Один из них достал из кармана брюк глушитель, и цезарь начал навинчивать его на ствол. Глушители применяют в делах посерьезней тех, где подчас достаточно и простых стволов. Он собирался устранить промах своих подчиненных.
Мое будущее выглядело все более туманным. Самое время для нескольких хорошо подобранных фраз, особенно если они могут оказаться последними.
– Я не помощник Гриффона, – сказал я цезарю. – Я его сын.
Он закончил навинчивать глушитель и начал поднимать его в направлении моей груди.
– Я сын Гриффона, – повторил я. – И какой смысл во всем этом?
Глушитель остановился на уровне моего сердца.
– Если вы собираетесь убить меня, – сказал я, – скажите хотя бы за что.
Мой голос звучал более или менее нормально. Я надеялся, что не видно, как всего меня прошибло потом.
Прошла целая вечность. Я в упор смотрел на него, он – на меня. Я ждал. Ждал, пока в его мозгу не щелкнут тумблеры, ждал, пока три больших пальца вниз выстроятся в ряд на игровом автомате.
Наконец, ни на миллиметр не опуская пистолет, он спросил:
– Где твой отец?
– В больнице.
Еще одна пауза.
– Сколько он там пробудет?
– Не знаю. Возможно, два или три месяца.
– Он умирает?
– Нет.
– Что с ним такое?
– Он попал в автомобильную аварию. Неделю назад. У него сломана нога.
Очередная пауза. Пистолет все в той же позиции. Никто, заполошно подумал я, не должен так умирать. Это несправедливо. И все же люди умирали несправедливо. Вероятно, только один из миллиона заслуживает своего конца. Любая смерть, по сути, несправедлива, но в некоторых случаях она особенно несправедлива. Убийство, как мне представлялось, несправедливее всего.
Наконец, гораздо более мягким тоном, он сказал:
– Кто будет тренировать лошадей этим летом, если отец нездоров?
Только многолетний опыт общения с ушлыми торговцами, которые готовы были метать гром и молнии ради своих реальных целей, выдавая их за нечто бросовое, удержал меня от того, чтобы не шагнуть прямо в пропасть. Со вздохом облегчения от столь безобидного вопроса, я чуть было не признался, что этого никто еще не знает. Если бы я сказал ему правду, то, как мне позже стало известно, он бы застрелил меня, потому что его бизнес в Роули-Лодж был завязан исключительно на постоянного тренера. Временные заместители, похищенные по ошибке и не умеющие держать язык за зубами, были слишком опасны.
Поэтому инстинктивно я ответил:
– Я сам буду их тренировать, – хотя намеревался заниматься этим, пока не нашел кого-нибудь еще.
Его вопрос был и в самом деле судьбоносным. Устрашающий черный кружок глушителя опустился, став эллипсом, и вовсе перестал смотреть на меня. Мужчина положил пистолет на свою пухлую ляжку.
Я полной грудью судорожно вдыхал и выдыхал воздух и после схлынувшего напряжения испытывал тошноту. Не то чтобы на горизонте замаячила полная безопасность. Я все еще оставался пленником в незнакомом доме и понятия не имел, по какой причине меня схватили.
Толстяк продолжал наблюдать за мной. Продолжал что-то обдумывать. Я попытался облегчить скованность мышц, избавиться от пульсирующей головной боли и прочих болезненных ощущений, которых прежде, перед лицом большой угрозы, совершенно не чувствовал.
В комнате было холодно. Головорезам, похоже, было вполне комфортно в своих масках и перчатках, а толстяк был обособлен и непроницаем, но мои проблемы холод определенно усугублял. Я задавался вопросом, входила ли угроза простудиться в план психологического воздействия на моего стареющего отца, или это просто совпадение. Комната выглядела необжитой и неуютной.
По сути, это была гостиная среднего класса в небольшом доме среднего класса, построенном, я думаю, в тридцатых годах девятнадцатого века. Мебель была придвинута к стенам с полосатыми кремовыми обоями, чтобы обеспечить толстяку свободу маневра, и представляла собой скучный набор из трех стульев с сиденьями, обтянутыми розовым ситцем, складного стола на высоких ножках, стандартной лампы с абажуром цвета пергамента и серванта, в котором абсолютно ничего не было. На отполированном до блеска березовом паркете не было ковров; в помещении вообще отсутствовали какие-либо украшения, книги, журналы – ничего личного. Тут было голо, как в душе моего отца, только вкус у него был другим.
Комната ни в малейшей степени не соответствовала тому, какой мне пока представлялась персона толстяка.
– Я отпущу тебя, – сказал он, – но на определенных условиях.
Я ждал. Он продолжал неторопливо рассматривать меня.
– Если не будешь в точности следовать моим требованиям, я исключу конюшни твоего отца из бизнеса.
Я почувствовал, как у меня от изумления открылся рот. Я захлопнул его.
– Полагаю, ты сомневаешься, что я могу это сделать. Не сомневайся. Мне доводилось разбираться с заведениями посерьезнее крохотной конторки твоего отца.
Я не выдал никакой реакции на унизительный эпитет «крохотная». Прошли годы с тех пор, как я понял, что реагировать на унижение – значит обороняться, что только на руку оппоненту. В Роули-Лодж, как он, несомненно, знал, находилось восемьдесят пять чистокровных скакунов, чья общая стоимость превышала шесть миллионов фунтов стерлингов.
– Каким образом? – спросил я напрямик.
Он пожал плечами:
– Важнее не то, как бы я это сделал, а то, как помешать мне. И это, в общем, довольно просто.
– Просто вести себя на скачках в соответствии с вашими инструкциями? – нейтрально предположил я. – Просто проигрывать, когда надо?
Приступ дремавшего гнева снова исказил пухлые черты лица, и рука с пистолетом на шесть дюймов поднялась над бедром моего оппонента. Затем, впрочем, оружие вернулось на свое место.
– Я не мелкий мошенник, – мрачно сказал он.
Я же подумал, что он готов оскорбляться даже на невинные замечания и что однажды, если игра затянется, это может сослужить мне неплохую службу.
– Прошу прощения, – сказал я без всякой иронии. – Но эти резиновые маски – не высший класс.
Он раздраженно взглянул на две фигуры, стоявшие за мной:
– Маски – их собственный выбор. Безопаснее, если их нельзя узнать, так им кажется.
«Как разбойники с большой дороги, – подумал я, – в конце концов их повесят».
– Ты можешь распоряжаться своими лошадьми, как хочешь. Ты абсолютно свободен в выборе – за исключением одного момента.
Я промолчал. Он пожал плечами и продолжил:
– Ты наймешь человека, которого я пришлю.
– Нет, – сказал я.
– Да, – вперился он в меня немигающим взглядом. – Ты наймешь этого человека. Иначе я уничтожу конюшню.
– Это безумие, – возразил я. – Бессмыслица.
– Вовсе нет, – сказал он. – Более того, ты никому не скажешь, что тебя заставляют нанимать этого человека. Будешь настаивать, что это твое собственное решение. Кстати, не вздумай жаловаться в полицию по поводу сегодняшнего, да и вообще прочего, что может случиться. Если попытаешься дискредитировать этого человека или выгнать его, весь ваш бизнес будет уничтожен. – Он сделал паузу. – Понял? Если вздумаешь избавиться от этого человека, твой отец вернется из больницы на пепелище.
После короткого напряженного молчания я спросил:
– В каком качестве этот человек должен работать у меня?
– Он будет участвовать в скачках, – прозвучал заготовленный ответ. – Он жокей.
Я почувствовал, как у меня задергалось веко. Толстяк это заметил. На сей раз он действительно задел за живое.
Все было яснее ясного. Ему не понадобится говорить мне, когда скачки должны быть проиграны. Ему достаточно сказать об этом своему человеку.
– Нам не нужен жокей, – сказал я. – У нас уже есть Томми Хойлейк.
– Новый жокей постепенно займет его место.
Томми Хойлейк был вторым жокеем в Великобритании и входил в первую дюжину лучших жокеев мира. Никто не мог занять его место.
– Владельцы не согласятся, – сказал я.
– Ты убедишь их.
– Невозможно.
– От этого зависит будущее вашей конюшни.
Последовала еще одна долгая пауза. Один из резиновомордых переминался с ноги на ногу и вздыхал, как от скуки, но толстяк, казалось, никуда не спешил. Возможно, он очень хорошо понимал, что с каждой минутой мне становилось все хуже и я замерзал все сильней. Я бы попросил его развязать мне руки, если б не был уверен, что он откажет и тем самым запишет себе очко.
Наконец я сказал:
– С вашим жокеем у конюшни все равно нет будущего.
Он пожал плечами:
– Возможно, она немного пострадает, но выживет.
– Это неприемлемо, – сказал я.
Он заморгал. Его рука поводила пистолетом по ляжке, туго обтянутой штаниной.
– Я вижу, ты не совсем осознал положение, – заметил он. – Я сказал: ты уйдешь отсюда только на определенных условиях. – Благодаря бесстрастному тону его безумные слова звучали убедительно. – Условия такие: ты нанимаешь конкретного жокея и ни к кому не обращаешься за помощью, включая полицию. Если ты нарушишь одно из этих условий, конюшня будет уничтожена. Но, – он заговорил медленней и внушительней, – если ты не согласен безоговорочно с этими условиями, свободы тебе не видать.
Я молчал.
– Все понял?
– Да, – вздохнул я.
– Хорошо.
– То есть вы не мелкий мошенник – вроде так прозвучало.
Его ноздри раздулись.
– Я манипулятор.
– И убийца.
– Никогда не убиваю, если жертва на этом не настаивает.
Я уставился на него. Он едва сдерживал смех от собственной шутки, о чем свидетельствовали участившиеся дыхание и подергивания губ.
«Жертва, – подумал я про себя, – не собирается настаивать на таком финале. Пусть толстяк повеселится».
Я слегка подвигал плечами, пытаясь расслабить их. Он это заметил, но ничего не предложил.
– Кто же тогда, – спросил я, – этот жокей?
Он помедлил с ответом.
– Ему восемнадцать.
– Восемнадцать?
Он кивнул:
– Ты дашь ему хороших лошадей для скачек. В этом дерби[3 - Название скачек племенных трехлетних лошадей. Самое известное дерби в конном спорте – это Эпсомское дерби в Великобритании.] он примет участие на Архангеле.
Невозможно. Абсолютно исключено. Я посмотрел на пистолет, покоившийся на изделии дорогого портного. Я ничего не сказал. Сказать было нечего.
Когда он снова заговорил, пытаясь скрыть акцент, в его голосе звучало удовлетворение победой:
– Он придет в конюшню завтра. Ты наймешь его. У него пока не так много опыта в скачках. Он наберется его при тебе.
Неопытный наездник на Архангеле – абсурд. На самом деле это был такой абсурд, что понадобились похищение и угроза убийства, дабы я поверил в серьезность подобных требований.
– Его зовут Алессандро Ривера, – сказал толстяк.
Подумав немного, он добавил:
– Он мой сын.
