– Ладно. Для тебя это внове, понимаю. Даю десять секунд, чтобы собрать энергию для защиты.
Он вытянул руку вверх – туда, где Поток струился плотней всего, – и его Оболочка прорастила ленивую псевдоподию. Она коснулась блистающей сети и отворилась перед Потоком энергии, хлынувшим в Оболочку Хари. Сила заструилась водоворотом, обрушиваясь вовнутрь. Этот жест напоминал о будущих сложностях – маг, неспособный действовать, не шевеля руками, почти беспомощен, – но сегодня это не важно.
Я досчитал про себя до десяти, потом до пятнадцати, наблюдая, как Оболочка Хари наливается светом, все ярче и ярче, переливаясь оттенками от алого к лиловому. Он накачает Оболочку Силой, покуда только сможет ее удерживать, а потом хлестнет неоформленной Силой. Это самый грубый и безопасный способ колдовского единоборства – примерно как фехтование на пенопластовых лопастях, но для начала неплохо.
Я даже не потрудился притянуть Силу: Хари не мог причинить мне вреда.
– Начинай, – проговорил я, – когда…
Как я и надеялся, он метнул в меня струю энергии – неуклюже, так что Оболочка моя не просто отразила ее, но отправила обратно, словно бумеранг. То, что летело ко мне бугристым тараном с голову толщиной, обернулось острым копьем, пробившим Оболочку Хари в области солнечного сплетения. Он сложился пополам.
– Попробуй еще раз. – Я даже не шевельнулся.
Он попробовал еще раз. И еще – с тем же результатом. Но с каждой попыткой он сокращал расстояние между нашими виртуальными манекенами на шаг-другой. Для меня, погруженного в магический транс, намерения его были прозрачнее стекла. Он снова собирался нарушить правила: неуклюжие разряды Силы должны были отвлечь меня, позволить Хари приблизиться для решающего броска.
Я отворил свою Оболочку и потянулся к Силе.
Хари втягивал колдовские токи, перенаправлял к себе на службу; я создавал их – мерцающая решетка свернулась над моей Оболочкой, будто смерч, соединяющий грозовую тучу с землей. От горизонта до горизонта вся Сила обратилась ко мне, и кожа моя пламенела энергией.
Когда Хари бросился на меня, я ударил.
Не оформленная сознанием мага Сила практически не взаимодействует с материальным миром; сырая, она может влиять только на Оболочку, изменяя состояние энергетической ауры предметов, а особенно – живых существ. Худшее, что можно устроить противнику при помощи грубой Силы, – нечто вроде электрического разряда. Хари получил таких семь штук.
Руки и ноги, грудь, живот и спину его свело судорогой разом, в прыжке. Он сдавленно всхлипнул и рухнул к моим ногам.
Прежде чем позволить ему подняться, я благоразумно отошел подальше.
– Это было слишком просто, – проговорил я. – Из меня боец лучше, чем из тебя маг. Во-первых: если хочешь преуспеть в этом деле, учись расширять свой охват. Сейчас твоя Оболочка покрывает только руки и ноги. Но вообще-то она может иметь любые форму и размер, какие только представишь. Попробуй потянуться к Потоку не руками, а воображением.
Манекен Хари так и сидел в мягкой виртуальной траве, обхватив колени руками. Он поднял голову, и я опять пожалел, что не могу прочесть выражение его безликих черт.
– Все было очень славно, Крис. Я сыграл свою роль и позволил тебе победить. А теперь мне пора.
Он встал, поднял руку, нашаривая кнопку отключения.
– Позволил? – фыркнул я. – Можно подумать, ты мог мне помешать.
– Ага, – устало согласился он, – ты прав. У меня получается хреново. Пока.
– Ну да. Черт, Хари, с моей помощью ты можешь стать великим!
Он замер, обернувшись ко мне, и долго-долго так и стоял молча. Я обливался потом в костюме, пытаясь понять, о чем он думает.
– Считаешь меня законченным дебилом? – произнес он в конце концов.
Я беззвучно пошевелил губами и выдавил:
– Хари, я…
– Ты думаешь, что можешь меня обвести вокруг пальца только потому, что ты Бизнесмен, а я Рабочий, что можешь мною вертеть и крутить, а я и не догадаюсь.
Я вдруг остро порадовался, что реальное физическое тело Хари находится за двумя дверьми от меня.
– Это непра…
– Брось. Я уже нажрался твоего дерьма. – Манекен шагнул ко мне. – Не то обидно, что ты считаешь, будто умнее меня. Это, может, даже и правда.
«Это точно правда», – мелькнуло у меня в голове.
– А то обидно, – продолжал он, – что ты считаешь себя умнее потому, что ты выше кастой. Типа будь у меня хоть капля мозгов, я бы себе родителей получше подобрал.
– У тебя все сводится к кастам, да? – огрызнулся я. Когда имеешь дело с Хари, переходить в оборону опасно; это пробуждает в нем инстинкт убийцы, как запах страха – у сторожевого пса. – У тебя на все один ответ.
– Ответы мне не нужны, – отозвался он, отворачиваясь, будто собрался уйти куда-то. – Я не хочу знать, зачем ты последнюю пару недель ходишь за мной хвостом. Мне плевать, если это попытка либерала из верхних каст приручить дикого работягу, или курсовая по антропологии, или тебе приглянулась моя жопа. Не важно. Ты пытался меня надуть, и меня это достало. Черт… больше достало другое: ты думал, что тебе это сойдет с рук.
– Знаешь, – протянул я, – твой образ уличного хулигана дает сбои.
– А?
– Почему ты еще здесь? Последнее слово звучит внушительно, только когда оно действительно последнее.
– Ага, – буркнул он, протягивая руку к клавише отключения на рукаве, но я оказался проворнее: на последнем своем слове я глубоко выдохнул и, войдя в транс, врезал ему по плечу разрядом, какой уложил бы коня.
Майклсон хрюкнул.
– Я еще не готов тебя отпустить, – объяснил я.
Он уронил руку, уставившись на меня пустыми зенками, как у куклы, и я очень хорошо мог представить себе убийственный блеск в его агатовых глазах.
– Не буди психа, Хансен, пока спит тихо.
– Кончай, а? Я не Боллинджер. Мне можешь не доказывать, какой ты крутой самец.
– Не делай вид, будто понимаешь.
– Я тебе скажу, что? я понимаю. Я понимаю, что ты вылетишь. Ты сам это понимаешь? Ты вылетишь. Ты не попадешь в Надземный мир. Ты не станешь Актером. Ты остаток жизни проведешь безымянным говномесом. Ты до конца дней станешь лизать задницы высшим кастам – а выше тебя будут все, Хари.
Он пожал плечами и отвернулся. Он знал – или догадывался, – что я говорю правду, но не находил в себе сил принять ее.
– Тебе-то какое дело, будь ты неладен?
– Никакого! – выпалил я. – Мне накласть, что случится с тобой. Я сам хочу попасть в Актеры! Понял? Да, ты – проект. Меня приставил к тебе Чандра. И он лично обещал мне, что если ты провалишься, то меня к экзаменам просто не допустят!
– Тогда у тебя большие проблемы, – отозвался Хари и, прежде чем я успел его остановить, отключил костюм.
Манекен сгинул. Я остался один на виртуальном лугу, тупо глядя на пустое место, туда, где была моя надежда.
9
Я мало что помню из той ночи.
Где-то на задворках памяти хранятся смутные воспоминания: как, сидя за столом в своей комнате в общежитии или блуждая бесцельно вокруг консерваторских корпусов, пробираясь в лунных сумерках через непролазные заросли трупного цвета, я вновь и вновь приходил в себя, пробуждаясь от мечтаний о Надземном мире.
Я не мог принять случившееся; мне приходилось активно напоминать себе, что жизнь кончена, чтобы поверить в это. Невозможно было понять, как так случилось, что некий изначальный дефект моей натуры поставил на пути преграду, о которую я с разбегу вышиб себе мозги.
Я провел столько часов, лихорадочно мечтая о Надземном мире, что рассудок рефлекторно обращался к тем же видениям, невзирая на то что я никогда не увижу его небес, никогда не вдохну его воздух, никогда токи истинного волшебства не пробегут по моим нервам взамен бледной имитации, рожденной ВП-костюмом.
И каждый раз, когда я заставлял себя вспомнить, когда силой вбивал знание в непокорные извилины взбаламученного мозга, мне приходилось снова и снова преодолевать лабиринт отговорок: проклиная Чандру, проклиная Хари, проклиная отца, Консерваторию, саму Студию, покуда истина не открывалась мне.
Виноват я сам.
Это подавляет – когда на двадцатом году жизни впервые сталкиваешься с непреодолимым препятствием. Наделенный от рождения как талантом, так и общественным положением, я обладал богатством, статусом, красотой, умом, силой, я всегда мог отыскать способ заполучить желаемое: дипломы, девчонок, друзей – всё. Покуда не нашел то единственное, без чего жизнь не в радость.
Не лучшее время для первого провала.
Имея дело с Хари Майклсоном, я допустил фатальную ошибку и, хуже всего, не мог понять, что мне следовало делать, чтобы не совершить ее. Да-да, в мозгу моем той ночью рождались тысячи идей и планов, низвергаясь со звезд бесшумным Мальстрёмом сквозь холодный эгейский воздух, все одинаково тщетные: мне следовало поступить так, можно было попробовать сяк, почему я не додумался до этого? Наконец настало утро, а я так и не уснул. Я забежал к себе в комнату, чтобы всухую заглотнуть пару таблеток кофеина, и побрел на занятия, чтобы провести следующие несколько часов – нет, дней, – делая вид, что жизнь моя еще не кончена.
Однако в аудитории я не клевал носом. Сомкнуть глаза меня не заставил бы и удар дубиной по макушке.
В один из тех неразличимых, безнадежных дней меня снова вызвал к себе Чандра. Не помню, что он мне говорил и что я отвечал; думаю, в тот момент мне оставалось лишь блефовать. Я глумился над своим палачом, а отцовский голос презрительно нашептывал мне советы. «Не показывай слабости низким кастам», – думалось мне. «Пошел он в жопу. Будь у него хоть капля мозгов, он подобрал бы себе родителей получше». Эта фраза гулко звенела у меня в мозгу.
В довершение ко всему мне приходилось жить, зная, что Хари меня презирает.
Каким-то необъяснимым образом это было едва ли не обиднее, чем все остальное, взятое вместе. Его суровый приговор глодал мою совесть, как голодная собака гложет кость. Может, потому, что я привык к приязни равных и уважению нижестоящих; может, потому, что я снести не мог мысли, будто судит меня простой работяга.
Может, потому, что он казался мне более существующим, чем я сам.
Нечто в его судьбе уличного мальчишки, простого Рабочего, давало ему, как мне казалось, полумистическую связь с тем уровнем бытия, который я мог воспринять лишь извне, сквозь мутное, заляпанное грязью стекло. Он был прав: мне не понять. Я не был уверен даже, что хочу понимать эту жизнь.
Но я был уверен, что мечтаю об его уважении едва ли не больше, чем о Трансфере в Надземный мир.
Еще несколько дней прошло в тумане жалости и отвращения к себе. Я маниакально проверял голосовую почту в надежде, что Хари смягчится, но там только девицы ныли, почему я им не звоню. Я не пытался звонить ему сам или искать его на занятиях, это было бы слишком позорным даже для меня.
Потом как-то утром я проснулся почти с прежней решимостью и, не позавтракав, не приняв душ, побрел в тренажерный зал, смутно надеясь застать Хари там.
Не знаю, что я сказал бы ему, кабы встретил. Думаю, пал бы на колени, надеясь видом безликой послеоперационной маски разжалобить заводное сердце Рабочего. Глупость, конечно. Будь у меня все в порядке с головой, я бы тем утром за милю обошел тренажерный зал. До полудня именно там собираются неандертальцы, чтобы размять мышцы и понюхать задницы друг друга.
И Хари там, конечно, не было. Он был слишком умен и опытен, чтобы, точно крольчонок, идти против ветра рядом с волчьей стаей. Я влетел в тренажерный зал, будто там мне самое место, и только перехватив взгляд медвежьих, голодных, налитых кровью глазок Боллинджера, понял, какого дурака свалял.
Вот тут я совершил вторую ошибку за утро: развернулся и попытался выйти не торопясь, излучая спокойную самоуверенность. Хотя кровь стучала у меня в ушах, я не собирался выказывать свой страх перед этими гипертиреоидными оболтусами. Хари был бы умнее – он бы понял, в какое дерьмо вляпался.
Хари рванул бы оттуда как ошпаренный, и это сошло бы ему с рук.
Я миновал арку с колоннами и двери в главный зал и уже поздравил себя с маленькой победой, как вдруг здоровенная рука ухватила меня за волосы, подняла и приложила о стену.
Коридор пустился в пляс; перед глазами плыли серые пятна. Боллинджер громоздился надо мной, как великан, как динозавр, неимоверно могучий. Половину его физиономии занимал вздутый лилово-желтый синяк, оставленный пяткой Хари, а в глазах не было ничего человеческого.
Я сполз по стене, пытаясь перевести дыхание. Губы Боллинджера расплылись в том, что, по его мнению, было похоже на улыбку.
– Никак сам Крис Хансен? – в потешном ужасе проревел он. – Рад встрече, пидорок.
Он отвесил мне оплеуху – по-отечески, только чтобы поставить на место. Но голова моя мотнулась, и я сполз на пол окончательно, непроизвольно свернувшись комочком и недоумевая, что все эти звезды делают у меня в черепной коробке.
– Я тебя отпускаю, – пророкотал он. – Тебе небось думалось, что это смешно? Мне – так точно. Я до сих пор проржаться не могу.
Он схватил меня за обшлага куртки, поднял с пола и небрежно прижал к стене – кулаком. Ноги мои беспомощно болтались, ребра хрустели, а Боллинджер свободной рукой ухватил меня за подбородок и потянул назад и вверх, так что воротник врезался мне в шею, куртка неподъемным ярмом легла на плечи. Я дергал его за локоть – все равно что пальцами ковырять камень – и пытался стукнуть в лицо хилой рукой и думать мог только об одном: что курсы рукопашного боя, которые вел Толлман, и уроки Хари, и все мои остроумие, и хитрость, и ум, и рекордно высокие за всю историю Консерватории отметки на курсе боевой магии – все, что я есть, чем был и буду, сводилось сейчас к пределу прочности шейных связок. Во всей вселенной не было ничего важнее единственного вопроса: что крепче – моя шея или руки Боллинджера? И я знал, что это не шея. Я уже слышал, как что-то ниже затылка трещит и лопается, раскаленные струны боли тянулись до самых пяток.
И я ошибся насчет его глаз. Они были голодны не по-медвежьи. Я видел в них безличный голод, холодную, абстрактную страсть.
Глаза голодные, как у Чандры.
Я здесь был ни при чем. Боллинджер собирался убить меня не из-за меня. Ради того, чтобы доказать. Доказать что-то Хари и себе.
Я совершил единственную глупость – самоубийство по неосторожности, – когда опустился на четвереньки за его спиной. Я влез в борьбу, смысла которой не понимал. И сейчас я за это умру. Я даже взмолиться о пощаде не мог; рука великана закрывала мне рот, пережимала гортань.
Но внезапно давление ослабло, и я снова смог вздохнуть и едва не рухнул под собственным весом, когда Боллинджер отпустил меня.
Через пару секунд я понял, что случилось. Вокруг толклись люди, среди них инструктор – Толлман, кажется, точно не помню, – и Боллинджер с хохотом делал вид, будто мы с ним просто дурачились. Должно быть, преподаватель со своей группой показались в конце коридора как раз вовремя, чтобы спасти мне жизнь.
Кто-то спросил, хорошо ли я себя чувствую, и я выдавил что-то вроде: «Да-да, Боллинджер просто силы своей не знает». Можно было подать жалобу, но в коридорах система видеонаблюдения не так совершенна, как в комнатах; мы стояли в «слепом пятне». Худшее, что грозило боевику, – выговор и пара дней дополнительной нагрузки.
– Я тебя еще достану, Хансен, – прошептал Боллинджер мне на ухо, покуда группа проходила мимо. – Я такое никому еще не спускал. И педику своему, Майклсону, передай, что я и его найду. И обоим вам, киски, покажу, как у нас в школе боя с такими обходятся.
Вот тут на меня накатило вдохновение. Словно разорвался полог туч и ослепительный луч солнца озарил меня, и я подумал: «А почему бы нет?»
– Ага, передам, – прохрипел я, ухмыляясь под маской, забыв в приливе сил о страхе. – Передам, что ты мечтаешь ему отсосать.
И в доли секунды, пока мои слова просочились сквозь двенадцать слоев сплошной кости к горошинке, заменявшей Боллинджеру мозги, я врезал ему по яйцам.
Выпучив глаза, он сдавленно прошипел что-то и, перегнувшись пополам, потянулся ко мне, но я увернулся и рванул со всех ног. Боллинджер дернулся было вслед, но ему было очень больно, а я быстро бегаю. Шансов у него не было.
За спиной я слышал презрительный хохот других боевиков. И Боллинджер, мучаясь от боли, тоже слышал.
10
Одной ошибки я избежал: не стал считать Боллинджера дураком только потому, что у него большие мускулы. Я не знал, насколько он популярен среди боевиков; решил, что весьма. Следовало предполагать, что любой боевик, встретивший меня на пути, немедля донесет об этом.
Замаскироваться я не могу; в этом году всего пятеро студентов проходили курс эльфирующих операций. Почти неделю я с большой осторожностью выбирал, когда и куда ходить; я пропускал одни занятия, задерживался на других, никогда не ходил одной дорогой дважды и держался в толпе.
И другой ошибки я избежал. Я не пытался переубедить Боллинджера, не втолковывал ему, что он с излишней горячностью реагирует на школярскую, в сущности, выходку. Я понимал, что в следующий раз, когда мы встретимся наедине, он меня убьет. И никакие аргументы, никакие обещания возмездия этого не изменят.
Кроме того, ничего избыточного в его реакции я не видел. Мы с Хари на пару поставили под сомнение его мужественность. Рабочему парню вроде Боллинджера нечего терять, кроме своих яиц. Он будет защищаться до смерти.
До моей смерти.
Мне не надо было даже спрашивать себя, откуда я это знаю. И так понятно было. Я начинал думать как Хари.
