– А ты презирать меня не будешь?
– Нет. А ты?
– Может быть, того… Ну, как его?.. Убежища попросим… Опять же, частная торговля…
– Ночные рестораны!
– Законы джунглей!
– Торжество бездуховности!
– Ковбойские фильмы!
– Моральное и нравственное разложение! – зажмурился Чикваидзе…
Через минуту друзья, обнявшись, шагали в сторону площади. Там, достав из кобуры горсть вермишели, завтракал блюститель порядка, расцветкою напоминавший снегиря.
Победители
Дело происходит в спортивном зале академии Можайского. Все мужчины здесь – широкоплечие. Манеж освещен четырьмя блоками люминесцентных светильников. На шершавом ковре топчутся финалисты чемпионата России. За центральным столиком – Жульверн Хачатурян, получивший на Олимпийских играх в Мельбурне кличку Русский Лев…
Год назад Хачатурян поступал в университет. Он был самым широкоплечим из абитуриентов.
Шел экзамен по русской литературе. Хачатурян всех спрашивал:
– Прости, что за вопрос тебе достался?
– Пушкин, – говорил один.
– Мне повезло, – восклицал Хачатурян, – именно этого я не учил!
– Лермонтов, – говорил второй.
– Повезло, – восклицал Хачатурян, – именно этого я не учил!
Наконец подошла его собственная очередь. Судья вытащил билет. Там было написано: «Гоголь».
– Вай! – закричал Хачатурян. – Какая неудача! Ведь именно этого я как раз не учил!..
Впрочем, мы отвлеклись.
Информатор произнес в микрофон:
– Внимание! Финальные схватки продолжаются. В синем углу Аркадий Дысин из Челябинска! В красном – Олег Гарбузенко из Мелитополя!
Сейчас же на южной трибуне раздался звук пощечины. Как выяснилось, это были скромные аплодисменты.
Борцы пожали друг другу руки и начали возиться.
Каждый из них весил центнер. Каждому было за сорок. Оба ходили вразвалку, а борьбу ненавидели с детства.
Борцы трогали друг друга, хлопали по шее, кашляли и отдыхали, сомкнув животы.
– Пассивная борьба! – выкрикнул информатор. – Спортсменам делается замечание!
Однако Дысин и Гарбузенко не реагировали. Они стали бороться еще деликатнее. Оба знали свое дело. Оба помнили былые схватки. Бра руле, двойной нельсон, захват, подсечка… Жесткий брезентовый ковер неожиданно устремляется ввысь и хлопает тебя с чудовищным гневом по затылку…
– Синий не борется! – орали зрители. – Халтура! И красный не борется!..
Однако Дысин и Гарбузенко не реагировали. Борьбу они ненавидели, а зрителей презирали.
Вдруг что-то произошло. Возникло ощущение тревоги и беспокойства. Как будто остановились часы в международном аэропорту. Зрители и секунданты начали озираться. Борцы устало замерли, облокотившись друг на друга.
Все уставились на главного судью. Дело в том, что Жульверн Хачатурян безмятежно дремал, опустив голову на кипу судейских протоколов.
Хачатурян спал. Присутствующие не решались его будить. Рефери и боковые судьи ушли в шашлычную. Зрители читали газеты, вязали, штопали носки, распевали туристические песни.
– Если бы ты знал, как я ненавижу спорт, – произнес Аркадий Дысин, – гипертония у меня.
– И у меня, – сказал Гарбузенко.
– Тоже гипертония?
– Нет, тоже радикулит. Плюс бессонница. Вечером ляжешь, утром проснешься, и затем – целый день без сна. То одно, то другое…
– Пора завязывать, старик!
– Давно пора…
– Прости, кто выиграл? – заинтересовался очнувшийся Жульверн Хачатурян.
– Какая разница, – ответил Гарбузенко.
Потом он сел на ковер и закурил.
– То есть как? – забеспокоился Хачатурян. – Ведь иностранцы наблюдают! «Расцветали яблони и груши…» – нежно пропел он в сторону западных корреспондентов.
– «Поплыли туманы над рекой», – живо откликнулись корреспонденты Гарри Зонт и Билли Ард.
– Аркаша выиграл, – сказал Гарбузенко, – он красивый, пусть его и фотографируют.
– И ты ничего, – возразил Аркадий Дысин, – ты – смуглый.
– Короче, ты судья, Жульверн Арамович, ты и решай, – высказался Гарбузенко.
– Какой там судья, – покачал головой Хачатурян. – Бог вам судья, ребята.
– Идея! – сказал Дысин, вытащил монету, бросил ее на ковер.
– Орел! – закричал Гарбузенко.
Дысин задумался.
– Решка, – молвил он наконец.
Хачатурян шагнул вперед, придавил монету носком лакированного ботинка.
– Победила дружба! – торжественно выкрикнул он.
Зазвучали аплодисменты. Спортсмены покинули зал, вышли на улицу. Из-за угла, качнувшись, выехал троллейбус. Друзья поднялись в салон.
Три старушки деликатно уступили им места.
Чирков и Берендеев
К отставному полковнику Берендееву заявился дальний родственник Митя Чирков, выпускник сельскохозяйственного техникума.
– Дядя, – сказал он, – помогите! Окажите материальное содействие в качестве двенадцати рублей! Иначе, боюсь, пойду неверной дорогой!
– Один неверный шаг, – реагировал дядя, – ты уже сделал. Ибо просишь денег, которых у меня нет. Я же всего лишь полковник, а не генерал.
– Тогда, – сказал Чирков, – разрешите у вас неделю жить и хотя бы мимоходом питаться.
– И это утопия, – сказал культурный дядя, – взгляни! Видишь, как тесно у нас от импортной мебели? Где я тебя положу? Между рамами?
– Дядя, – возвысил голос захолустный родственник, – не причиняйте мне упадок слез! Я сутки не ел. Между прочим, от голода я совершенно теряю рассудок. А главное – сразу иду по неверной дороге.
– Дорогу осилит идущий, – не к месту сказал Берендеев.
– К тому же я мерзну. Прошлую зиму, будучи холодно, я не обладал вигоневых кальсон и шапки. Знаете, чем это кончилось? Я отморозил пальцы ног и уши головы!..
Воцарилась тягостная пауза.
Неожиданно племянник выговорил:
– Чуть не забыл. Я вам брянского самогона привез.
Берендеев приподнял веки. Он просветлел и затуманился. Так, словно вспомнил первую любовь, рабфак и будни Осоавиахима. Затем недоверчиво произнес:
– Из буряка?
– Из буряка.
– Очищенный?
– Очищенный.
– Дважды?
– Трижды, дядя, трижды!
– Давай его сюда, – произнес Берендеев, – хочу взглянуть. Просто ради интереса.
Племянник расстегнул штаны и вытащил откуда-то сзади булькающую грелку.
Дядя принес из кухни макароны, напоминающие бельевые веревки. Достал из шкафа стаканы. Грелка, меняя очертания, билась в его руках, как щука.
– Будем здоровы! – сказали они хором.
– Закусывай! – широко угощал дядя. – Соль бери, не жалей!
Они выпили снова, раскраснелись, закурили.
Дядя разлил по третьей и сказал:
– Эх, Митька! Завидую я тебе! Годиков семь пройдет, и не узнаешь ты родной деревни! Колхозные поля зальем асфальтом! Все пастбища кафелем облицуем! В каждом стойле будет телевизор! В каждой избе – стиральная машина! Еще Ленин велел стирать грань между райцентром и деревней…
– Этот точно, – поддакивал Митя, – это без сомнения.
Он снял дождевик, повесил на гвоздик. Гвоздик оказался мухой и взлетел. Дождевик упал на пол.
– Чудеса, – сказал Митя.
Затем он тайком развязал шнурки на ботинках.
А дядя все не унимался:
– Коммунизм построим! Поголовную безграмотность ликвидируем! Кухарка будет управлять государством!..
– Это бы не худо, – кивал племянник.
– Есть, конечно, недовольные. Которые на службе у империалистов. Декаденты! Но их мало. Заметь, даже в русском алфавите согласных больше, чем несогласных…
– Еще бы, – соглашался племянник.
Они снова выпили.
Неожиданно дядя схватил Митю за руку и прошептал:
