– Откуда ты знаешь?
Он не ответил. Она не стала переспрашивать. Он знает ее насквозь, всю, и если она изменилась за восемь лет, прошедших после расставания с ним, то эти изменения незначительны. Ее жизнь как стоячая вода. Или как песок в пустыне. Да, скорее как песок. Пять лет назад она ездила отдыхать в Тунис, взяла экскурсию в Сахару, и пустыня поразила, а вернее, подавила ее своей неподвижностью, своей не то что неизменностью, но абсолютной невозможностью перемен.
До Большого Козихинского доехали быстрее, чем все это промелькнуло у Сони в голове.
– Сашка еще в августе говорил, что ты в Москве, – сказала она, открывая дверь своей квартиры. – И с тех пор здесь?
– Нет, конечно. Улетал, сегодня снова прилетел. Что мне здесь было три месяца делать? Да и жить негде.
– Тебе ведь тетя квартиру оставила?
Соня сразу спохватилась, что ее вопрос основан на сведениях, которых сам он ей не сообщал. Но Шаховской не обратил на это внимания.
– Я туда пустил гастарбайтеров, – ответил он. – Квартира в таком состоянии, что больше никто в ней жить не станет. А возиться с ремонтом нет смысла, я ее продаю.
«Какое мне до всего этого дело? – подумала Соня. – И как странно, что я говорю с ним так… бесстрастно».
– Проходи в комнату, – сказала она. – А я сварю кофе.
В комнату он проходить не стал, а пошел за ней в кухню и, прислонившись к краю подоконника, смотрел, как она взбивает желтки с ликером. Его взгляд беспокоил. Соня обернулась.
Она впервые за сегодняшний вечер смотрела на него так близко и прямо, что видела его лицо во всех подробностях. Шаховской был старше на пятнадцать лет, но теперь выглядел если не моложе, то точно свежее, чем она. Соня давно замечала эту свежесть в лицах знакомых, живущих в Израиле. Удивляться нечему: море, солнце, фрукты – с чего лицу быть отечным и серым? У Бориса оно стало за прошедшие восемь лет таким бронзовым, что даже необыкновенные сумеречные глаза не были уже на его лице главными. А может, они просто перестали притягивать Соню, втягивать ее в себя.
– Как ты живешь? – спросила она.
Раз он не обращает внимания на бестактность ее вопросов, то лучше задавать их, чем молчать.
– Как никогда раньше. Я очень доволен.
– Замечательно.
– Ты стала светской.
– С чего ты взял? – удивилась она.
– Люди не говорят в обычной жизни таких отстраненных слов, как «замечательно».
Какое право он имеет ее оценивать? Соня наконец рассердилась.
– А может быть, я именно хочу говорить с тобой отстраненно, – сказала она.
– Может быть.
– Зачем ты хотел меня видеть?
– Кофе убежит.
– Не беспокойся. Так зачем?
– Для гармонизации своего внутреннего пространства.
– Теперь я могла бы сказать, что ты стал светским. Но не скажу. Хотя про гармонизацию пространства тоже звучит отстраненно, согласись.
– Не соглашусь. Для меня такие вещи насущны. И не только для меня.
– А для кого еще?
– У меня три миллиона подписчиков.
Об этом Соня знала. Она даже посмотрела несколько его роликов на ютюбе, и они показались ей не то что не интересными, но бесконечно далекими от всего, что в принципе могло быть ей интересно, не говоря уже о чем-то большем, чем просто интерес.
– Значит, тебе гармонии и без меня хватает, – пожала плечами она.
– Не скажи. Гармония не дается раз и навсегда, ее надо в себе поддерживать. В какой-то момент я понял, что мне для этого необходимо встретиться с тобой. В прошлый свой приезд и понял. Вот, решил встретиться. Рад, что ты не против.
«Мне все равно», – чуть не ответила Соня.
Но тут в джезве поднялся кофе, она сняла его с огня, налила в фарфоровую чашку, поставила ее перед Борисом, достала из буфета коробку с конфетами.
– Конфет не надо, – сказал он.
– Фигуру бережешь? – Соня улыбнулась. – Тебе можно не беспокоиться.
Он был не только загорелый, но и поджарый, гибкий какой-то, в каждом его движении чувствовалась свободная сила.
– Потому и не беспокоюсь, что берегу, – ответил он. – Тоже раз и навсегда не дается. Из сладкого – только финики.
– Фиников нет.
– Неважно.
– Расскажи, как твои дела, – сказала Соня.
Она вылила остаток кофе из джезвы в свою чашку и села напротив Бориса за стол.
– Ты же знаешь, – пожал он плечами.
– Я только о твоем ютюб-канале знаю.
– А это основное. Все остальное так или иначе с этим связано.
– Да?
Она просто не знала, что сказать. Не знала, о чем с ним говорить.
– Да. Я, конечно, понимал, что эмигрировать в сорок пять лет с филологическим образованием, да еще в такую сложную страну, как Израиль, это очень непросто будет. Но одно дело знать, а другое – в пекарне у арабов тесто месить.
– Прямо вот так?
– Ну а как? С моим бэкграундом работа могла найтись только физическая. И хорошо еще, что здоровья на нее хватило и что квартиру сразу купил. Хотя по сравнению с моей московской это не квартира была, а слезы. Но главное, перспектив же никаких, вот от чего меня в такую депрессию бросило, что о самоубийстве думал уже не абстрактно, а технически. Но это как раз и дало перспективу.
– Что дало перспективу, самоубийство? – не поняла Соня.
– Депрессия. Слава богу, образование позволило отличить ее от плохого настроения. Стал лечиться. А это же групповая терапия, всё проговаривается, и не раз: что с тобой происходит, чего ты хочешь добиться, что для этого надо делать сию минуту, через день, через неделю, почему именно это, а не то, почему именно тебе. Учишься, находясь среди людей, выстраивать внутри себя систему, которая даст тебе возможность существовать.
– И ты научился.
– А куда было деваться? Жить захочешь, еще не тому научишься. Но главное не в этом.
Борис смотрел на Соню так, что не оставалось сомнений: он хочет, чтобы она спросила, в чем главное. Он всегда умел добиться, чтобы она спрашивала, и не просто спрашивала из вежливости, а хотела бы получить ответ.
– В чем же главное? – спросила она.
– В том, что люди меньше думают о насущном, чем принято считать. Не философы, а самые обычные люди с не слишком развитыми навыками мышления больше всего хотят получить не конкретный ответ на вопрос, что им делать для элементарного обустройства своей жизни, а некую общую матрицу. Необъяснимо, но факт. Не где мне найти хорошо оплачиваемую работу, а как мне научиться отличать свою миссию от своего призвания, как привязывать к этому свои навыки, что такое вообще навыки, какие нейронные связи задействованы в их активации и как эти связи развивать.
Объяснять такие вещи Борис умел всегда, ей ли не знать. Матрица, которую он выстроил для нее, девочки, сделала ее жизнь стройной и осмысленной. Собственно, и его издательский дом был такой же матрицей, только имевшей материальные очертания.
– Я поняла, – сказала Соня. – Ты добился возможности заниматься тем, что тебе нравится и при этом приносит деньги.
– Немалые.
– Это же хорошо.
– Конечно.
– Но тогда зачем…
– Ты мне затем, что я не знаю другой женщины, которая была бы так гармонична.
Он всегда говорил прямо. Но, наверное, Соня успела от этого отвыкнуть. И молчала теперь, потому что не знала, что на это сказать.
– Я предлагаю тебе поехать со мной, – сказал Борис. – Или приехать ко мне. Если тебе нужно время, чтобы подумать.
Все-таки он поразительный человек! Является через восемь лет, после… всего, что произошло, и ведет себя при этом так, будто не произошло ничего и будто этих восьми лет не было вообще.
– А ты считаешь, подумать мне не нужно? – усмехнулась Соня.
– Допускаю, что может быть нужно.
– Ну спасибо!
– Ты зря сердишься. Если у тебя кто-то есть, просто скажи об этом. В остальном же… Я же знаю от Сашки, что представляет собой твоя работа. Не думаю, что ты ею увлечена.
– А если ошибаешься? Если все-таки увлечена?
– Я предложил бы тебе более живое и денежное занятие.
– Вести твои соцсети?
– Если хочешь – пожалуйста. Хотя их и так ведут. С определенного числа подписчиков я перестал справляться с этим самостоятельно. Да и уровень потребовался профессиональный. Но сейчас я затеваю офлайн-школу, уже весной. И в связи с этим будет интересная работа.
Он впервые смотрел на нее тем взглядом, который она помнила. Тем самым, бездонным.
– Но я… – растерянно пробормотала она.
– Тебе пора выходить из анабиоза, Соня. – Дрогнул уголок его губ. Что-то дрогнуло у нее в сердце. – Я же вижу, какая ты сейчас. А работа правда будет интересная. К тому же Израиль весной – это очень красиво.
– Весна не вечная, – машинально проговорила она.
– Боишься жары? Не беспокойся. У меня хороший дом. Летом в нем прохладно.
– Тебе по-прежнему нравится ошеломлять.
– Может быть. Но сейчас у меня другая задача. Я просто хочу, чтобы ты приехала ко мне.
«Я просто хочу». Он стал загорелый, внешне почти неузнаваемый, но по сути не изменился совершенно.
– Это будет школа для людей, которые хотят научиться, как им наилучшим образом прожить лучшую часть своей жизни, – сказал Борис.
– Лучшую – это какую? Студенческие годы?
– Следующие двадцать пять лет после пятидесяти. Возможно, и больше. – Он заметил тень недоверия в Сониных глазах и добавил: – Мы ведь первое поколение, которое получило их для полноценной жизни. Такой подарок от эволюции. Есть силы, опыт, здоровье – при грамотном отношении, конечно. Нет социальных обязательств, или по крайней мере они не такие масштабные, как раньше. Значит, есть свобода. И почти никто не знает, что со всем этим делать.
– Но откуда же знать? – пожала плечами Соня. – Никого ведь этому не учили.
– Именно! Ты сразу улавливаешь суть. Нас этому не учили, потому что до нас этого времени ни у кого не было. В школе учили, как подготовиться к юности, в универе – ко взрослой жизни. А после пятидесяти наступала старость, готовиться следовало только к смерти, и чему тогда учиться? Не новой же профессии, не путешествиям, не любви!
– Тоже новой?
– У кого как. Во всяком случае, новому ее качеству. В общем, я скоро начну набор в эту мою весеннюю школу. Она будет не дешевая и для не самых заурядных людей. С которыми надо разговаривать очень убедительно.
– Ты это умеешь.
– Да. И ты тоже.
– Это спорно.
– Это совершенно бесспорно, Соня. – Тоненько звякнула о блюдце его чашка. Сверкнули глаза. – Твоя убедительность… Неуловимая непреклонность, так бы я назвал. Как раз то, что убеждает людей в том, что настоящую правду знаешь только ты.
Соня улыбнулась.
– Никто не знает настоящей правды.
– Это не важно, – поморщился Борис.
Узнал ли чеховскую цитату? Наверное. Он знал все, что знала она, и еще что-то большее.
– Что же важно? – спросила Соня.
