Гай Юлий Орловский "Ричард Длинные Руки – сеньор"

– А что тут знать? – отмахнулся я. – Если картинки, то пиктограммы. Наверное, потому, что их пикты пиктили. По граммам. А все остальное непонятное – руны. Как все нехристианские народы – язычники, верно?

Он выпрямился, сказал воодушевленно:

– А мы принесем туда свет истинной веры!

– Вот-вот, – поддержал я и добавил угрожающим голосом: – А кто осмелится остаться незрячим…

Пустил коня вперед, наклонился, над головой прошла каменная балка, неясная прохлада струилась от креста, конь ступал дальше, ощущение исчезло. Я оглянулся, крест чуть ли не светится, загораживая дорогу крупным монстрам, с которыми людям еще не справиться, и пропуская мелочь, чтобы порубежники не спали, всегда были готовы принимать удары и наносить в ответ.

Сигизмунд ехал рядом, на лице почтение. Встретившись со мной взглядом, прошептал:

– Это же крест самого Тертуллиана! Вы знаете историю, как он поставил?

– Как-нибудь расскажешь, – ответил я как можно спокойнее, но появилось ощущение, что некто огромный и недружелюбный наблюдает за нами из-под приспущенных век. – Значит, мы перешли границу, за которую еще не переступали копыта христианских рыцарей… А также их коней. Сэр Сигизмунд!

– Да, сэр Ричард?

– Расслабьтесь, – посоветовал я.

Он вздрогнул, на лице проступило смущение, но тут же спросил почти с вызовом:

– Но почему?

– Нечисть не поджидает нас прямо здесь, – сказал я, тут же подумал, а верно ли говорю, но уже по инерции договорил: – Как-то я сам, помню, ехал в другую страну… Все ожидал, что как только перелечу… гм… в смысле, миную границу, то и деревья не такие, и земля не такая, и как был разочарован, когда все те же березки, та же трава, такая же вода в реке…

Он вертел головой по сторонам, почти не слушал, ответил невпопад:

– За легкое дело берись как за трудное, а за трудное – как за легкое. Так мне говаривал батя… Как за трудное, это чтоб уверенность не стала беспечностью, а как за легкое, чтоб неуверенность не стала робостью…

– Смертелен каждый путь, – сказал я, – каким бы ты ни шел, но путнику прямой особенно тяжел. Так говорили наши мудрецы. А мы, дорогой сэр Сигизмунд, на пути к этому… разуму!

Он так удивился, что даже пошатнулся в седле.

– Мы? К разуму?

– Да. Другой великий мудрец сказал, что к высшему разуму ведут три пути: путь размышлений – самый благородный, путь подражаний – самый легкий, и путь опыта на своей шее – самый тяжелый. Мы, понятно, как рыцари и мужчины, выбрали самый трудный путь, легким путем идут обезьяны и женщины.

Сигизмунд встревожился, я видел, какие складки пытаются появиться на его чистом безморщинном лбу.

– Сэр Ричард… это что же… мы можем стать умными?

– Что, уже готов вернуться?.. Не трясись, такое случится не скоро. И то, если человек будет учиться на собственных ошибках. Но мы же не будем, верно? Иначе начнем избегать неприятностей, как эти, тьфу, умные, а какие же мы только рыцари, если без приключений?

Его лицо просветлело, глаза зажглись задором.

– Как вы правильно говорите, сэр Ричард!.. Да и вообще, я подумал… представляете?.. что тот, кого привели к цели, не имеет права считать, что он ее достиг. А так как меня ведете вы, то это на вас может рухнуть мудрость, после чего вы в монастырь или в симеоны-столпники…

Я уж было подумал, что это он острит, но юный рыцарь говорил настолько серьезно, с ясным лицом, что я только принял надлежащий скорбный вид и кивнул.

Трава поднималась сочная, зеленая, весна дружная, с жаркими днями и прохладными ночами, все идет в рост, я буквально слышал, как скрипит земля, выпуская из себя молодые побеги. Конь Сигизмунда то и дело на ходу срывал верхушки трав, мой шел как бронетранспортер новейшего поколения, который питается только обогащенным ураном.

По этому зеленому полю брела в нашу сторону босоногая и в коротком платьице девчушка лет пяти, очень серьезная, деловитая, обеими руками прижимала к груди большой берестяной туесок. Рыженькие волосы свободно падают на спину, серьезный такой деревенский ребенок с поцарапанными ногами и сбитыми в кровь коленками, с засохшими корочками на месте старых ссадин.

Сигизмунд поинтересовался:

– Не тяжело, малышка?..

Она отрицательно помотала головой, обеими ручонками прижала к груди сокровище, глядя на огромных людей, что на конях, недоверчиво, исподлобья.

– Что насобирала? – поинтересовался Сигизмунд. – Грибы?

Она снова помотала головой.

– Ягоды?

Она ответила тихим детским голоском:

– Мед…

Я тронул коня, Сигизмунд поехал рядом, но я слышал, как он начинает ерзать, железо звякает, оглядывается, наконец я услышал его растерянный голос:

– Не понимаю…

– Что, сэр Сигизмунд?

– Как насобирала мед, ее же пчелы заедят!.. Маленькая такая, хрупкая! И как мед не вытекает, сейчас же жарко… И почему не видно жилья?

Я сказал ему в тон:

– И куда исчезла, как только мы проехали? Не стоит сушить голову, сэр Сигизмунд, над умными вопросами, а то, не дай Господи, сами умными станем. Иначе спросишь, откуда мед вообще, ведь снег только что стаял, когда пчелы наносить успели?..

Он задумался, пробормотал озадаченно:

– А в самом деле…

– Думаю, – сказал я ободряюще, – за поворотом нам вообще могут настучать по голове. И по ушам.

Он понял мои слова буквально, с лязгом опустил забрало, вытащил из ножен меч и поехал чуть впереди, чтобы благородно принять удар на себя, а я тем временем метну свой всесокрушающий молот. Я же косился на его дурацкое копье, слишком длинное, огромное и тяжелое, удобное только для схватки с таким же точно закованным в железо рыцарем. Сигизмунд не дурак, понимает его непригодность в таком походе, но в то же время как это оставить или потерять копье, символ рыцарства?

За весь день мы так ни с кем и не подрались, то есть не совершили во славу Господу никаких богоугодных подвигов, не прославили копьем и мечами его славное и кроткое имя, хотя несколько раз над нами пролетали драконы, присматривались, но оказались не настолько тупыми, чтобы бросаться на закованных в железо существ, когда есть олени, лоси, туры и, на худой конец, простолюдины.

Вечером долго любовались великолепным закатом, Господь Бог превзошел себя и порадовал нас просто сказочным зрелищем, при виде которого даже самый заядлый атеист твердо уверится в существовании Творца, иначе на фиг кому нужна эта божественная красота захода солнца?

Хвороста усердный Сигизмунд натаскал много, костер разгорелся такой жаркий, что пришлось отползать. Длинные языки оранжевого огня рвались в небо, трепетали, искры взлетали стремительно, трещали уже там, вверху, взрывались крохотными бомбочками. Круг света был широк, даже озарил в трех шагах каменную кладку, покрытую серо-зеленым мхом.

– Бесподобно, – проговорил Сигизмунд восторженным шепотом. – Солнце – счастье, однако и ночь… хоть и прибежище Зла, но видно же, что ее создал Господь! В ней столько божественного очарования, умиротворенности, спокойствия, тишины…

– Тиха украинская ночь, – согласился я, – но сало надо перепрятать!

Он посмотрел непонимающе:

– Сало? Зачем?

– Когда Горький появлялся в Антарктиде, пингвины начинали робко прятать в утесах сало, масло и другие продукты. Не понял? Я сам не понял, однако давай половину ночи побудь на страже, а потом разбуди, поменяемся.

Он насторожился, быстро повертел головой.

– Ожидаете опасности?

– Очень уж хорош вечер, – объяснил я. – И весь день никто не бросился из кустов. И не встретился. Пора бы, как думаешь?

В ночной тиши раздался негромкий смех. Пламя костра выхватило двух молодых женщин, одну в длинном платье до пят, что умудрялось не скрывать округлый прелестей ни бедер, ни высокой груди, ни даже соблазнительных линий живота, а другая едва прикрытая легкомысленным прозрачным шарфиком, похожим на сизый дымок от костра. Обе с длинными черными волосами, рассыпавшимися по спине, темноглазые и с пухлыми сочными губами, смеющиеся, игривые, сразу же принявшие эротические позы, когда и бедра просятся в жадные ладони, и грудь тычется в лицо, и мягкий горячий живот прижимается к твоему животу.

Я сказал Сигизмунду тихо:

– Молчи. Пока не заговоришь, не ответят. Пока не пригласишь – сами не подойдут.

Он шепнул в ответ потерянно:

– Да знаю, только разве упомнишь…

Девушки хихикали и покачивали бедрами, ноги длинные и стройные, а задницы высоко вздернутые, оттопыренные. Обе двигались под слышимую только им музыку, смеялись, полные сочные губы раздвигались, одна томно высунула кончик языка и облизала губы, я перехватил хитрый дразнящий взгляд, другая ухватила обе груди и, глядя на нас, насмешливо потрясла ими из стороны в сторону. Это был вызов, я ощутил, как мышцы моих ног напряглись, посылая сигнал встать и пойти, а пальцы конвульсивно дернулись, словно я уже хватаю за эти… да, за эти самые, горячие, мягкие, налитые жизнью…

Рядом послышался стон. Сигизмунд смотрел безумными глазами, по бледному лицу катились крупные капли, на висках вздулись темные, как пиявки, жилы. Женщины смеялись громче, подошли осторожно на шажок, дальше, похоже, что-то мешает, моя святость, наверное, первая вскинула руки над головой, отчего крупная грудь вызывающе натянула тонкую ткань, обнаженная начала напевать и ритмично хлопать в ладоши, а скромница начала танец, вроде бы тихий, но наполненный иронией, пародийный, отчего еще больше проступила эротичность движений, откровенность желаний.

Сигизмунд застонал громче, лицо исказилось, он начал приподниматься. Я поспешно ударил его по плечу.

– Сядь!.. Весь стриптиз испортишь!

Он вздрогнул, посмотрел с сумасшествием во взгляде.

– Что?

– Не мешай, – сказал я настойчиво. – Если пойдешь к ним, я гавкну на этих… ночных бабочек. Исчезнут, как будто увидели… понятно кого. Пусть пляшут.

Он прошептал в отчаянии:

– Сэр Ричард… Мне бы вашу твердость паладина…

– Это другая твердость, – ответил я хмуро. – Меня столько раз кидали эти вот… и через колено, и через… словом, и Матери Божьей не поверю. Смотри, но не влезай. Голого и босого оставят, да еще и одурманенного с больной головой. А вот так пусть стараются.

Он покачал головой, глаза не отрываясь следили за танцующими девушками. Я тоже смотрел на их движения, сравнивал с теми, что видел раньше, и хотя стриптизерши моего мира эротичнее, фигуры у них нашейпингованные, сиськи – как спелые дыни, а соски торчат, будто раскаленные кончики стрел, но в этом неотесанном мире и такое вот – супер, а если уж по большому счету, то в принципе все равно, на кого залезть и соргазмить: на кухарку или принцессу, органы размножения у всех одинаковы, и как их ни камасутрь, концовка всегда одна и та же.

– Ложись и спи, – посоветовал я. – А они пусть оттанцуют всю программу… Девушки, судя по всему, не замужем, а перебиваются случайными связями. Надо учитывать, что весной нас возбуждает не красота женских ног, а сам факт их наличия, верно? С другой стороны, чем меньше девушек мы любим, тем больше времени на сон, а это совсем не лишнее.

Он смотрел на меня отчаянными глазами. Странный я паладин в его глазах: все понимаю, могу Божьим словом изгнать их туда, откуда появились, или обратить в дым, но бездействую. Не поддаюсь, но и не борюсь со злом. А что зло, это же видно: все женщины – зло, а чем красивее, тем это создание дьявола злобнее, хоть и забавнее.

– Я не смогу заснуть, – прошептал он убито.

– Попробуй, – посоветовал я. – К счастью, есть такая хитрая вещь, как поллюция… Можешь сам, только не в мою сторону. Это снизит накал, уменьшит силу их… воздействия. Ненадолго, но заснуть успеешь. Что за мир создал Господь: как много девушек хороших… но тянет что-то на плохих?

Он смотрел исподлобья, подозрительно, старался узреть, где именно насмешничаю, но я держал лицо очень серьезным и даже говорил совершенно серьезно, хоть и с иронией, но уже по своему адресу, по адресу всей цивилизации, что загоняет вот в такие смешные тупики, когда боремся, хотя можно бы не бороться, ибо сказал же один английский гомосек, что лучший способ побороть соблазн – это поддаться ему…

А что, мелькнула мысль, если в самом деле позвать эту девицу, трахнуть ее, всю измять и попользовать грубо, без церемоний, я ж в бесцеремонном мире, их чарам не поддаюсь, а истрахавши их обеих, я утвердю свой мужской примат, свой верх, свою победу…

Я вздрогнул, ибо голос Сигизмунда раздался далеко сзади, из-за спины, а обе женщины уже передо мной, от них пахнет разогретыми телами, сочной плотью, готовой покорно смяться под моим грубым натиском, губы распухли и в покорном ожидании, глаза томно полузакрыты…

– Сэр Ричард!..

За спиной раздались шаги. Я резко обернулся, молодой рыцарь с белым от ужаса лицом торопился ко мне, протягивал руку, пальцы тряслись.

– Все в порядке, – ответил я хриплым от страсти голосом. – А вы… женщины, изыдите. Обе! Как-нибудь в другой раз.

Обе, обрадованные, что с ними наконец-то заговорили, весело и звонко затараторили:

– Милостивые рыцари, позвольте скрасить вас досуг!

– Доблестные герои, мы утолим неистовый жар в ваших чреслах!

– …а потом снова разожжем…

– мы будем ласковыми!

– … и покорными…

– Мы сделаем все-все, чтобы усладить вас!

– В другой раз, – сказал я твердо. – Первым делом – самолеты, ну а девушки – потом. Изыдите!..

Сигизмунд повторил слабым голосом:

– Изыдите…

Я посмотрел в его страдальческое лицо, добавил:

– Но как-нибудь еще заглядывайте. На огонек… или прямо в постельку.

Девушки перестали щебетать, глаза округлились, а ротики приоткрылись уже не эротически, а от удивления. Я повернулся к ним спиной, взял Сигизмунда за плечо и потащил обратно к костру. Когда мы обернулись, женщины исчезли, в мире стало пусто, тоскливо и одиноко. Сигизмунд тяжело вздохнул.

– Сэр Ричард… мы победили?

– Да, – подтвердил я. – Только, боюсь, не потому, что были сильны, а соблазны были недостаточно… гм… Хотя я чуть было не влип, ты меня спас. Они сумели задвинуть мне хитренькую мысль, что если я сгребу их, потрахаю, а потом выгоню, сказав с торжеством, что все равно знаю, кто они, то этим я как бы победю… Ни фига, в этих ситуациях победитель вовсе не тот, кто сверху. Женщина и под тобой, истраханная и в разорванной одежде, всегда победительница. Так что не надо нам этих внеолимпийских состязаний. Давай спать, завтра день тоже нелегкий.

– Господи, помоги мне, – пробормотал Сигизмунд, – дай мне стойкость, какую обнаружил святой Ипонисий…

Я вспомнил портрет седобородого старца с изможденным лицом, сказал утешающее:

– Большая разница, не хочет грешить человек или не может. Ты – герой, Сигизмунд! Тебя вообще можно в святые, даже кастрировать не обязательно. Даже я чуть было не влип, лох…