Когда они ушли, Гектор Адонис обернулся к доктору Натторе и сказал:
– Вам, дорогой коллега, придется уволиться из университета и ехать практиковать в Рим.
– Вы с ума сошли? – гневно воскликнул тот.
– Нет, в отличие от вас. Приглашаю вас отужинать со мной сегодня; я объясню вам, почему наша Сицилия – отнюдь не райский сад.
– Но с какой стати мне уезжать? – протестовал преподаватель.
– Вы сказали «нет» дону Кроче Мало. Сицилия недостаточно велика для вас двоих.
– Но он же добился своего! – возопил доктор Натторе в отчаянии. – Его племянник станет доктором. Вы с ректором одобрили это решение.
– А вы – нет. Мы одобрили его, чтобы спасти вам жизнь. Но все равно вы теперь меченый.
В тот вечер Гектор Адонис пригласил шестерых профессоров, включая доктора Натторе, в один из лучших ресторанов Палермо. У каждого из них днем побывал «человек чести», каждый согласился изменить оценки незадачливому студенту. Доктор Натторе в ужасе выслушал их рассказы, а потом сказал:
– Но на медицинском факультете это недопустимо, только не с врачами!
И тут они лишились последнего терпения. Профессор философии спросил, с какой это стати Натторе ставит медицину выше сложных мыслительных процессов и священного бессмертия души. К концу ужина тот согласился уволиться из Университета Палермо и эмигрировать в Бразилию, где, как уверили его коллеги, хороший хирург может сколотить себе состояние на операциях желчного пузыря.
В ту ночь Гектор Адонис спал сном праведника. Но на следующее утро ему поступил срочный звонок из Монтелепре. Его крестник Тури Гильяно, ум которого он пестовал, чьим великодушием восхищался, чье будущее уже распланировал, убил полицейского.
Глава 3
Монтелепре, городок с семью тысячами населения, притаившийся в долине гор Каммарата, давно погряз в бедности.
В тот день, 2 сентября 1943 года, его жители готовились к Фесте – празднику, который должен был начаться завтра и продолжаться еще три дня.
Феста была главным событием года в каждом городе, более значительным, чем Пасха, или Рождество, или Новый год, чем даты окончания великих войн или дни рождения национальных героев. Феста посвящалась святому, покровителю этих мест. То была одна из немногих традиций, на которую фашистское правительство Муссолини не рискнуло посягнуть и которое не пыталось запретить.
Для организации Фесты ежегодно выбирался Совет трех, в который входили самые уважаемые в городе люди. Эта троица назначала себе помощников для сбора денег и приношений. Каждая семья делала посильный вклад. Помощники же обращались за пожертвованиями на улицах.
По мере приближения великого дня Совет трех начинал тратить средства, скопленные за прошедший год. Они нанимали оркестр, нанимали клоуна. Назначали щедрые денежные призы на скачках, продолжавшихся все три дня. Приглашали специальных людей для украшения церкви и улиц, так что нищий городок Монтелепре внезапно превращался в средневековый замок посреди Поля Золотой Парчи. Приезжал кукольный театр. Устанавливались киоски для торговли едой.
Семьи в Монтелепре использовали Фесту, чтобы вывести в свет дочек на выданье: им покупали новую одежду и назначали шапероне – сопровождающих из числа пожилых женщин. Для проституток, приехавших из Палермо, за границами городка устанавливали гигантский шатер; на его парусиновых торцах в красно-бело-зеленую полоску красовались их лицензии и медицинские сертификаты. Знаменитый местный страстотерпец, у которого некогда появились стигматы, должен был выступить с проповедью. И наконец, на третий день, по улицам проходила процессия с носилками святого, за которыми следовали все жители города со своими мулами, лошадьми, свиньями и ослами. На носилках, под статуей, высилась груда монет, цветов, конфет в ярких обертках и бутылок вина в бамбуковой оплетке.
Эти дни были днями подлинной славы. И не важно, что в остальное время город голодал, а на той же площади, где чествовали святого, жители продавали свой труд земельным баронам за сотню лир в день.
В первый день Фесты в Монтелепре Тури Гильяно должен был принимать участие в ритуальной церемонии – спаривании Чудесной мулицы Монтелепре с самым крупным и сильным ослом. Самка мула редко оказывается способна зачать; их считают бесплодными – гибридом кобылы и осла. Однако в Монтелепре случилось чудо: два года назад мулица родила ослика, и его хозяин согласился – как дань от всего семейства на Фесту – предоставить услуги мулицы и, если чудо произойдет опять, ее потомство на Фесту в следующем году. Безусловно, в церемонии присутствовала некоторая сардоническая насмешка.
Однако ритуальное спаривание было насмешкой лишь отчасти. Сицилийский крестьянин искренне любит своих мулов и ослов. Они – такие же трудяги, как он сам, с тем же суровым и мрачным нравом. Как и крестьянин, они трудятся по многу часов не уставая, в отличие от чистокровных лошадей, которых приходится баловать. Они твердо стоят на ногах и способны взбираться на горные террасы, не падая и не ломая костей, – не то что горячие жеребцы или капризные породистые кобылки. И крестьянин, и его осел питаются тем, что убило бы других людей и животных. А главное, с крестьянином, ослом и мулом надо обращаться уважительно, чтобы не пробудить в них упрямство и непокорность.
Католические религиозные праздники выросли из древних языческих ритуалов, на которых у богов просили чудес. В тот судьбоносный день, в сентябре 1943-го, на Фесте в городке Монтелепре действительно случилось чудо, изменившее судьбы семи тысяч его обитателей.
За свои двадцать лет Тури Гильяно заслужил репутацию самого храброго, самого достойного и самого сильного юноши, внушавшего всем уважение. Он был человеком чести. Иными словами, тем, кто воздает другим по справедливости и кого нельзя обидеть безнаказанно.
В последнюю страду Тури отказался наняться на сбор урожая за нищенскую плату, которую предлагал надсмотрщик поместья. И выступил с речью перед остальными, призывая не выходить на работу – пускай урожай сгниет. Карабинери арестовали его по обвинению, предъявленному бароном. Другие мужчины вышли в поле. Гильяно не выказал никакой злости по отношению к ним или к карабинери. Когда его освободили из тюрьмы благодаря вмешательству Гектора Адониса, он ни разу их не упрекнул. Он постоял за свои принципы, и этого ему было достаточно.
В другой раз Тури прекратил поножовщину, учиненную Аспану Пишоттой и еще одним парнем: просто встал, невооруженный, между ними и разумными аргументами убедил разойтись.
Со стороны кого угодно это было бы воспринято как трусость под маской человеколюбия, но что-то в Гильяно не позволяло думать так.
В тот день, второго сентября, Сальваторе Гильяно, которого друзья и родные звали Тури, размышлял над событием, нанесшим серьезный удар его мужской гордости.
Дело было пустяковое. В Монтелепре не было ни кинотеатра, ни зала для собраний, а только маленькое кафе с бильярдным столом. Прошлым вечером Тури Гильяно, его двоюродный брат Гаспар «Аспану» Пишотта и еще несколько юношей играли там на бильярде. Несколько взрослых мужчин, тоже жителей городка, посиживали за стаканом вина, наблюдая за ними. Один из них, по имени Гвидо Кинтана, слегка перебрал. То был человек «с репутацией». При Муссолини он сидел в тюрьме по подозрению в связях с мафией. После завоевания острова американцами его выпустили как жертву фашизма; ходили даже слухи, что он станет мэром Монтелепре.
Как любой сицилиец, Тури Гильяно знал о легендарной власти мафии. За прошедшие несколько месяцев свободы она снова начала поднимать свою змеиную голову, пользуясь снисходительностью нового демократического правительства. В городе уже шептались, что лавочники платят «страховку» неким «уважаемым людям». И, конечно, Тури знал историю: бесчисленные убийства крестьян, пытавшихся вытребовать оплату с влиятельных аристократов и землевладельцев, когда мафия заправляла на острове до того, как Муссолини обезглавил ее, сам презрев законы, – словно одна змея, более ядовитая, впилась в другую, не такую крупную змею своими ядовитыми клыками.
Сейчас Кинтана глядел на Гильяно и его спутников высокомерным глазом. Возможно, его раздражало их хорошее настроение. В конце концов, он был серьезный человек, готовящийся к поворотному моменту в своей жизни: сосланный правительством Муссолини на пустынный остров, наконец вернулся в город, где родился. За несколько месяцев ему предстояло вернуть себе уважение горожан.
А может, его сердила привлекательность Гильяно, потому что Гвидо Кинтана был крайне уродлив. Внешность его отпугивала людей – и не из-за какой-то одной отталкивающей черты, а из-за давней привычки глядеть на мир с презрительной миной. Или, возможно, то было исконное противостояние прирожденного злодея с прирожденным героем.
В любом случае внезапно он встал, сильно толкнув Гильяно, который как раз проходил мимо, огибая бильярдный стол. Тури, привыкший вежливо обходиться с теми, кто старше его, принес искренние извинения. Гвидо Кинтана окинул его уничижительным взглядом.
– Почему ты не дома? Разве тебе не надо отсыпаться, чтобы завтра зарабатывать себе на хлеб? – спросил он. – Мы с друзьями уже час ждем, пока освободится бильярд.
Он протянул руку и выдернул у Гильяно кий, а потом с легкой улыбкой сделал ему знак отойти от стола.
Все глядели на них. Оскорбление не было смертельным. Будь этот мужчина помоложе, а оскорбление пожестче, Гильяно пришлось бы драться, чтобы отстоять свою честь. Аспану Пишотта всюду ходил с ножом; сейчас он встал так, чтобы помешать приятелям Кинтаны, если те попробуют вмешаться. Пишотта не питал уважения к старшим; он ожидал, что его друг и двоюродный брат решит спор дракой.
Однако Гильяно вдруг стало не по себе. Этот человек выглядел пугающе – он был готов к самым серьезным последствиям. Его спутники, тоже взрослые мужчины, улыбались, забавляясь, словно заранее не сомневались в исходе. Один из них был в охотничьей одежде и с ружьем. Сам Гильяно был безоружен. На короткий постыдный момент он испытал страх. Тури не боялся боли, не боялся, что его побьют или что он выйдет из схватки проигравшим. Его пугало то, что эти мужчины знали, что делают, что они держали ситуацию под контролем. А он – нет. Они запросто могли застрелить его где-нибудь на темной улочке Монтелепре по пути домой. На следующий день он будет лежать там – мертвый дурак. Врожденное тактическое чутье настоящего партизана заставило его отступить.
Тури Гильяно взял своего друга за руку и вывел его из кафе. Пишотта вышел, не сопротивляясь, удивленный тем, что его товарищ так легко сдался, но не заподозрив в нем трусости. Он знал, что Тури – добрый парень, и потому счел, что тому не захотелось ссориться со старшим из-за пустяка. Пока они шагали по виа Белла домой, за спиной у них раздавались щелчки бильярдных шаров.
Всю ночь Тури Гильяно не мог заснуть. Он что, действительно испугался того мужчины со злым лицом и мощным телом? Струсил, как девчонка? И теперь все над ним смеются? Что его лучший друг, его брат Аспану, думает о нем сейчас? Что он трус? Что он, Тури Гильяно, предводитель молодежи Монтелепре, самый уважаемый, самый достойный, самый сильный и самый бесстрашный, отступил при первом же признаке угрозы со стороны настоящего мужчины? С другой стороны, говорил он себе, зачем учинять вендетту, которая может привести к смерти, из-за такой мелочи, как партия в бильярд или грубое замечание кого-то из взрослых? Это не то же самое, что стычка с ровесником. Тури знал, что тут дело может быть серьезным. Знал, что эти мужчины – «Друзья друзей», и это тоже его страшило.
Гильяно плохо спал, а наутро проснулся в мрачном настроении, особенно опасном в юношеском возрасте. Сам себе он казался смешным. Он мечтал стать героем – как все мальчишки. Живи он в любой другой части Италии, давно записался бы в армию, но как настоящий сицилиец добровольцем он не пошел, а его крестный, Гектор Адонис, как-то договорился, чтобы его не призывали. В конце концов, хоть Италия и правила Сицилией, ни один настоящий сицилиец итальянцем себя не считал. К тому же, если говорить начистоту, итальянское правительство само не торопилось призывать сицилийцев, особенно в последний год войны. У сицилийцев были родственники в Америке, сицилийцы рождались преступниками и предателями, они были слишком глупы, чтобы обучить их современному военному делу, и везде, где они появлялись, начинались неприятности.
Выйдя на улицу, Тури Гильяно почувствовал, как мрачное настроение отступает под влиянием прекрасного солнечного дня. На город лился золотой свет, в воздухе витали ароматы олив и лимонных деревьев. Он любил свой Монтелепре – его горбатые улочки, каменные домики с балконами, где пестрели в горшках цветы, которые растут на Сицилии сами, без всякого ухода. Любил красные черепичные крыши, убегавшие к границе города, запрятанного на дне долины, которую жидким золотом заливало солнце.
Причудливые украшения, приготовленные к Фесте – разноцветные фигурки святых из папье-маше, парящие над улицами, громадные цветы со стеблями из бамбуковых палок, – маскировали привычную нищету провинциального сицилийского городка. Увешанные гирляндами домики Монтелепре, расположенного высоко в горах и стыдливо укрывающегося в складках каменных хребтов, были полны мужчин, женщин, детей и домашнего скота, ютившихся в трех-четырех комнатках. Во многих домах не было канализации, и даже тысячи цветов и холодный горный воздух не могли скрыть запах отбросов, поднимавшийся с рассветом.
В хорошую погоду люди стремились выходить из своих жилищ. Женщины выставляли деревянные стулья на каменные террасы и готовили обед, который накрывали там же. Мелюзга гоняла по улицам кур, индеек, козочек; дети постарше плели бамбуковые корзины. В конце виа Белла, там, где она примыкала к площади, стоял громадный фонтан с мордой демона – вода лилась у него меж гранитных зубов. На прилегающих склонах гор были разбиты террасные сады. На равнинах пониже виднелись городки Партинико и Кастелламмаре; на горизонте угрожающе темнели кроваво-красные камни Корлеоне.
На дальнем конце виа Белла, в стороне Кастелламмаре, Тури увидел Аспану Пишотту, который вел в поводу осла. На минуту он обеспокоился тем, как Аспану станет обращаться с ним после вчерашнего унижения. Друг его славился острым языком. Сделает он какое-нибудь пренебрежительное замечание? Гильяно снова ощутил приступ бесполезного гнева и поклялся, что теперь всегда будет настороже. Какие бы последствия ему ни грозили, он всем покажет, что не трус. Однако в глубине души сознавал, что поступил правильно. Дружки Кинтаны ждали, что произойдет дальше, один из них – с оружием. Они были «Друзьями друзей» и наверняка отомстили бы. Тури не боялся их – он боялся своего поражения, неизбежного не потому, что они сильней, а потому, что они куда более жестоки.
Аспану Пишотта одарил его своей хитрой широкой улыбкой и сказал:
– Тури, в одиночку этот осел не справится. Придется нам помогать.
Ответа не требовалось; Тури с облегчением понял, что его друг забыл про вчерашний вечер. Его растрогало то, что Аспану, никогда не упускавший возможности поглумиться над кем-нибудь другим, к нему относился с неизменным уважением и теплотой. Вдвоем они пошли к городской площади, ведя осла за собой. Ребятня вилась вокруг них, словно стайка проворных рыбок. Дети знали, что предстоит сделать ослу, и испытывали радостное предвкушение. Для них это было развлечением – большое событие в скучном течении летних дней.
В центре площади стоял маленький деревянный помост высотой около метра; он состоял из каменных блоков, которые вырубили в горах поблизости. Тури Гильяно и Аспану Пишотта затолкали осла на помост по земляному скату. Потом веревкой привязали его голову к короткой вертикальной железной планке. Осел сразу же сел. Над глазами у него было белое пятно, отчего он походил на клоуна. Дети собрались вокруг помоста, хохоча и отпуская шутки. Один из мальчишек выкрикнул: «Ну и кто тут осел?» – и все рассмеялись еще пуще.
Тури Гильяно, еще не знавший, что это последний день его жизни в качестве никому не известного деревенского парня, глядел с помоста вниз с покровительственным видом человека, находящегося именно там, где ему положено быть. Он стоял на том маленьком пятачке земли, где родился и всегда жил. Внешний мир не мог причинить ему зла. Забылось даже вчерашнее унижение. Он знал окружавшие его известняковые горы лучше, чем ребенок – свою песочницу. Каменные глыбы прорастали там с такой же легкостью, как летняя трава, образовывали пещеры и укрытия, где можно было спрятать целую армию. Тури Гильяно знал каждый дом, каждую ферму, каждого крестьянина, каждый разрушенный замок, оставленный норманнами или маврами, каждый скелет некогда прекрасных храмов, выстроенных греками.
С другой улицы на площадь вышел фермер, ведущий Чудесную мулицу. Именно он нанял их для утреннего представления. Звали его Папера, и он снискал себе уважение у жителей Монтелепре, одержав победу в вендетте против соседа. Они поспорили насчет смежного участка земли, где росла оливковая роща. Спор продолжался десять лет – больше, чем все войны, в которые втянул Италию Муссолини. Потом в одну ночь, вскоре после того, как союзническая армия освободила Сицилию и установила демократическое правление, соседа нашли практически перерубленным пополам двумя выстрелами из лупары – спиленного дробовика, который на Сицилии частенько применяют в подобных случаях. Подозрение немедленно пало на Паперу, но он предусмотрительно обезопасил себя, устроив стычку с карабинери, после которой был арестован и провел ночь, когда свершилось убийство, в тюремной камере в казармах Беллампо. Ходили слухи, что это был первый знак возрождения мафии и что Папера – женатый на родственнице Гвидо Кинтаны – присоединился к «Друзьям друзей», чтобы те помогли ему победить в споре.
И вот Папера вел мулицу к помосту, а дети так и крутились у него под ногами, и он отгонял их добродушными ругательствами, помахивая хлыстом, который держал в руке. Дети легко уворачивались от хлыста, пролетавшего у них над головами; Папера снисходительно улыбался.
Учуяв внизу мулицу, осел с белой мордой натянул веревку, которой был привязан к помосту. Тури с Аспану приподняли его; дети разразились приветственными кликами. Папера тем временем развернул мулицу так, чтобы ее круп оказался у края помоста.
Тут Фризелла, цирюльник, вышел из своей парикмахерской, чтобы присоединиться к веселью. За ним стоял старшина, напыщенный и важный, потирая гладкое красное лицо. Он единственный в Монтелепре приходил к цирюльнику бриться каждый день. Даже с помоста Гильяно учуял крепкий запах одеколона, которым его обрызгали только что.
Старшина Роккофино профессиональным взглядом окинул толпу, собравшуюся на площади. Как командующий местным отделением национальной полиции из двенадцати человек он отвечал в городе за порядок. Феста всегда грозила неприятностями, и он уже вызвал на площадь патруль, но те четверо еще не успели прийти. Роккофино внимательно присмотрелся к благодетелю города, Папере, с его Чудесной мулицей. Он был уверен, что Папера заказал убийство соседа. Эти сицилийские дикари злоупотребляли дарованными им священными свободами. Они еще пожалеют, что лишились Муссолини, мрачно размышлял старшина. По сравнению с «Друзьями друзей» диктатор был мягчайшим Франциском Ассизским.
Цирюльник Фризелла привык развлекать весь город. Мужчины, которым не удалось найти работу на день, собирались в парикмахерской послушать его шуточки и узнать последние сплетни. Он был из тех, кто обслуживает себя лучше, чем своих клиентов: с тщательно подстриженными усиками, напомаженными волосами, расчесанными на прямой пробор, – и с лицом клоуна из кукольного театра. Нос картошкой, широкий рот, который распахивался, словно ворота, и нижняя челюсть без подбородка.
Он крикнул:
– Тури, тащи своих зверюг ко мне, я их как следует надушу! Твой осел будет считать, что занимается любовью с герцогиней.
Тури проигнорировал его. Однажды в детстве Фризелла подстриг ему волосы – да так плохо, что с тех пор эту обязанность взяла на себя мать. Однако отец Гильяно по-прежнему ходил к Фризелле поболтать и поделиться воспоминаниями об Америке с упоенно внимающими слушателями. Тури Гильяно не любил цирюльника еще и потому, что тот был оголтелым фашистом и считался информатором «Друзей друзей».
Старшина закурил сигарету и пошагал по виа Белла, не обратив внимания на Гильяно, – промашка, о которой ему предстояло сильно пожалеть.
Осел тем временем попытался спрыгнуть с помоста. Гильяно ослабил веревку, чтобы Пишотта смог подвести животное к краю, где стояла Чудесная мулица. Теперь ее круп располагался точно под ослом. Гильяно ослабил веревку еще немного. Мулица фыркнула и толкнулась крупом ровно в тот момент, когда осел насел на нее. Он стиснул круп мулицы передними ногами, несколько раз конвульсивно дернулся и завис в воздухе с комичным выражением на белой морде. Папера с Пишоттой расхохотались; Гильяно изо всех сил потянул за веревку, и осел снова оказался рядом с железной перекладиной. Толпа кричала, болея за него. Дети уже разбегались по улицам в поисках других развлечений.
Отсмеявшись, Папера сказал:
– Жили бы мы все как этот осел – вот было бы здорово!
Пишотта не преминул ответить:
– Синьор Папера, так давайте я взвалю на вас корзины и погоняю хлыстом по горам часиков восемь в день. Ослы ведь так и живут.
Фермер скорчил гримасу. Упрек был очевиден: он платит работникам слишком мало. Пишотта никогда не нравился ему; вообще-то он нанял только Гильяно. Все в Монтелепре любили Тури. А вот с Пишоттой было по-другому. У него был слишком острый язык и дерзкие манеры. Лентяй – и нечего оправдываться слабыми легкими! Что-то они ему не мешают курить сигареты, увиваться за девушками в Палермо и одеваться как денди. А еще эти его усики, как у француза! Скорей бы он уже докашлялся до смерти и попал прямиком в ад, подумал Папера. Он дал им двести лир, за что Гильяно его вежливо поблагодарил, и отправился с мулицей обратно к себе на ферму. Двое юношей отвязали осла и повели его к дому Гильяно. Работа для осла только начиналась, и предстоявшая задача была куда менее приятной.
Мать Гильяно накрыла для сына с другом ранний обед. Две сестры Тури, Марианнина и Джузеппина, помогали матери раскатывать пасту к ужину. На квадратной деревянной доске, отполированной до блеска, горкой высилась мука, в которую разбивали яйца и замешивали тесто. Дальше на нем ножом вырезали крест – чтобы освятить. Теперь Марианнина и Джузеппина отщипывали от теста полоски и оборачивали их вокруг стебля сизаля; когда травинку вынимали, оставалась тонкая трубочка. По всей кухне громоздились корзины с оливками и виноградом.
Отец Тури работал в поле – короткий день, чтобы успеть на Фесту к вечеру. На следующий день должна была состояться помолвка Марианнины, и в доме Джулиано устраивали большой праздник.
Тури всегда был любимчиком Марии Ломбардо Гильяно. Сестры помнили, как в детстве мать каждый день собственноручно его купала. Воду грели в жестяном тазике на плите; мать проверяла локтем температуру и разводила особое мыло, привезенное из Палермо. Поначалу сестры ревновали, но потом привыкли и с удовольствием наблюдали за купанием голенького младенца. Он никогда не плакал – наоборот, радостно смеялся, пока мать, склонившись над тазиком, разглядывала его и объявляла его тело идеальным. Он был самый младший в семье, но рос самым сильным. И словно немного чужим. Читал книги и рассуждал о политике; считалось, что ростом и красотой он обязан времени, проведенному в материнской утробе в Америке. Но его любили – очень – за доброту и бескорыстие.
В то утро все женщины волновались за Тури и заботливо наблюдали за тем, как он доедал свой хлеб с козьим сыром, блюдце оливок и пил кофе из цикория. Подкрепившись, они с Аспану должны были провести осла до Корлеоне, а назад вернуться с гигантским кругом сыра, ветчиной и колбасами. Им предстояло пропустить один день Фесты – все, чтобы порадовать мать и устроить настоящий праздник в честь помолвки сестры. Часть продуктов они собирались продать на черном рынке ради пополнения семейного бюджета.
Всем трем женщинам нравилось видеть двух юношей вместе. Они дружили с самого детства, были ближе, чем братья, несмотря на полную несхожесть. Аспану Пишотта, с его темной мастью, тонкими усиками кинозвезды, подвижным лицом, блестящими черными глазами и волосами цвета воронова крыла на маленькой голове, своим остроумием покорял всех женщин. И однако, каким-то странным образом, его обаяние меркло перед красотой Тури Гильяно. Тот был крупным – как древнегреческие статуи, разбросанные по всей Сицилии. Весь шоколадный – и волосы, и загорелая кожа. Он всегда держался спокойно, но движения его были стремительны. Больше всего в нем привлекали глаза. Мечтательные, золотисто-карие, со стороны они казались самыми обычными. Но если он глядел прямо на вас, его веки приопускались, словно у скульптуры, а лицо становилось безмятежным, как маска.
Пока Пишотта развлекал Марию Ломбардо разговором, Тури Гильяно поднялся к себе в спальню, чтобы подготовиться к походу, который они собирались совершить. В спальне у него был спрятан пистолет. Памятуя об унижении, пережитом прошлой ночью, он решил, что в путь без оружия не выйдет. Тури умел стрелять, потому что отец часто брал его на охоту.
На кухне мать в одиночестве дожидалась его, чтобы попрощаться. Она поцеловала Тури и нащупала у него пистолет, заткнутый за пояс.
– Тури, будь осторожен, – сказала взволнованно. – Не ссорься с карабинери. Если вас остановят, отдай им все.
Гильяно успокоил ее.
– Продукты они могут забирать, – сказал он. – Но я не позволю, чтобы меня избили или отправили в тюрьму.
Это она понимала. И как сицилийка гордилась сыном. Много лет назад собственная гордость, злость на окружающую нищету заставили ее убедить мужа попытать удачи в Америке. Мария Ломбардо была мечтательницей, верила в справедливость и считала, что в мире должно найтись для нее достойное место. Она накопила в Америке целое состояние и, руководимая той же гордостью, решила вернуться на Сицилию и зажить как королева. Но тут все рухнуло. Лира в военное время обесценилась настолько, что они снова стали бедняками. Мария Ломбардо подчинилась судьбе, но для своих детей хотела иного. Ее радовало, когда Тури выказывал тот же нрав, что и у нее. Однако она страшилась того дня, когда он столкнется с суровой реальностью жизни на Сицилии.
Мария Ломбардо глядела, как он уходит по мощеной виа Белла следом за Аспану Пишоттой. Ее сын Тури шел как гигантская кошка; грудь у него была такая широкая, а руки и ноги такие мускулистые, что Аспану на его фоне казался стебельком травы. Но у него была хитрость, которой не хватало ее сыну, были жестокость и кураж. Аспану охранит Тури от жестокого мира, в котором они вынуждены жить. К тому же она питала слабость к темной привлекательности Аспану, хоть и считала своего сына более красивым.
Она глядела, как они шагают по виа Белла прочь из города в сторону долины Кастелламмаре. Ее сын, Тури Гильяно, и сын ее сестры, Гаспар Пишотта. Двое юношей, которым едва исполнилось по двадцать лет, а выглядели они и того моложе. Она любила их обоих и за обоих боялась.
Наконец и они, и их ослик скрылись за подъемом улицы, но она продолжала смотреть. И вот они появились снова, высоко над Монтелепре, у подножия гор, окружавших город. Мария Ломбардо Гильяно продолжала смотреть – словно она никогда больше их не увидит, – пока парни не растаяли в утреннем тумане на горных склонах. Растворились в воздухе, положив начало легенде.
Глава 4
В сентябре 1943 года на Сицилии можно было выжить, только торгуя на черном рынке. Система рационирования, учрежденная с началом войны, продолжала действовать, и фермерам приходилось свозить свою продукцию на централизованные государственные склады, где ее по фиксированным ценам покупали за бумажные деньги, которые ничего не стоили. Правительство в ответ должно было продавать и распределять эти товары населению по низким ценам. Так каждый получал достаточно еды, чтобы прокормиться. В действительности фермеры припрятывали что могли – ведь все, что поступало на государственные склады, тут же присваивали дон Кроче Мало и его приближенные, чтобы продать на черном рынке. Людям приходилось покупать продукты там – и нарушать закон о контрабанде, чтобы выжить. Если их на этом ловили, то отправляли под суд и сажали в тюрьму. Ну и что, что в Риме сидело демократическое правительство? Да, люди могли голосовать – а тем временем голодали.
Тури Гильяно и Аспану Пишотта нарушали эти законы с легким сердцем. У Пишотты были связи на черном рынке – именно он уговорился насчет сделки. Фермер даст ему большой круг деревенского сыра, который Аспану доставит закупщику в Монтелепре – а в качестве оплаты получит четыре копченых окорока и корзину колбас, которыми будут угощать на помолвке сестры. Они нарушали сразу два закона: один о запрете торговли на черном рынке, второй о контрабанде между провинциями Италии. С теми, кто торговал на черном рынке, власти ничего не могли поделать – за это можно было отправить в тюрьму все население Сицилии. А вот с контрабандой дело обстояло по-другому. Патрули национальной полиции, карабинери, рыскали по селам, устраивали засады, платили доносчикам. Естественно, они не связывались с караванами дона Кроче Мало, который перевозил продукты на американских военных грузовиках, со специальными правительственными пропусками. Однако они вовсю ловили мелких фермеров и изголодавшихся крестьян.
На то, чтобы добраться до фермы, ушло четыре часа. Гильяно с Пишоттой забрали громадный круг зернистого белого сыра и другие товары и погрузили их на осла. Набросали сверху сизаля и бамбука, чтобы все выглядело так, будто они везут траву на корм домашнему скоту, который держали многие горожане. У них еще были беспечность и самоуверенность юношей, даже детей, которые прячут от родителей свои сокровища, уверенные, что одного желания обмануть вполне достаточно. Отчасти эта уверенность основывалась еще и на том, что они отлично знали потаенные тропки в горах.
Отправляясь в долгий обратный путь, Гильяно послал Пишотту вперед – посмотреть, нет ли карабинери. Они договорились, что тот свистнет в случае опасности. Ослик легко вез сыр и не упрямился, поскольку перед выходом получил неплохую награду. Они шли уже два часа, медленно спускаясь в предгорья, без всяких признаков надвигающейся опасности. Потом Гильяно увидел за спиной, где-то в трех милях, караван из шести мулов и всадника на лошади, который двигался той же тропой. Если ее знали другие торговцы с черного рынка, полиция могла устроить тут засаду. И снова Тури предусмотрительно отправил Пишотту вперед.
Еще через час он нагнал Аспану, который сидел на валуне, курил сигарету и заходился кашлем. Аспану был бледен; не следовало ему курить. Тури Гильяно сел с ним рядом передохнуть. С самого детства между ними действовал молчаливый уговор – не командовать друг другом, поэтому Тури ничего не сказал. Наконец Аспану затушил сигарету и сунул почерневший окурок в карман. Они пошли дальше: Гильяно вел осла под уздцы, а Аспану шагал следом.
Тропинка вела в обход дорог и деревенек, но местами на ней попадались древнегреческие резервуары, где вода лилась изо ртов покосившихся статуй, или развалины норманнских замков, столетия назад преграждавших путь захватчикам. Тури Гильяно размышлял о прошлом и будущем Сицилии. Думал про своего крестного, Гектора Адониса, который обещал приехать на следующий день после Фесты и помочь ему заполнить бумаги для поступления в Университет Палермо. При мысли о крестном сердце Тури сжалось от горечи. Гектор Адонис никогда не ходил на Фесту; пьяные мужчины могли посмеяться над его ростом, а дети, многие из которых были выше, – жестоко обидеть. Тури не понимал, зачем бог задержал рост этого человека, одновременно наделив его голову столькими знаниями. Он считал Гектора Адониса самым умным человеком на свете и любил за доброту, которую тот проявлял к нему и его родителям.
Он думал об отце, который тяжело трудился на своем клочке земли, и о сестрах в поношенных платьях. Марианнине еще повезло, что она такая красивая и смогла найти мужа, несмотря на бедность и суровые времена. Однако больше всего он беспокоился о матери, Марии Ломбардо. Даже ребенком Тури чувствовал, насколько она разочарована, насколько несчастна. Мать вкусила богатых плодов Америки и не могла быть счастлива в нищем сицилийском городке. Его отец много рассказывал о тех славных деньках, и она неизменно разражалась слезами.
Но он изменит жизнь своей семьи, думал Тури Гильяно. Он будет много трудиться, выучится и станет таким же великим человеком, как его крестный.
Они вступили в рощицу, одну из немногих в этой части Сицилии, где остались, казалось, только белые валуны и мраморные карьеры. За перевалом начинался спуск к Монтелепре; тут следовало остерегаться рыскающих в окрестностях патрулей национальной полиции, карабинери. К тому же они приближались к Куатро Молине, перекрестку четырех дорог, где приходилось быть особенно осторожными. Гильяно натянул поводья осла и махнул Аспану рукой, приказывая остановиться. Они постояли в молчании несколько секунд. Ни одного постороннего звука – лишь мерный гул бесчисленных насекомых, напоминавший визг пилы где-то вдалеке. Они миновали перекресток, а потом снова оказались в лесу. Тури Гильяно вернулся к своим мечтам.
Тут деревья расступились, словно их раздвинула чья-то рука, и они вышли на прогалину, усыпанную мелкими камешками, из которой прорастали молодые стебли бамбука и редкая травка. Вечернее солнце уже садилось; оно казалось бледным и холодным над гранитом гор. За прогалиной тропинка убегала по спирали вниз, в сторону Монтелепре. Внезапно Гильяно вынырнул из своих грез. Левым глазом он уловил вспышку яркого света – словно огонек спички. Рывком остановил осла и дернул за руку Аспану.
В тридцати шагах от них из зарослей вышли незнакомые мужчины. Их было трое; Тури Гильяно смог разглядеть их жесткие военные фуражки и черную форму с белым кантом. Его затошнило от отвратительного чувства разочарования и стыда – их все-таки поймали. Трое мужчин веером разошлись в стороны, приближаясь к ним, держа оружие наготове. Двое были молодые, с наивными румяными лицами, в фуражках, нелепо сдвинутых на затылок. В излишнем рвении они тыкали в воздух своими автоматами.
Карабинери в центре был старше, с винтовкой в руках. Фуражка закрывала его изборожденное оспинами и шрамами лицо до самых глаз. На рукаве у него красовались сержантские нашивки. Вспышка, которую заметил Гильяно, была солнечным зайчиком, отскочившим от стального дула винтовки. Мужчина мрачно улыбался, уверенно целясь Тури в грудь. При виде этой улыбки отчаяние Гильяно сменилось гневом.
Сержант с винтовкой шагнул вперед; двое остальных держались у него с боков. Тури Гильяно насторожился. Молоденьких карабинери с автоматами он не боялся; они без опаски подходили к ослу, не воспринимая ситуацию всерьез. Жестами они показали Гильяно и Пишотте не шевелиться. Один из них выпустил автомат, и тот повис на ремне у него через плечо. Освободившимися руками он стряхнул ворох травы с поклажи на спине у осла и, увидев продукты, присвистнул с жадным изумлением. Он не заметил, как Аспану шагнул к нему, зато заметил сержант с винтовкой. Он закричал:
– Ты, с усами, а ну назад! – И Аспану отступил к Тури.
Сержант подошел ближе. Гильяно внимательно следил за ним. Лицо в оспинах казалось усталым, но глаза угрожающе сверкали.
– Ха, неплохой сыр! – сказал сержант. – Пойдет у нас в казарме к макаронам. А теперь назовите имя фермера, который вам его дал, и можете двигать со своим ослом обратно домой.
