Юлия Резник "Верная"

Верная
Юлия Резник

Я не ждал, что у ворот зоны меня кто-то будет встречать. Тем более дочь человека, благодаря подставе которого я в своё время и загремел на нары. Но вот она здесь. В должности не то моей заместительницы, не то очередной надзирательницы. Так, по крайней мере, думает тот, кто ее прислал. А что же на самом деле?…

Содержит нецензурную брань.

Юлия Резник

Верная

Глава 1

Евгения

– Евгения Александровна, мы приехали. Я тут припаркуюсь, да?

Голос водителя выводит из задумчивости. Перевожу взгляд на уже съехавшую к обочине машину сопровождения и оборачиваюсь назад, где за нами следует ещё одна. Губы кривятся в улыбке. Где мы припаркуемся, давно уже решено охраной. Свой вопрос Костя задаёт скорее из чувства такта, что я ценю.

– Да, конечно, – подтверждаю, словно без этой вялой отмашки мы развернёмся и рванём прочь. Шины размеренно шуршат по гравию. Им здесь отсыпана обочина вдоль высокой бетонной стены с тянущимся поверху «украшением» в виде колючей проволоки. Зона как зона. Насколько я вообще могу об этом судить. Впереди высокие металлические ворота, выкрашенные ядрёной зелёной краской. У ворот собралась толпа.

– Журналюги уже понаехали, – озвучивает мои мысли водитель. Вычислить тех не трудно. У кого-то на груди болтаются камеры, кто-то держит в руках микрофон. Молча отворачиваюсь к окну и опускаю стеклоподъёмник. В салон врываются приглушённые голоса, смешки и раскалённый влажный воздух. Наверное, это чушь, но мне кажется, будто здесь особенный аромат. На ум приходит слово «казённый». Так, наверное, пахнет безнадёга. И дураку понятно, что здешних сидельцев ничего хорошего впереди не ждёт. А впрочем, может, они и не замечают совсем, чем дышат. Я же улавливаю здешние запахи, как всякий зверь улавливает незнакомое.

– Как душно… – жалуюсь, хотя, казалось бы, чего роптать – закрой окно и дыши кристально чистым рафинированным воздухом с легкой отдушкой дорого парфюма, кто же тебе мешает?

– Вокруг болота, Евгения Александровна. Их тут столько, что ни пройти, ни проехать.

– Не знала.

– Да я бы тоже не знал. У меня жена из этих мест.

Только Костик замолкает, как с грохотом открывается железная дверь. Журналюги всё бросают и спешат наперерез вышедшему с охраняемой территории зоны мужчине. Кислород в моих лёгких заканчивается прежде, чем я понимаю – тревога ложная. Это не мой подопечный, а какой-то незнакомый парень. Он прячет лицо под низко натянутой на глаза бейсболкой и шагает вперёд, не оглядываясь, да и вообще не глядя по сторонам. Его никто не встречает. Может, не дождались. Вот, например, как моего будущего начальника. А может, его в принципе не было кому ждать.

Влага болот налипает на лицо густой липкой плёнкой.

– Евгения Александровна, вы бы окошко прикрыли. Кажется, к нам идут…

И правда. Очевидно, журналисты, наконец, сообразили, за кем могли прислать такой солидный кортеж. Тру виски, про себя прикидывая количество метров, отделяющих нашу машину от ворот. Судя по всему, здесь метров сто, не меньше. И эти сто метров ему придётся пройти под прицелами камер и тычущихся в лицо микрофонов… Меня передёргивает.

Не дождавшись, что я закрою окно по-доброму, водитель делает это сам. Да-да, я в курсе, что ничего не решаю. Все мои действия продиктованы сверху. Даже сейчас в ушах звенит голос отчима:

– Что-то не так, Евгения?

Этот голос как всегда холоден и строг. Но я давно уже выросла и могу ответить, не дрожа, как перепуганный заяц, внятно сформулировав свои мысли:

– Я просто не понимаю, зачем мне ехать к чёрту на рога, чтобы просто его встретить. Это же четыреста километров!

– Вот и хорошо! В дороге как раз будет время, чтобы ввести нашего сидельца в курс дела. У тебя всё? – отчим бросает нетерпеливый взгляд на часы. – У меня ещё совещание в Центробанке.

– Что мешает мне это сделать в офисе? Когда он хоть немного придёт в себя.

Мой голос ровен, хотя хочется заорать: «Твою ж мать, папа, (мне с самого детства велено называть отчима именно так), человек вышел на волю после почти шести лет отсидки, дай ты ему хотя бы дух перевести! Дай ему смыть с себя тюремную вонь хотя бы…»

– Нам не нужно, чтобы он приходил в себя, – отчим поднимается из кресла, опирается мясистыми ладонями о шикарный стол из морёной карельской берёзы и, вот так надо мной нависая, придавливает взглядом. – Горозия – тёртый калач. Нужно понять, что у него на уме. Это тоже твоя задача, Евгения. Проблемы нам не нужны.

– Я думала, он освобождается для того, чтобы решать проблемы, а не для того, чтобы их создавать, – не могу удержаться от замечания.

– Никогда не знаешь, как будет, – отрезает отчим, давая понять, что дальше спорить с ним бесполезно. И вот я здесь, за четыреста километров от дома. Окно плотно прикрыто, воздух на комфортных плюс двадцать, но мне всё равно жарко, будто внутри что-то медленно тлеет. Возможно, моё нетерпение.

– Костя, а давай-ка попробуем прорваться на территорию.

– Что вы, Евгения Александровна! Это ж режимный объект.

Закатываю глаза. Когда это нас, интересно, останавливало? Правила созданы для простых смертных. А мы тут все – небожители. Усмехаюсь.

– Всё же попытайся. Не надо нам перед прессой маячить.

Как я и думала, спустя десять минут и пару коротких переговоров посредством висящей на ухе водителя гарнитуры, нам разрешают въехать на территорию. Ворота с лязгом захлопываются, отсекая наш кортеж от всего остального мира. Я выхожу из машины. Здесь откуда-то берётся сквозняк. Волосы взметаются над головой и падают на грудь. Раздражённо отбрасываю их за спину и неторопливо оглядываюсь. Где-то я вычитала, что для осуждённых вроде Горозии существуют специальные элитные тюрьмы. Усмехаюсь, потому как ничего элитного здесь и в помине нет. Клумба с редкими чахлыми бархатцами и высохшей в камень землёй, барачного типа унылое здание, провалы зарешеченных окон в зелёных, местами облупившихся и рассохшихся рамах, в которые, должно быть, страшно дует зимой. Я ёжусь – так, словно посреди лета ощущаю этот пронизывающий до костей холод. Отсюда хочется сбежать через минуту. О том, что мой новый начальник после этапирования из СИЗО провёл здесь почти пять лет, я стараюсь не думать.

Кто-то принимается громко улюлюкать. Наверное, выйти из машины было не самым моим разумным решением. С другой стороны, ну не нападут же на меня на территории охраняемой зоны? Пальцем поправляю очки на переносице. Нервы натягиваются тем сильней, чем дольше минут проходит. Ожидание наскучивает предсказуемо быстро. Голову печёт, горло пересыхает то ли от этой жары, то ли от несвойственного мне волнения. Хочется сжаться, спрятаться, чтобы перевести дух. Но я держу эмоции в узде. Мне ещё понадобятся силы. Как же это всё не по-человечески долго. А как ему?

Наконец, в будке КПП замечаю какое-то движение. Я застываю, кажется, врастая высокими каблуками в утоптанную кирзовыми сапогами землю. Мучительно хочется всё отмотать назад. Вернуться в себя, в свой кокон, в свой выстраданный покой. Но дверь открывается, и я понимаю, что покой теперь мне только снится, хотя сразу его даже не узнаю. Нет, он всё также высок, очень высок, выше меня на целую голову, а ведь я не из Дюймовочек. Лица не вижу – он прячется под капюшоном уродливого… свитера? Господи боже, на дворе под сорок, а он в свитере. Почему? И, часом, не он ли делает фигуру Горозии… такой массивной? Тот Серго Горозия, каким я его запомнила, был поджар, скорей даже сух.

Отмираю, делаю шаг вперёд. Всё ж каблуки вросли в землю только в моих фантазиях. На деле же ничего подобного, естественно, не происходит. С удивлением понимаю, что Горозия никуда не торопится. Достаёт из кармана сигарету и, закуривая, принимается о чём-то болтать с человеком в форме, прямо не сходя с порога пропускного пункта. Неужто за столько лет не наговорился? Или по-прежнему считает себя такой важной задницей, которую и весь мир, не то что мы с Костиком, подождёт? Усмехаюсь и отвлекаюсь на телефон. Осиротевшие за день моего отсутствия подчинённые обрывают мессенджеры. Я уже знаю (пришлось поинтересоваться), когда тот или иной из них появился. Мне много что пришлось узнать, чтобы не попасть впросак самой, и не поставить в неловкое положение Горозию. За шесть лет, что он провёл за решёткой, мир стремительно изменился. Важно было понимать, какие новшества Сергей Зурабович успел застать, а какие ему только предстоит освоить. Мессенджеры, к счастью, входят в первую категорию.

Пока я отвечала на самые важные сообщения, Сергей Зурабович, очевидно, наговорился. Не решаясь сразу поднять глаза, я замечаю сначала его ноги в каких-то жутких мокасинах (почему он не надел ничего из того, что я ему отправила?), голенища джинсов и простецкий целлофановый пакет с барахлом. Почему-то этот пакет в его руках особенно врезается в мою память…

– Добрый день. – Не знаю, как смогла это произнести вслух. Горло сжимается, будто колючая проволока с забора, прикинувшись мне на шею, затянулась удавкой.

– Да. Точно. Добрый. А вы…

– Я ваш заместитель. В новом проекте.

Чёртов капюшон. Под ним ничего ведь не рассмотреть… Пальцы чешутся – так его снять хочется!

– Вот как? А что вас, заместитель, привело в такие дальние края?

– Меня Евгения зовут. Евгения Александровна…

Он криво улыбается. И снова тянется за сигаретой. Подкуривает обычными спичками. Язычок пламени освещает лицо и руки. Грубые, с коротко стрижеными ногтями и шершавой даже на вид кожей на костяшках.

– Ну, мне, очевидно, представляться не надо. Так что я хотел бы получить ответ на свой вопрос. Что… – он затягивается, – …вас сюда привело?

– Желание составить вам компанию в длинной дороге? – накидываю варианты. Горозия молчит и смотрит на меня, не мигая. Почему-то в голове всплывают слова «время над ним не властно». Но это полная чушь. Наша зона – не чёртов SPA-курорт. Годы, проведённые в ней, никого не красят. И Горозию – тоже. В противовес погрузневшей фигуре, его лицо, наоборот, заострилось, кое-где на нём обозначились морщины и только взгляд… взгляд остался прежний, волчий. Такой глянет – возникает одно желание: упасть перед ним на спину и завилять хвостом, которого нет.

Что ж, его дух не сломлен. И это хорошо. Это просто великолепно.

– Не верю, – голос тоже совсем другой, в нём больше нет бархатистых южных ноток, что магнитом притягивали к Горозии баб. Теперь в нём есть некоторая хриплость, что не удивительно, учитывая, сколько он курит.

Чувствую, как мокро становится в подмышках. И это в тончайшей блузке из натурального шёлка. Я не знаю и знать не хочу, как ему в свитере. Провожу тыльной стороной руки по лбу, стирая испарину.

– Давайте в машине поговорим, – предлагаю я, кивком указывая в направлении заботливо распахнутой водителем двери. Сергей Зурабович затягивается – настолько, что фильтр шипит и отходит, – чтобы дисциплинированно выбросить окурок в урну. А потом садится в салон. Я же медлю несколько секунд, чтобы собраться с силами, и присоединяюсь к нему лишь тогда, когда эта задержка уж слишком нарочито затягивается.

– Мне поручено поздравить вас с освобождением и передать, что вы можете обращаться к… – закатываю глаза, – с любой просьбой. Наверху не ждут, что вы присоединитесь к работе тут же, но, я совру, если скажу, что у нас есть время на раскачку.

Горозия молчит и, не снимая чёртового капюшона, скрывающего его, глядит в окно. Где-то там, не солоно хлебавши, остаются репортёры. Мимо пробегают пожухшие пыльные свечки тополей, а за ними поля, поля и никаких болот, из-за которых, как я думала, мне не дышится. Даже если мы будем гнать, как ненормальные, на дорогу уйдёт по меньшей мере три часа. Мы так и будем молчать? Впрочем, если он хочет, так, может, даже и лучше.

Едем где-то уже минут десять, когда Сергей Зурабович резко бросает:

– Остановитесь.

Естественно, его никто не слушает. Только я, так и не сумев расслабиться, вскидываюсь.

– Зачем? Что такое?

– Парня подберём.

Я оглядываюсь. По дороге бредёт тот самый молодой человек, что вышел раньше Горозии.

– Это ваш друг?

– В зоне нет друзей. Да остановите вы чёртову машину! До города хоть его подбросим, ливень заходит.

Удивительно, но это действительно так. Буквально за несколько минут небо, по которому бежали редкие облака, всё, аж до линии горизонта, затянуло свинцово-серым.

– Костя, остановись.

– Ну не сюда же его, Евгения Александровна.

Горозия отрывается от спинки, смахивает капюшон рукой и весь напрягается, будто готовый вцепиться в глотку тому, кто посмел ему возразить.

– Сюда не надо. И так не развернуться, – сглатываю я. – Пусть ребята его подберут. Да, Сергей Зурабович?

Горозия, чуть помедлив, кивает и, снова отвернувшись к окну, отдаёт ещё одно распоряжение:

– И температуру понизьте. Жарко, как в сауне.

Вообще-то нет. Но спорить я не решаюсь.

Глава 2

Серго

Ладно, каюсь. Может, переборщил. Может, в салоне не жарко вовсе. Может, виной всему чёртов свитер, в котором я прячу нездоровую синюшную бледность, выдающую сразу, что я сидел. Какого хрена меня это волнует – стараюсь не думать. Все всё понимают: мне нечего стыдиться и не перед кем оправдываться. Да я и не стал бы, но… Не хочу, чтобы меня видели таким. Единственное, что я не учёл – что жарко будет настолько. Как-то в последнее время погода не сильно радовала нас теплом. Лето, а ты только посмотри – холодрыга. Хорошо, если плюс пятнадцать. А от наползающей с болот сырости, кажется, и того холодней. Всё в грибке и чёрной, невыводимой плесени. Мне её вонь теперь всюду чудится. Или это от меня несёт? Прячу нос в горловине. Я под свитером мокрый как мышь. М-да… Стискиваю зубы и отодвигаюсь от своей, блин, помощницы ещё на пару сантиметров. Чтобы её никогда эта вонь не коснулась. Чтобы вонь не достигла носа той, кто привык ко всякому там лимитированному парфюму. Его-то я сразу уловил, что тебе собака-ищейка. И ведь вполне возможно, в жар меня бросил именно этот сбивающий с ног аромат. Тонкий, многогранный, неописуемый… Вон, даже крылья носа подрагивают. Будто мало ему. Будто ещё и ещё надо… Этот запах прежней жизни хотелось нюхать, как кокаин. Нет, жрать, давясь. Пока не придёт насыщение.

Кстати, насчет последнего – время к обеду, зарапортовались с моими бумажками, а привыкший к жизни по строгому расписанию желудок уже даёт о себе знать. Но этот голод едва ли сильней другого, того, что в меня вгрызся минутой ранее и всё никак не отпускал. Перестать бы об этом думать, но я, напротив, отматываю память чуток назад.

Зрение уже не то, что раньше, но Лёшку-петуха, которого на зоне пользовали все кому не лень, я замечаю издали. Там, за колючкой, с такими возиться – вредно для кармы. Это правило, которое усваиваешь быстро. Но сейчас – какого чёрта? Кто мне и что предъявит?

– Остановитесь, – отвыкшее отдавать приказы горло царапает каждое слово.

– Зачем? Что такое? – выныривает из своих дум Евгения, мать её, Александровна.

– Парня подберём.

Она оглядывается, придерживаясь рукой за спинку шикарного кожаного дивана. Так, что теперь её грудь с напряжёнными какого-то хрена сосками, выступающими под блузкой, располагается аккурат вровень с моими глазами.

– Это ваш друг?

– В зоне нет друзей. Да остановите вы чёртову машину! До города хоть его подбросим. Ливень заходит.

В моём голосе через край раздражение… В штанах – через край тесно.