Артем Драбкин "Прорыв Линии Маннергейма"

НОВАЯ КНИГА ПРОЕКТА «Я ПОМНЮ»! Перед читателем впервые предстает окопная правда Советско-финской (Зимней) войны 1939-1940 гг., которая отодвинула границу от Ленинграда накануне Великой Отечественной, и войны 1941—1944 гг. (или как ее называют в финской литературе – «Войны-продолжения»), закончившейся взятием Выборга и прекращением Финляндией военных действий против СССР. На страницах этой книги вы услышите живые голоса пехотинцев, танкистов, летчиков, артиллеристов Красной Армии, прорвавших казавшуюся неприступней Линию Маннергейма и сражавшихся на Карельском фронте против союзных Третьему Рейху финских войск. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Яуза

person Автор :

workspaces ISBN :978-5-00155-531-5

child_care Возрастное ограничение : 16

update Дата обновления : 14.06.2023


Командиром телефонной роты был капитан Рудаков. Простой, спокойный, рассудительный. Однажды я вздремнул за коммутатором. Он меня не ругал, только по-отечески отчитал, пожурил.

На каком языке финны говорили между собой?

По-русски. По-фински, может быть, иногда мы и говорили, если рядом не было русских.

И все финны хорошо говорили по-русски?

Да, все. Некоторые говорили с акцентом, но большинство говорило по-русски чисто.

Как кормили?

Кормили нас хорошо. Преобладала каша – гречневая и перловая. Последнюю называли шрапнель. Всегда было мясо, чай или кофе. Давали по 50 г водки, но я ее не пил, отдавал своему начальнику.

В Финской народной армии издавалась газета Kansanarmeja (Народная армия) на трех языках: финском, карельском, русском. Вы ее читали?

Нет, не помню такой. Во время Великой Отечественной у нас была дивизионная газета, но недолго.

Как вы узнавали новости?

От политрука роты. Каждое утро он проводил политинформацию 10–15 мин, оповещал о событиях в мире и на фронте.

Вы знали о больших потерях со стороны СССР?

Специально об этом никто не говорил. Но по сарафанному радио слухи о больших потерях до нас доходили. Говорили, что у финнов очень много снайперов с автоматами и мы несем из-за этого большие потери. Говорили также, что если бы мы могли применить танки, то разгромили бы врага, но это был невозможно из-за озер и лесисто-болотистой местности.

Ходили разговоры, что Шапошников, начальник генерального штаба РККА, составил план ведения войны с финнами и принес его на подпись Ворошилову. Ворошилов ответил ему:

– Что ты! Какой план? Шапками закидаем!

Возможно, это байка, но….

Вы писали домой?

Да. Писали то, что можно было. Нам об этом объявили. Нельзя было писать, например, на каком участке фронта ты воюешь. Можно было о здоровье и пр. Письма просматривались, ставилась печать. Я писал, скорей всего, на финском, мать лучше знала финский.

Вам приходилось встречаться с генерал-майором Аксели Анттила, возглавлявшим ФНА?

Лично встречаться не приходилось. Говорили, что он был человек необразованный, военного дела не знал. Он родился в Финляндии, бежал во время гражданской войны в СССР, по-русски говорил плохо. Телефонистам было запрещено разговаривать с абонентом. Анттила звонит и говорит:

– Масиину и пулэмэтсика.

Все понимали, что это значит «машину и пулеметчика», ему требовалась машина с охраной. Мы звонили по соответствующим адресам. Причем это было против всяких правил, но мы были так проинструктированы, что если звонит Анттила, то выполнять, иначе он разозлится и начнет шуметь. Мне нужно прерывать работу за коммутатором, звонить в транспортный отдел, вызывать машину, потом звонить в охрану, т. е. в другой отдел.

У Аксели Анттилы был немецкий приемник. Приемник сломался. Он вызывает мастера, тот посмотрел и объясняет:

– Товарищ комдив, лампы перегорели.

– Так почините.

– Но мы не можем починить лампы.

– Зачем ты тогда пришел? Пошел вон!

На телефонной станции нас было 12 человек. 6 человек за двумя коммутаторами, а 6 были линейными надсмотрщиками. Их дело было чинить линии, если что-то порвалось. Мы были под Зеленогорском, а война уже откатилась под Выборг. У нас было тихо, линейным надсмотрщикам было нечего делать. Мы приняли на станции решение, чтобы все работали за коммутатором, тогда мы будем в два раза меньше дежурить. Стали учить этих линейных надсмотрщиков

А разве было возможно, чтобы в армии бойцы сами распределяли обязанности?

В этой армии не было настоящей дисциплины. Мы понимали, что мы не имеем права этого делать. Решили, что ученик будет работать, когда мало звонков. После 18:00 служебные переговоры прекращаются. Но было решено, что, если звонит № 1 (Анттила), тогда ученик ничего не трогает. Он снимает «арматуру», дает «учителю», и тот все делает. У нас все шло хорошо. Но однажды Анттила позвонил не со своего номера, а с номера дежурного по части № 6. Он говорит свою коронную фразу. Ученик не реагирует. Такое правило.

Анттила повторяет ее опять. Учитель видит, что творится что-то странное. Хочет у него взять наушники, а ученик, думая, что он делает все правильно, сказал:

– Да пошел ты.

Мы поняли, что случилось что-то невероятное. Бежит дежурный майор по штабу:

– Снять ремни!

Это значит, что ты арестован. Всех нас арестовали и привели к Анттиле. По уставу ему нужно было поручить разобраться с нами своему адъютанту.

Он спросил:

– Кто сказал, пипить твою мать? Пошли вон все отсюда!

Я не помню фамилию начальника штаба, но у меня впечатление, что многими вопросами, в которых Анттила не был компетентен, занимался он. Начальник штаба обладает большими правами, он имеет право приказывать от имени командира. Он звонит командиру полка и говорит:

– Командир дивизии приказал.

И тот должен выполнить его приказ. И только после этого он докладывает командиру дивизии, что он от его имени дал такой-то приказ. Этого требовала обстановка, некогда было согласовывать. Командир дивизии может потом позвонить и отменить, но я таких случаев не знаю. У нас начальники штабов всегда были грамотные.

По радио исполняли советскую песню «Принимай нас, Суоми, красавица»?

Нет, не помню. В доме в Куоккале, где размещался штаб, были патефон и много пластинок – русских и финских. Мы их слушали иногда. В Ривьере местное население все ушло, пустые дома. В одном доме я нашел очень хорошие лыжи. В свободное время я катался по окрестностям. Когда мы переезжали, я хотел их взять с собой, но было много другого груза.

Около нашего штаба была деревня, куда поместили всех, кто не успел эвакуироваться. Я туда ходил пару раз и менял хлеб на молоко. Хлеба нам давали много. Когда я пошел первый раз, то увидел, что один старик копается в огороде. Я спросил его (на финском):

– Что, дедушка, уже весенними работами начал заниматься?

Но он не понял моего юмора и обругал:

– И ты с этими красными заодно!

Ваши командиры позволяли вам общаться с местным населением?

Никто ни на кого не обращал внимания. Никого давления, запретов не было. Мы делали, что хотели.

Какое настроение было у бойцов? Кто-нибудь рвался на фронт? Были ли настоящие добровольцы?

Нет. Никто не рвался. Не помню, чтобы были добровольцы.

Приходилось сталкиваться с финской пропагандой?

Однажды я пришел на почту дивизии. По радио шла передача. Работники почты не обращали никакого внимания. Сейчас не помню точно, на каком языке она была, но я прислушался. Это была финская радиостанция. Высмеивалось советское руководство.

– А вот у них такой козел с бородкой, его зовут Калинин.

Я поспешил уйти с почты.

Передавали из финской церкви, пастор говорил о великом несчастье, постигшем страну, призывал к борьбе, спасению отечества.

Я настраивался и ловил финские войсковые радиостанции, когда они вели между собой переговоры, и сообщал об этом разведотделу. Около месяца я их слушал, но добыть ценной информации не удалось. Они, например, говорили: «7,65 и 5000». 7,65 – это был винтовочный калибр и сколько штук. Но где они лежат – это было неизвестно.

Стали говорить, что весь штаб скоро переедет под Выборг и мы вступим в бой. А вдруг – конец войне. Никаких предварительных намеков. В этот день я сидел за коммутатором, работал. Вдруг звонит 18-й номер, который считался транспортной частью. Незнакомый голос на ломаном русском сообщил:

– Скажите всем, чтобы больше сюда не звонили.

Я удивился. Почему мне звонят, а не начальству. Затем объявили, что война закончилась. Уже потом я узнал, что это было сообщение из Народного правительства, возможно, от Отто Куусинена. Все обрадовались и надеялись, что мы скоро вернемся домой.

В начале 1990-х годов проходили встречи ветеранов Зимней войны – финских и советских. Я в них участвовал, в том числе и как переводчик. Встречи происходили на бывшей границе в местечке Кивиниеми (сейчас Лосево). Финны приезжали на 5–6 автобусах. Привозили складные столы, провизию. Мы тоже приезжали на автобусе, привезли огурцы, колбасу, водку. Я познакомился со многими ветеранами. Меня звали в гости в Финляндию. Финны привозили и отдавали нам одежду. Финнов интересовала наша водка, она выпивалась моментально. Было много разговоров о войне – Зимней и «войне-продолжении» 1941–1944 годов.

Меня мучил вопрос:

– А почему вы вообще вступили в войну на стороне немцев? Почему не объявили нейтралитет?

– Если бы мы объявили нейтралитет, немцы сразу оккупировали бы Финляндию, и вам пришлось бы воевать еще и на нашей территории с немцами. Мы вернули себе только наши исконные земли.

– Но вы же захватили часть Карелии с Петрозаводском?

– Это был необходимый тактический ход.

Мы сидели за одним столом, общались, смеялись, вспоминали войну. Финны рассказывали:

– У вас была неоднократно возможность окружить нас, но вы этого не знали. У вас была плохая разведка.

Оказались мифом снайперы-кукушки, во всяком случае массово, как говорилось в советской пропаганде, они не применялись. Никаких упреков никто не высказывал. Через несколько лет эти встречи резко закончились.

После окончания Зимней войны я продолжил службу в Петрозаводске. Финскую народную армию преобразовали в 71-ю стрелковую дивизию. Наш 1-й батальон связи назвали 126-м батальоном связи. Нас снова переодели в красноармейскую форму. Я был также инструктором по лыжной подготовке, учил новобранцев с юга. В 1940 году меня наградили 10-дневным отпуском домой за хорошую службу по ходатайству командира батальона. Я съездил домой.

Как вы узнали о начале Великой Отечественной войны?

Наш батальон связи находился в Петрозаводске. Мы были в летних лагерях на границе с Финляндией. Сосновый лес, палатки, в каждой шесть человек. Было воскресенье, выходной, солнечный день. Занятий не было. Мы пошли на речку, загорали. Я был уже командиром взвода. Ко мне подходит рядовой Смирнов. Не отдал честь старшему по званию, не попросил разрешения обратиться. Говорит неуверенно:

– Товарищ старший сержант, там, там… там тревогу объявили.

Мы не спеша пошли, по радио передают речь Молотова. Мы свернули лагерь, у нас были подготовлены боевые позиции. Меня сразу назначили начальником главной радиостанции, которая поддерживала связь между полками дивизии.

Финны начали боевые действия 26-го числа. На встречах ветеранов я спрашивал:

– Почему вы начали воевать через четыре дня?

– Когда немцы напали на СССР, Маннергейм сразу послал письмо Сталину и ждал ответа четыре дня. Какое письмо, до сих пор неизвестно, архивы молчат. Ответа он не получил.

Я думаю, Маннергейм просил Сталина о переговорах.

Финны превосходили нас силами в три раза. Но мы ни разу не отступили без приказа. Между Финляндией и Карелией сплошного фронта не было и не могло быть: там леса, болота, озера. Были только участки фронта. Дальше я высказываю свое мнение. Если война идет на участках, с фланга обойти нельзя, то численное превосходство не имеет значения. Окружение было невозможно. Поэтому больших потерь не было. Было невозможно поставить артиллерию, пустить танки. Наше отступление было организованным.

В начале войны в нашу часть прибыл особый отдел НКВД проверять радистов. Всех вызывали, чтобы рассказать автобиографию. Я рассказал, что мой отец был арестован в 1937 году. Когда комиссия уехала, меня вызывают в штаб батальона связи «в полном боевом» со всем имуществом. Я подхожу и слышу резкий голос начальника штаба, капитана Богданова:

– Ну что, в пехоту его?

Неужели обо мне речь? Если в «полном боевом», это значит, что меня из части будут переводить. Видимо, он говорил с начальником связи. Я пришел к начальнику связи Овчарову, и он мне сказал:

– Во-первых, ты ни в чем не виноват. Мы тебя не сдадим. Перейди на один месяц в телефонную роту и побудь там. А через месяц все успокоится.

Месяц я был в телефонной роте, таскал провода. Командир взял на себя колоссальную ответственность, потому что не выполнил решение НКВД. Я оправдал его доверие, у меня ни разу не было отсутствия радиосвязи.

Лиц финской национальности использовали в разведке в тылу врага?

В начале войны в 71-й стрелковой дивизии не было разведбатальона. Почему такой недосмотр, никто не мог понять. Его создал Кукконен Йорма Эдуардович. Он сам предложил стать начальником группы разведчиков. Сначала это была только группа, а не батальон. Он обошел все полки. Выбрал 100 человек рослых ребят. По глазам узнавал, какой это человек. Его группа стала брать языков. На основе этой группы был создан разведбатальон, во главе которого встал Кукконен.

Меня вызывает начальник связи. Я прихожу, жду в приемной и слышу разговор. Там идет спор обо мне. Кто-то говорит, что Гюннинена нельзя посылать.

– Этого посылали – никакой связи, того посылали – никакой связи. А у Гюннинена был хоть один случай, чтобы связи не было? Послать, и все!

Меня назначили начальником радиосвязи разведбатальона. В мою задачу входило держать связь между штабом батальона и штабом дивизии. Батальон входил в тыл на 30 км, многие радисты с переносными станциями не имели связи. До нас у Кукконена уже перебывало много радистов, которые не могли обеспечить радиосвязь. Они брали слабые радиостанции на 10 км. Я сам выбирал радиостанцию и взял двуколку с лошадкой Красавчиком. Эта радиостанция брала связь на 30 км. И у меня не было ни одного случая отсутствия связи. Мне помогал отличный слух, и я ловил даже малейшие шумы в радиусе 30 км.

Кукконен принял меня прохладно. Я с радистом Шишиным шел в его разведбатальон 6 часов 30 км по лесной дороге. В середине пути мы сделали проверку связи. Когда мы пришли, Кукконен стоял на крыльце. Я доложил ему, как положено по уставу, а он мне:

– Ну вот что, пока радиосвязи не будет, ни спать, ни есть!

А мы такие усталые. Я ему зло отвечаю:

– Вам, товарищ капитан, когда нужна радиосвязь?!

– В 10 часов надо передать сообщение.

– Товарищ капитан, в 10 часов сообщение будет передано. А когда нам спать и есть – это наше дело.

– Ну смотри.

Мы с радистом Шишиным поели, легли спать. В 8 утра мы связались со штабом дивизии. Все работает.

Я доложил Кукконену, что можно передавать сообщение.

– И что, можно передать?

– Да.

Я передал зашифрованную телеграмму и получил через 10 минут ответ.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом