего, никто бы не смог. Это добавляло уверенности. Он прошел вдоль дома с темными окнами. Где-то внутри была жизнь, просто не у всех имелась возможность зажигать свет. Электричество отсутствовало, свечи дорогие, керосин не достать, а жечь лучину не было необходимости. Но в четырех окнах свет все же был. В трех на втором этаже и в одном на первом. Это окно как раз и было нужно Буторину. И этот момент контакта был самым опасным. Если не следили за самим разведчиком, то могли следить за подпольщиком, который находился в конспиративной квартире, за самим связником. Буторин не стал подходить к окну. Он уселся поудобнее на бревнах, сливаясь с забором, и стал ждать. Слежка, какой бы она ни была, чаще всего рано или поздно себя выдаст. Когда день за днем, неделю за неделей сидишь в засаде, пропадает ощущение осторожности, вера в то, что ты кого-то дождешься. И тогда происходит сбой. Наблюдатели начинают вести себя вольно, потихоньку нарушают инструкции. Покуривают, справляют нужду, пьют кофе или что-то покрепче. А это лишние звуки и запахи.
Буторин просидел так, не шевелясь, часа четыре. Внутренние часы подсказывали, что времени уже около двух часов ночи. Ни звука, ни движения. Да еще и свет в нужном окне пропал. Значит, связник лег спать. Сегодня ему точно не было причин ждать его. Держа пистолет наготове, Виктор подошел к темному окну, мягко отвел назад курок, навел дуло на окно и несколько раз стукнул в оконную раму. В стекло стучать нельзя. Звук звонкий, в ночи далеко будет слышен. Выждав паузу с полминуты, Буторин снова стукнул несколько раз условным стуком: три удара, два удара, еще два и один. Наконец изнутри раздался ответный стук: три удара, потом еще три.
Теперь ждать. Таков пароль. Не дождешься – значит опасность, ответят – значит опасности нет. А дальше условные фразы. Буторин ждал минут десять, замерев у окна и напряженно вслушиваясь в ночь. Наконец окно тихо отворилось. Немного, лишь оставив небольшую щель пальца в четыре. Мужской голос тихо спросил:
– Побираться пришел? Еды нет, сами голодаем.
– Голодный голодного на улицу не выгонит, – ответил Буторин, старательно выговаривая каждое слово.
– Сколько ты уже не ел? – спросил голос без всякого выражения.
– Одну неделю, шесть дней, пять часов и четыре минуты, – перечислил Буторин цифры в порядке убывания.
– Здесь не подают, – снова ответил голос. – Приходи через двенадцать дней в одиннадцать часов дня.
Напряжение внутри отпустило. Все, пароль совпал. Слова, обозначающие опасность или провал, не прозвучали. Ошибок не было. Голос велел подойти к двери и ждать. Хозяин сам откроет и впустит ночного гостя. Нет уж, решил Буторин, и остался ждать у окна. Здесь было удобнее всего таиться. Отсюда он в два прыжка скроется за углом этого дома, а там развалины и овраг. А у дверей дома он будет торчать как водонапорная башня в чистом поле. Дверь без скрипа открылась. Это Виктор уловил боковым зрением. Он повернул голову. В проеме, едва видимый в ночи, стоял мужчина в накинутом на плечи пиджаке. Увидев, как гость отделился от стены и подошел к нему, он посторонился и пропустил Буторина внутрь.
Они прошли в полной темноте до двери, где хозяин остановил Буторина, давая возможность нащупать дверь и войти. Он зажег керосиновую лампу, и Виктор смог оглядеться. Жилище с разномастной мебелью, видимо, принесенной из разрушенных домов. Печка-буржуйка, окно, большей частью забитое фанерой из-за разбитых стекол. Там, где стекла имелись, они были закрыты газетами. Хозяин, небритый лысеющий мужчина с хмурым морщинистым лицом, уселся на стул и предложил гостю сесть. Буторин присмотрелся. На вид лет шестьдесят, но глаза живые. Нет, он моложе, лет пятьдесят, просто война старит людей. Очень старит.
– Кто вы? – рассматривая в свою очередь гостя, спросил мужчина. – Оттуда? Простите, нельзя спрашивать, а вам нельзя отвечать. Просто соскучился по своим. Тут такое было. Все последние месяцы…
– Разгромлено подполье? – понимающе кивнул Буторин.
– Да, большие потери, как я понял, – ответил мужчина. – Но я не вхожу в руководство, я просто связник. Так что истинного положения дел не знаю. Только могу догадываться. Слышал, что партизан крепко потрепали. Так что вам нужно, какая помощь требуется? Я единственный, кто все это время был не у дел… сказали, что я «законсервированный».
– Как мне вас называть?
– Матвеичем, как и все меня зовут. Я тут сапожным мастером работаю. У меня ларек на углу. Тем и живу. И для связи удобно.
– Нужна помощь, Матвеич. Есть у вас несколько толковых ребят в городе?
Снаружи раздался стук в оконную раму, и, как показалось Буторину, это был стук не простой, а условный. Он посмотрел на Матвеича, и рука разведчика скользнула под пиджак к пистолету. Тот успокаивающе кивнул.
– Это Пашка. Не волнуйтесь. За этим прохиндеем глаз да глаз. Такого еще ни один немец не мог поймать или проследить за ним. Подойдя к окну, Матвеич что-то шепнул и закрыл окно. Буторин на всякий случай отошел к стене и встал за дверью, держа пистолет наготове. Тихие шаги в коридоре, а потом открылась дверь, и в комнату вошел невысокий паренек лет девятнадцати.
– А ты лихой парень, Пашка! – громко сказал Буторин, убирая пистолет. – Отчаянный. Значит, не догнали тебя мотоциклисты?
Парень удивленно уставился на незнакомца, его рука дернулась под куртку со знакомой светлой подкладкой. Рука перевязана уже чистым бинтом. Пашка посмотрел на Матвеича, потом на незнакомца. Хозяин похлопал парня по плечу.
– Это свои, Павел, не бойся. Садись, давай я тебе чаю налью. А что за разговор-то, про каких таких мотоциклистов?
Парень недовольно поморщился, услышав вопрос, но деваться было некуда. Неизвестно только, откуда этот гость все знает. А может, он из гестапо? Нет, Матвеич его в два счета раскусил бы. Казалось, все эти мысли промелькнули на лице Пашки. Для Буторина они не стали загадкой. По лицам он читал хорошо. Тем более по таким неопытным, не умеющим скрывать эмоции.
– Было дело вчера, – засмеялся Буторин. – Пашка на улице напал на немецкого мотоциклиста, который у развалин возился с мотором. Ударил, забрал автомат и смылся. За ним погнались несколько человек, да вот, видать, не смогли догнать.
– Опять ты за свое? – хмуро начал было Матвеич, но потом решил при госте не ругать паренька. – Ладно, потом поговорим. А сейчас лучше вот прими новое назначение. Дело есть важное и настоящее. Познакомься, этот товарищ прислан к нам для важной операции, и ему нужны помощники, которые хорошо знают город.
– Я знаю город, – загорелись глаза у Пашки. – Весь вдоль и поперек облазил. Уже с начала войны облазил и знаю, где пройти, а где нет, где патрули шастают, а где редко бывают.
– Хорошо, Пашка, – Буторин поднял палец и погрозил: – Но чтоб теперь без мальчишества, без бестолкового риска. Не привлекать внимания!
– А риск не бывает бестолковым, – набычился Пашка. – В борьбе с фашистами все способы хороши. Хоть одного уничтожить – и уже польза для Родины! Хоть один, а уже не будет в советских людей стрелять, уже не будет топтать нашу землю.
– Ты рассуждаешь как простой солдат. А должен смотреть вперед. Ты партизан, ты и солдат, и командир. Даже и генерал на своем участке фронта, а он у тебя непростой и очень важный. Ты учись думать стратегически. Ладно, когда тебе поручили простое дело – что-то взорвать. Пусть тебе операцию спланировали, а ты только сделал, что приказали, а вот когда ты один в городе воюешь, то думать надо о многом. Один солдат фашистский он так и останется одним, а воевать надо так, чтобы ущерб был врагу больше, чтобы враг боялся твоих дел.
– Да, – кивнул Пашка, сосредоточенно глядя куда-то в стену. – Это вы правильно говорите! Слишком просто пойти и убить одного врага. Надо думать, как одним ударом убить многих, а еще лучше нанести такой ущерб, который повлиял бы на многое. Стрелять, взрывать так, чтобы враг опомниться не мог, чтобы ему страшно стало. Нечего ему делать на нашей земле!
Глава 3
Пашка кому-то махнул рукой и скрылся в развалинах. Через минуту он появился, оборванец оборванцем. Ватная куртка, штаны с дырами на коленях, разбитые башмаки. Типичный беспризорник, которыми была наполнена страна в годы Гражданской войны. Шелестов улыбнулся, рассматривая маскировку Пашки.
– И большая у тебя группа, артист?
– А вам не положено знать, – со смехом заявил парень. – Вы их не знаете, они вас не знают.
– Быстро уроки усваивает, – одобрительно сказал Буторин. – Ладно, герой, рассказывай, что удалось узнать.
– Они своих арестованных солдат возят на допросы в гестапо. Это на Огородной улице в здании школы-интерната. Отсюда шесть кварталов. Возят один или два раза в день. Чаще вечером, но иногда и утром. Иногда по пять-шесть человек, чаще по одному или по двое. Охрана всегда одинаковая. Десять автоматчиков в кузове. С водителем в кабине сидит старший. Бывает, что следом за грузовиком едут шесть мотоциклов. Два мотоцикла с пулеметами, на остальных водитель и автоматчик на заднем сиденье. Но это только когда много арестованных везут. А когда один или два, то и охраны меньше, только автоматчики в кузове.
– Понятно. Маршрут меняется или всегда одной дорогой ездят?
– Всегда одной дорогой. Многие улицы не расчищены после обстрелов. Другой дороги и нет. Если только в объезд через мост и дальнюю часть города.
– Откуда приезжает охрана? – спросил Буторин. – И всегда ли в одно и то же время?
– Да в одно и то же. Утром машина забирает арестованных без пятнадцати десять, вечером в пятнадцать минут пятого.
– Майснера возят на допрос вечером, – подсказал Буторин. – Видел я человека со шрамом на левом виске. Правда, головной убор немного скрывал, но я заметил шрам. Два раза его и еще двоих арестованных возили как раз вечером на допрос. Не факт, что и в нужный нам день повезут вечером, так что надо иметь возможность отменить операцию по захвату в любой момент, как только станет ясно, что Майснера в машине нет.
– Слушай, Пашка, – Шелестов прищурился и посмотрел в глаза парню. – Ну-ка признавайся, сколько сможешь набрать помощников?
– Сколько надо! – с таким же прищуром ответил парень.
– Ну-ну, не геройствуй! – строго сказал Шелестов. – Нужны еще три человека. Толковые ребята, без лихачества, которые умеют быстро бегать и хорошо знают город.
Операция была рассчитана с точностью до нескольких секунд. Машина всегда идет с одной скоростью, в городе нет большого движения, нет заторов на перекрестках. Улица, по которой едет машина с арестованными, расчищена так, что спокойно могут разъехаться встречные грузовики. Шелестов был уверен, что в любом месте маршрута машина будет находиться в то время, которое он вычислил.
По плану в определенное время, когда грузовик будет находиться в ста метрах от развалин дома, там произойдет взрыв, и на дорогу рухнет кусок стены. Наверняка водитель остановит машину. Наверняка автоматчики выпрыгнут из кузова и станут осматриваться, ожидая нападения. Вот тут группа и нападет, перебив небольшую охрану, стреляя из нескольких точек вокруг места предполагаемой остановки. Возможно, Майснер сам поймет, что у него появился шанс бежать, или Сосновский добежит до машины и предупредит его, что нападение совершено с целью его освобождения. Затем группа будет расходиться в разных направлениях. Пашкины мальчишки должны будут произвести много шума и поднять стрельбу, чтобы немцы двинулись в этом направлении преследовать нападавших. Дальше они побросают оружие и удерут своими тайными тропами и спрячутся.
Но четко распланированная операция вдруг пошла совсем не по плану. Шелестов лежал с автоматом за камнями и покусывал губу. Буторин сообщил, что Майснер в машине, он там один с шестью автоматчиками. Это хорошо. Вот сейчас машина минует последний перекресток, на котором еще можно было бы свернуть, и выйдет на последний прямой участок улицы. Поравняется со сгоревшим кузовом легкового автомобиля, и впереди должен произойти взрыв. И взрыв грохнул, но не там, где его должен был устроить Коган. Раздался грохот, и клубы дыма и пыли вырвались в десяти метрах перед машиной. Грузовик резко остановился, и из него высыпали солдаты. Водитель и унтер-офицер, сидевший на переднем сиденье, распахнув двери, бросились на землю, ожидая атаки. Что за взрыв, кто его произвел? Неужели сработал какой-то боеприпас, застрявший в развалинах и не взорвавшийся во время боев? Другого объяснения случившемуся Шелестов в этот момент придумать не мог. Надо стрелять. Черт, Коган и Сосновский далеко. Буторин на месте, но это всего два автомата, а стрелять должны четыре. И мальчишки могут не понять, что произошло, и начать действовать как-то не так.
Выругавшись последними словами по поводу дурацких случайностей, которые бывают в жизни и из-за которых рушатся планы и гибнут люди, Максим нажал на спусковой крючок. С другой стороны улицы послышались очереди автомата Буторина. И в этот момент сквозь непроглядную пыль, поднятую взрывом и обрушившимся куском стены, Шелестов успел заметить, как из кузова машины метнулась фигура человека. Там оставался только один солдат. Невооруженный, в шинели и без ремня. Это Максим успел разглядеть. Автоматчики заметили бегство и открыли огонь по арестованному, но тот уже скрылся в развалинах. Только бы Сосновский успел догнать Майснера! К выстрелам добавились автоматные очереди Пашкиной «гвардии», где-то послышался треск мотоциклетных двигателей. Теперь отойти бы без потерь! Только бы мальчишки не начали геройствовать!
Сосновский лежал за грудой битого кирпича, на которую упало несколько обломков бревен и досок деревянного межэтажного перекрытия. Вжавшись в холодный камень, он сидел там как в блиндаже и ждал, когда пройдет машина, когда впереди прогремит взрыв и машина остановится. Его задача была самой сложной и самой опасной во всей сегодняшней операции. Михаил должен был убедиться, что охрана перебита или разбежалась, что в кузове никого, кроме Майснера, нет, и он должен по-немецки убедить арестованного унтер-офицера в том, что русские пришли его спасать, чтобы он бежал из машины, пока его прикрывают. И если Майснер сам сообразит, что у него есть шанс спастись, и бросится бежать, то Сосновскому предстояло его догнать и убедить в том, чтобы он пошел с ним.
Но машина даже не доехала до места, где прятался Сосновский. Прогремел взрыв! Слева, а не справа. Михаил зло стиснул зубы. Значит, что-то пошло не так. Нет времени думать о возможных причинах случившегося, надо ориентироваться во вновь сложившейся ситуации и понять, как действовать дальше. В большую щель между кирпичами он видел машину в огромном облаке пыли, видел, как солдаты в этой пыли покидают машину и открывают огонь. Ага, значит, Шелестов и Буторин стреляют в них. Что делать? Помочь им огнем? Ни черта не видно!
И тут выше голов автоматчиков, которые лежали на земле, а кто-то стоял на одном колене и ожесточенно отстреливался, мелькнула фигура человека. Он выпрыгнул из кузова и бросился к развалинам, где совсем недавно прогремел взрыв. «Черт, Майснер!» – чуть не в голос воскликнул Сосновский. Да что же сегодня за день такой! Михаил вскочил и, пригибаясь, тоже бросился в развалины, стараясь бежать параллельно тому направлению, в каком двигался и Майснер. «Стой же ты!» – повторял про себя Сосновский, продолжая бежать и прислушиваясь к стрельбе за спиной. Сейчас он должен услышать, как стреляют вслед Майснеру и ему самому, если его заметили. Наверняка заметили! Сейчас начнут свистеть пули. Нужно добежать вон до того проема в стене, и тогда не достанут.
– Стой, Карл, – закричал Сосновский, увидев спину Майснера. – Майснер, мы свои, мы тебя спасем! Мы русские, твою мать!
Но немец перепрыгнул через какую-то трубу и скрылся. Сосновский хотел крикнуть еще, но подумал, что Майснер может ему и не поверить и вполне может выстрелить на голос. «Какого черта я решил, что он будет стрелять? Он же безоружен». И тогда Михаил побежал быстрее, рискуя сломать ногу на битых камнях. Он увидел немца левее себя, когда тот направлялся к окраине города. Сосновский взял правее и через пару минут выскочил Майснеру наперерез.
– Стойте, Карл, – крикнул Михаил, выставляя перед собой руки и бросая на землю автомат. – Остановитесь, черт вас побери. Поверьте, мы русские, мы хотим вам помочь сбежать, хотим доставить вас в безопасное место. Мы искали вас и нашли. Вас арестовали, как и всех, кто остался жив после нападения на колонну адъютанта командующего. Мы ищем портфель, из-за которого это нападение и произошло! Вы верите мне?
Сосновский всматривался в лицо немецкого унтер-офицера, но ему приходилось смотреть и по сторонам. Он никак не мог понять, что выражают глаза этого человека, что у него на уме. Все так неожиданно произошло, что поверить в случившееся и правда трудно. Одно дело, если бы русские разведчики перебили охрану, вытащили арестованного из машины и увезли в безопасное место. Но он сбежал сам, в него стреляли автоматчики, а теперь вот неожиданно догнал человек с безупречной немецкой речью и стал объяснять, что его спасли и просят отдать портфель.
– Ну все, Карл, довольно бегать! – Сосновский постарался улыбнуться дружески, без напряжения. – Нам надо поговорить.
Михаил даже не понял, изменилось что-то в лице немца или нет. Он просто снова бросился бежать, нырнув головой под упавшую бетонную балку. Сосновский нагнулся и схватил автомат с земли, прежде чем броситься догонять, но в этот момент он увидел четверых гитлеровцев, появившихся в проеме между двумя разрушенными стенами. Выпрямляться и бежать времени не было, каждую секунду могла прозвучать автоматная очередь. Сосновский как стоял, так и рухнул на землю, перекатившись за груду кирпича. Он высунул ствол автомата и дал длинную очередь в сторону немецких солдат. Перекатившись несколько раз, Сосновский вскочил под прикрытием стены и побежал вниз к оврагу. Майснера видно не было, да и хорошо, что так. Еще не хватало, чтобы единственного человека, который последним видел этот чертов портфель, ухлопали. Лучше пусть бежит.
Спрыгнув в овраг, Сосновский пробежал по его дну и свернул в правый отрог к реке. Здесь полно выброшенных на берег маленьких судов, два разрушенных моста, полно кустарника и деревьев. Уже за корпусом небольшой речной баржи, проржавевшей насквозь, Сосновский снова остановился и стал смотреть вдоль реки и на другой берег: не покажется ли фигура в немецкой шинели и без ремня. Но Майснер как в воду канул. Зато у развалин появилось несколько автоматчиков. Они не пошли прочесывать берег. Просто стояли на краю и что-то обсуждали, энергично жестикулируя. Сосновский ждал, что сейчас автоматчики обстреляют длинными очередями берег. Это было бы логично, на случай, если там прячутся партизаны. Но солдаты повернулись и ушли в город. Стрельба тоже стихла. Михаил вытер пот со лба. Дай бог, чтобы всем удалось уйти. Шелестов молодец, он все предусмотрел, путь отхода каждого члена группы. Предусмотреть можно все, кроме, пожалуй, таких вот случайностей.
На базу Сосновский вернулся далеко за полночь. В сарае за столом сидел один только Коган, который вырезал ножом какой-то узор на липовой дощечке.
– Живой? – поднял он голову. – Ну, теперь порядок. Все целы.
– Почему ты один? Где Максим, где Виктор?
