ещё и убийцы они.
«Всё, что выпало нам на веку…»
Всё, что выпало нам на веку,
не взыскуя доподлинной точности,
уложить я пытался в строку,
запирая на рифму для прочности.
«Скудость, мелюзга и шелупонь…»
Скудость, мелюзга и шелупонь,
полные в душе карьерной страсти,
очень создают большую вонь,
если добираются до власти.
«Предвестие, понятное не сразу…»
Предвестие, понятное не сразу,
довольно долго в воздухе крутилось,
и мы потом не зря ругали разум,
когда дурная весть уже явилась.
«Слово красивое – совокупление…»
Слово красивое – совокупление,
лучшее из утешений;
в каждом соитии есть искупление
всех остальных согрешений.
«Промчалась жизнь единым мигом…»
Промчалась жизнь единым мигом,
я исчерпал земную долю;
обязан я остался книгам,
жене, друзьям и алкоголю.
«Сулят года суровые…»
Сулят года суровые
тревожные гудки:
цветут везде махровые
крутые мудаки.
«Свою мы не улучшили породу…»
Свою мы не улучшили породу,
Творец о том нисколько не грустит,
но жутко мы загадили природу —
нам этого природа не простит.
«Приметы времени зловещи…»
Приметы времени зловещи:
влечёт коммерция юнцов,
народы сукам рукоплещут
и превозносят подлецов.
«Себя трудами изнуряя…»
Себя трудами изнуряя,
взыскуя Божьей похвалы,
нам не достичь порога рая,
а мыть в чистилище полы.
«Характер мой – довольно спорный…»
Характер мой – довольно спорный,
им я поэтому не хвастал,
зато порывы – благотворны,
хотя случаются не часто.
«Устав негодовать и удивляться…»
Устав негодовать и удивляться,
я думаю порой: ебёна мать,
есть многое на свете, друг Гораций,
о чём гораздо лучше бы не знать.
«А мне уже непостижимо…»
А мне уже непостижимо,
уже загадка для меня —
как можно жить внутри режима,
здоровье в целости храня.
«Есть чудо, тайна и секрет…»
Есть чудо, тайна и секрет
в любом поступке разовом:
я твёрдо знал, что Бога нет,
но кто мне путь подсказывал?
«Это лишь мыслишка, а не знание…»
Это лишь мыслишка, а не знание,
это в темноте моей просвет:
каждый что-то вносит в мироздание,
знает он об этом или нет.
«Сочинитель некрупного профиля…»
Сочинитель некрупного профиля,
я привязан к бумажным листам,
и гуляет моя философия
по доступным и мелким местам.
«Когда цветы к ночи пожухли…»
Когда цветы к ночи пожухли,
нигде не слышен пьяный мат,
ко мне доносится из кухни
невыразимый аромат.
«Я не предам себя стыду…»
Я не предам себя стыду
за то, что я люблю еду:
недаром слово «продовольствие»
созвучно слову «удовольствие».
«Бывало больно, горько, кисло…»
Бывало больно, горько, кисло —
судьба скупилась на ковриги,
и то, что нет у жизни смысла,
опровергали только книги.
