– Удивительно, что англичане дали разрешение американцам несколько месяцев жить в хижине Шеклтона, – сказал я.
Мистер Перри ухмыльнулся.
– Они не давали. И почти наверняка не дали бы. Адмирал Бэрд не спрашивал разрешения у англичан. Он просто отправил меня туда с двумя санями с семимесячным запасом продовольствия – парни вернули сани и собак на базу Бэрда через день после того, как высадили меня, – да, и еще с ломом, чтобы открыть дверь и заколоченные окна. Той зимой собаки могли бы составить мне компанию. Дело в том, что адмирал не желал меня видеть. И поэтому отправил как можно дальше, но в такое место, где у меня был шанс пережить зиму. Адмирал любил делать вид, что занимается наукой, но на самом деле ни в грош не ставил наблюдения за пингвинами или их изучение.
Я все записал, до конца не понимая, но чувствуя, что по какой-то причине это важно. Мне было непонятно, как использовать хижину Шеклтона в своем новом романе, еще без названия и с туманным сюжетом.
– Шеклтон и его люди построили хижину в тысяча девятьсот девятом… Когда я туда пришел, там еще сохранился корпус снегохода, который они оставили, – рассказывал Перри. – Наверное, она еще там – в Антарктике все ржавеет и разлагается очень медленно. Сомневаюсь, чтобы эта чертова штуковина проехала хотя бы десять футов по глубокому снегу, с которым столкнулся Шеклтон, но англичане любят всякие технические прибамбасы. Кстати, адмирал Бэрд тоже. Как бы то ни было, в начале антарктической осени меня высадили около старой хижины. Это было в марте тридцать пятого. Забрали меня в начале антарктической весны – в первых числах октября – того же года. Моя работа состояла в наблюдении за пингвинами Адели в большой колонии на мысе Ройдс.
– Но это же антарктическая зима. – Я умолк, уверенный, что сейчас скажу несусветную глупость. – Мне казалось, пингвины Адели не… понимаете… не зимуют там. Я думал, они появляются на мысе Ройдс где-то в октябре и уходят вместе с птенцами – теми, кто выжил, – в начале марта. Я ошибаюсь? Наверное, ошибаюсь.
– Вы абсолютно правы, мистер Симмонс. Когда меня высадили, я как раз успел увидеть, как последние два или три пингвина ковыляют к воде и уплывают в море – в начале марта вода у мыса Ройдс начинает замерзать, так что открытое море вскоре оказалось за десятки миль от хижины, – а забрали меня весной, в октябре, до того, как пингвины Адели вернулись, чтобы образовать колонию, найти себе пару и высиживать птенцов.
Я покачал головой.
– Не понимаю. Вам приказали сидеть там… Боже мой, больше семи месяцев, почти восемь… чтобы наблюдать за колонией на мысе, в которой не было пингвинов. И большую часть времени без солнечного света… Вы ученый, мистер Перри, биолог или что-то в этом роде?
– Нет, – ответил он с той же кривой улыбкой. – В Гарварде я специализировался на английской литературе – американская литература восемнадцатого и девятнадцатого веков и много британской. В двадцать третьем, когда я выпускался, Генри Джеймса еще не изучали. Джеймс Джойс опубликовал своего «Улисса» всего за год до этого, в двадцать втором, а «Портрет художника в юности» вышел шестью годами раньше. Год я провел в Европе, катаясь на лыжах и лазая по горам – в двадцать один я получил небольшое наследство, – а в двадцать четыре прочел в журнале «Трансатлантическое обозрение» Форда Мэдокса Форда[3 - Форд, Форд Мэдокс (наст. Форд Герман Хюффер, изменил имя после Первой мировой войны) (1873–1939) – английский писатель, поэт, литературный критик и редактор журналов.] один рассказ и решил, что должен немедленно покинуть Швейцарию и поехать в Париж, чтобы встретиться с молодым человеком по фамилии Хемингуэй и показать ему мои собственные произведения.
– И вы так и поступили? – спросил я.
– Да, – улыбнулся мистер Перри. – Хемингуэй время от времени подрабатывал корреспондентом «Торонто стар» в Европе, и у него в запасе имелся ловкий трюк, чтобы избавляться от таких надоедливых визитеров, как я. Мы встретились у него в кабинете – маленькой, грязной комнате, – и он сразу же повел меня вниз в кафе, чтобы выпить кофе. А через несколько минут поступил со мной так же, как и со всеми остальными – посмотрел на часы, сказал, что ему нужно возвращаться к работе, и удалился, оставив будущего писателя в кафе.
– Вы показали ему свои рассказы?
– Конечно. Он взглянул на первые несколько страниц трех из них и посоветовал мне не бросать основную работу. Но это совсем другая история, правда? Мы, старики, склонны отвлекаться и болтать попусту.
– Это интересно, – выдавил из себя я. Но думал совсем другое: «Подумать только, встретиться с Хемингуэем и услышать, что ты не писатель… Что он при этом чувствовал? Или Перри просто меня разыгрывает?»
– Итак, вернемся к тому, что вас интересует, мистер Симмонс, – Антарктике с тридцать третьего по тридцать пятый год. Адмирал Бэрд нанял меня в качестве палубного матроса, а также с учетом моего альпинистского опыта. Понимаете, ученые планировали исследовать несколько горных пиков во время той экспедиции. Я ни черта не знал ни о науке, ни о пингвинах, да и теперь знаю немногим больше, несмотря на все эти каналы с документальными фильмами о природе, которые транслируют тут по кабельному телевидению. Но в тысяча девятьсот тридцать пятом это не имело значения, потому что смысл состоял в том, чтобы я не попадался на глаза адмиралу до антарктической весны, когда мы все должны были покинуть континент.
– Значит, вы семь месяцев провели в одиночестве, темноте и холоде, – растерянно пробормотал я. – Чем вы так разозлили адмирала?
Мистер Перри разрезал яблоко маленьким, но очень острым складным ножом и предложил мне дольку. Я не стал отказываться.
– Я его спас, – тихо ответил он, жуя свою дольку яблока.
– Да, Мэри говорила, что вы были в составе маленькой группы, которая в тридцать четвертом вызволила адмирала Бэрда из одиночного заточения на передовой базе.
– Совершенно верно, – подтвердил мистер Перри.
– Ему было неприятно видеть одного из своих спасителей, и он сослал вас в хижину Шеклтона на мысе Ройдс, чтобы вы пережили такое же одиночество, как он? – Мне это казалось бессмысленным.
– Вроде того, – кивнул Перри. – Разве что я не отравился окисью углерода, как адмирал… и меня не вызволяли, как его. И он каждый день связывался по радио с нашей базой «Маленькая Америка». У меня не было радио. И какой-либо связи с базой.
– В составе группы, которая спасла Бэрда предыдущим августом, – сказал я, заглянув в заметки, сделанные на основе рассказа Мэри и поиска в справочниках (в 1991-м еще не было «Гугла»), – вы вместе с тремя другими людьми преодолели несколько сотен миль в условиях полярной зимы, когда немногие знаки, предупреждавшие о лабиринтах из трещин, сдуло ветром или занесло снегом, сотни миль в почти полной темноте на снегоходе, представлявшем собой просто «Форд-Т» с металлической крышей. Вы и еще трое с базы «Маленькая Америка».
Мистер Перри кивнул.
– Доктор Поултер, мистер Уэйт и мой непосредственный начальник по части снегоходов И. Дж. Демас. Именно Демас настоял, чтобы я вел снегоход.
– Это была ваша обязанность во время экспедиции?.. Спасибо. – Перри протянул мне еще одну дольку вкусного яблока.
– Будучи матросом, я много возился с этими проклятыми вездеходами и в конечном итоге летом часто возил на них ученых, которым нужно было за пределы базы, – объяснил старик. – Полагаю, мистер Демас думал, что у меня наилучшие шансы уберечь нас всех от расщелины, даже в темноте. Когда мы обнаружили, что большая часть предупреждающих знаков исчезла, нам пришлось вернуться, но мы сразу же предприняли новую попытку, даже несмотря на ухудшение погоды.
– И все же это выглядит так, будто адмирал Бэрд вас наказывал, – сказал я, ощущая во рту свежий аромат яблока. – Отправил на семь месяцев в одиночное заключение.
Джейк Перри пожал плечами.
– «Спасение» – он очень не любил, когда кто-то употреблял это слово, – раздражало адмирала. С доктором Поултером и мистером Уэйтом он ничего сделать не мог, поскольку в экспедиции они были важными шишками, но Демасу поручил такую работу, чтобы редко его видеть. А меня он посылал в летние экспедиции, а затем отправил на мыс Ройдс на всю антарктическую зиму. В конечном итоге адмирал Бэрд даже не упомянул меня в отчете о своем… спасении. Моей фамилии нет в большинстве книг об Антарктике.
Я был поражен низостью и мелочностью адмирала Бэрда.
– Отправить вас одного на всю зиму на мыс Ройдс – это равносильно одиночному заключению. – Голос выдавал мой гнев. – И без радио… Адмирал Бэрд спятил после трех месяцев одиночества – а у него была ежедневная радиосвязь с «Маленькой Америкой».
– Без радио, – ухмыльнулся мистер Перри.
Я пытался это понять, но не мог.
– Была ли какая-то цель – или причина, – чтобы вы провели семь месяцев в изоляции и пять в полной темноте в хижине Шеклтона на мысе Ройдс?
Мистер Перри покачал головой, но ни в его лице, ни в голосе не отразилось гнева или обиды.
– Как я уже говорил, меня взяли в экспедицию, чтобы лазать по горам. После того как мы спасли Бэрда – нам пришлось делить с ним маленькую подземную пещеру, которая служила ему передовой базой, с восьмого августа, дня нашего прибытия, до двенадцатого октября, когда Бэрд и доктор Поултер улетели на «Пилигриме», – я наконец отправился в летние экспедиции, где мой опыт альпиниста пригодился ученым.
– «Пилигрим» – это самолет? – спросил я.
Мистер Перри имел полное право сказать: «А что еще это могло быть, если они на нем улетели? Громадный альбатрос?» – но старик лишь вежливо кивнул.
– В начале экспедиции у них было три самолета – большой «фоккер»… – Он умолк и улыбнулся. – То есть «фоккер», мистер Симмонс. Ф-о-к… – произнес он по буквам.
– Понял. – Я улыбнулся. – Зовите меня Дэном.
– Если вы будете звать меня Джейком.
К моему удивлению, это оказалось трудно – то есть непринужденно называть его Джейком. Я редко смущаюсь в присутствии известных или авторитетных людей, но мистер Перри произвел на меня глубокое впечатление. Даже после того, как несколько минут спустя мне удалось произнести «Джейк», мысленно я продолжал называть его мистером Перри.
– В любом случае, у них был большой «фоккер», именовавшийся «Голубой клинок»… который разбился при первой же попытке оторваться от земли – то есть ото льда – после нашего прибытия в Антарктику. Еще имелся даже больший по размерам гидросамолет «Уильям Хорлик», однако он, похоже, всегда стоял на техническом обслуживании. Поэтому в октябре, когда мы добрались до подземного убежища во льду и починили там вентиляцию, за адмиралом Бэрдом и доктором Поултером послали маленький моноплан «Пилигрим» – как только стабилизировалась погода. Помню, что те несколько недель ожидания доктор Поултер наблюдал за звездами и метеорами и измерял атмосферное давление – Бэрд был слишком болен и растерян, чтобы этим заниматься. Высокая концентрация окиси углерода не лучшим образом повлияла на мозг адмирала. Затем, после того как в августе «Пилигрим» забрал адмирала Бэрда и доктора Поултера, мы с Уэйтом и Демасом отправились на вездеходе назад, к «Маленькой Америке»… как раз вовремя, чтобы я успел поучаствовать в экспедициях в горы Хейнса.
– Вы присоединились к экспедиции, чтобы взбираться на горы в Антарктиде?
Постучав, вошла Мэри и принесла нам обоим лимонад, ненадолго прервав разговор. Лимонад был вкусным, домашнего приготовления.
Мистер Перри кивнул.
– Это единственное, что я умею. Единственная причина моего участия в экспедиции. Альпинизм. Конечно, я умел обращаться с моторами и разбирался в другом оборудовании… и поэтому в конце концов зимой, когда мои альпинистские навыки были не нужны, стал обслуживать снегоходы Демаса… Но я отправился в Антарктику ради гор.
– И много у вас было восхождений? – спросил я.
Перри улыбнулся, и взгляд его голубых глаз снова стал задумчивым.
– Пик Мак-Кинли в то лето тридцать четвертого… нет, конечно, не гора Мак-Кинли, а вершина с тем же названием у самого Южного полюса. Несколько безымянных пиков на хребте Хейнса… Ученые искали там мхи и лишайники, и я доставил всех целыми и невредимыми на уступы, потом взобрался на вершину и спустился, чтобы помочь с оборудованием. Летом тридцать четвертого я покорил гору Вудвард на хребте Форда, потом горы Реа и Купер, потом Саундерс. С технической точки зрения ничего интересного. Много работы на снегу и на льду. Большое количество расщелин, ледяных утесов и лавин. Жан-Клоду понравилось бы.
– Кто такой Жан-Клод? – спросил я.
Задумчивый взгляд мистера Перри снова стал сосредоточенным.
– Нет, нет. Просто альпинист, которого я знал много лет назад. Он любил решать проблемы, связанные со снегом, льдом и трещинами. Да, еще я покорил горы Эребус и Террор.
– Эти две последние – вулканы, – заметил я, пытаясь показать, что кое-что знаю о Южном полюсе. – Названы в честь британских кораблей, да?
Мистер Перри кивнул.
– Их назвал в тысяча восемьсот сорок первом году Джеймс Кларк Росс – его считают первооткрывателем Антарктиды, хотя его нога не ступала на континент. Корабль ВМС Великобритании «Эребус» был его флагманом, а кораблем «Террор» командовал его заместитель, некий Фрэнсис Крозье.
Я все записал, не зная, пригодится ли мне это в предполагаемой книге о гигантских мутантах, пингвинах-убийцах, напавших на хижину Шеклтона.
– Несколько лет спустя Крозье был заместителем у сэра Джона Франклина, когда в северных ледяных полях были потеряны и «Эребус», и «Террор», – почти рассеянно прибавил мистер Перри, словно заканчивал мысль. – То есть британские ледоколы, – с улыбкой уточнил он. – Не вулканы. Те на своих местах.
– Они утонули? – Я поднял голову от блокнота. – Два судна, в честь которых были названы вулканы, «Эребус» и «Террор»… Они затонули несколько лет спустя?
– Дело обстоит гораздо хуже, Дэн. Они исчезли. Сэр Джон Франклин, Фрэнсис Мойра Крозье и еще сто двадцать семь человек. Они пытались пройти Северо-Западным проходом, и к северу от Канады два судна и все люди просто… исчезли. На необитаемых островах нашли человеческие кости, но до сего дня не обнаружили никаких следов ни кораблей, ни большинства людей.
Я лихорадочно писал. Северный полюс и экспедиции к нему меня не интересовали, но больше ста человек и два судна просто… исчезли без следа? Я спросил полное имя капитана Крозье, и мистер Перри произнес его по слогам, словно ребенку.
– В любом случае, – заключил мистер Перри, – поскольку адмирал Бэрд не хотел видеть меня рядом с собой – полагаю, я напоминал ему о почти преступной небрежности, когда он едва не отравил себя газом в своей разрекламированной «Передовой базе» и вынудил других людей рисковать жизнью для его спасения – в мою следующую и последнюю антарктическую зиму, то приказал мне в одиночестве «наблюдать за пингвинами» в хижине Шеклтона на мысе Ройдс. С марта по октябрь тридцать пятого.
– Наблюдать за пингвинами, которые уже ушли, – сказал я.
– Да. – Усмехнувшись, мистер Перри скрестил руки на груди, и я снова поразился, какие сильные у него предплечья. На них были заметны несколько шрамов. Старых шрамов. – Но осенью, прежде чем стало совсем холодно, я каждый день вдыхал невыносимую вонь помета из колонии пингвинов.
– Наверное, это выглядело как настоящее наказание, – повторил я, с ужасом представляя подобную изоляцию и чувствуя настоящий гнев из-за мелочности адмирала Бэрда. – Я имею в виду не помет. Чувство, что вы в одиночном заключении.
В ответ Перри лишь улыбнулся.
– А мне нравилось, – сказал он. – Те зимние месяцы в хижине Шеклтона были одними из лучших дней в моей жизни. Конечно, одиноко и холодно… временами очень холодно, поскольку хижина на мысе Ройдс не была предназначена для обогрева всего одного человека, и ветер каждый день находил дорогу через тысячи щелей и трещин… но чудесно. С помощью брезента и старых ящиков Шеклтона я соорудил у двери маленькое убежище, где мог поддерживать тепло, хотя иногда по утрам мех росомахи вокруг отверстия в моем спальном мешке покрывался инеем. Но само ощущение… просто чудесное. Необыкновенное.
– Той зимой вы покоряли горы? – спросил я и тут же сообразил, что вопрос глупый. Кто полезет на горы в полной темноте и при температуре минус шестьдесят или минус семьдесят?
Удивительно, но Перри снова кивнул.
– Люди Шеклтона взбирались на гору Эребус – по крайней мере, на край вулканического кратера – в тысяча девятьсот восьмом, – сказал он. – Я поднимался на вершину трижды, разными маршрутами. Один раз ночью. Да, считается, что первое зимнее восхождение на Эребус совершил британский альпинист Роджер Майер всего шесть лет назад, в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, но зимой тридцать пятого я дважды поднимался на вершину вулкана. Не думаю, что это есть хотя бы в одном справочнике. Наверное, я не рассказал об этом никому, кто мог бы это записать.
Он умолк, и я тоже молчал, снова задавая себе вопрос, не разыгрывает ли меня этот чудесный старик. Затем он встал, взял старый ледоруб с деревянной ручкой и сказал:
– Всего несколько месяцев назад… минувшим январем… арматурщик со станции Мак-Мердо, парень по имени Чарльз Блэкмер, совершил одиночное восхождение на гору Эребус за семнадцать часов. Об этом писали разные альпинистские журналы, поскольку он установил официальный рекорд. Улучшил старый на много часов.
– А вы отмечали время подъема на гору пятьюдесятью шестью годами раньше? – спросил я.
Мистер Перри улыбнулся.
– Тринадцать часов и десять минут. Правда, это было уже не первое восхождение. – Он рассмеялся и покачал головой. – Но вам это ничем не поможет, Дэн. Что вы хотите знать об исследовании Южного полюса?
Я вздохнул, понимая, что совсем не подготовился к интервью. (И в определенной степени к разговору вообще.)
– А что вы можете мне рассказать? – спросил я. – То, что нельзя найти в книгах.
Перри потер подбородок. Послышался шорох седой щетины.
– Понимаете, – тихо сказал он, – когда смотришь на звезды у горизонта… особенно в сильный холод… они как будто дрожат… прыгают влево, затем вправо… и одновременно колеблются вверх-вниз. Думаю, это как-то связано с массами очень холодного воздуха над землей и замерзшим морем, которые действуют как подвижные линзы…
Я лихорадочно записывал.
Мистер Перри усмехнулся.
– Неужели эта банальность действительно поможет написать роман?
– Заранее неизвестно, – ответил я, продолжая писать.
Как выяснилось, прыгающие у горизонта звезды появились в предложении, занимавшем конец первой и начало второй страницы моего романа «Террор», который вышел шестнадцать лет спустя и был посвящен неудачной попытке сэра Джона Франклина пройти Северо-Западным проходом, а вовсе не Антарктике.
Но мистер Перри умер от рака задолго до того, как был опубликован «Террор».
Впоследствии я выяснил, что мистер Перри участвовал в нескольких знаменитых восхождениях, а также в экспедициях на Аляску, в Южную Америку и восхождениях на К2[4 - К2 (Чогори, Дапсанг, Годуин-Остен) – вторая по высоте горная вершина после Джомолунгмы в мире (8611 м). Самый северный восьмитысячник мира. Расположена в горной системе Каракорум, находится к северо-западу от Гималаев.], а не только в трехгодичной экспедиции к Южному полюсу, которую мы обсуждали в тот летний день 1991 года. Наше «интервью» – по большей части милый разговор о путешествиях, храбрости, дружбе, жизни, смерти и судьбе – длилось несколько часов. И я так и не задал самого главного вопроса: вопроса о том, что он пережил в Гималаях в 1925 году.
Могу сказать, что к концу нашего разговора мистер Перри устал. Дыхание у него стало хриплым.
Увидев, что я это заметил, он сказал:
– Зимой мне удалили часть легкого. Рак. Второе, вероятно, тоже поражено, но метастазы распространились везде, так что добьют меня не легкие.
– Мне жаль, – произнес я, остро чувствуя неадекватность этих слов.
Мистер Перри пожал плечами.
– Если я доживу до девяноста, Дэн, то выиграю не одно пари. Больше, чем вы можете себе представить. – Он усмехнулся. – Но самое любопытное, что у меня рак легких, а я никогда не курил. Никогда. Ни разу в жизни.
Я не знал, что на это ответить.
– Еще один парадокс состоит в том, что я переехал в Дельту из-за близости к горам, – прибавил он. – А теперь задыхаюсь после подъема на небольшой холм. Сотня футов пастбища на окраине города, а я дышу так, словно вскарабкался на высоту двадцати восьми тысяч футов.
Я по-прежнему не знал, что сказать – наверное, ужасно лишиться легкого из-за рака, – но не догадался спросить, где и когда он поднимался на высоту 28000 футов. Зона выше 25 000 футов, или 8000 метров, называется «зоной смерти», и не без оснований: на такой высоте альпинист слабеет с каждой минутой, кашляет, задыхается; ему всегда не хватает воздуха, и он не в состоянии восстановить силы во время сна (тем более что заснуть на такой высоте практически невозможно). Впоследствии я спрашивал себя, называл ли мистер Перри 28 000 футов в качестве примера, как трудно ему дышать, или действительно поднимался на такую высоту. Мне было известно, что Винсон, самая высокая гора Антарктиды, чуть выше 16 000 футов.
Но прежде чем я собрался задать умный вопрос, мистер Перри хлопнул меня по плечу.
– Я не жалуюсь. Просто мне нравится иронизировать. Если в этой несчастной, печальной и беспорядочной вселенной есть Бог, этот Бог – горькая ирония. К примеру… вы успешный писатель.
