– Это уже как-то смахивает на порнографию, – смеясь, замечала она, пробираясь через нашу крошечную узкую кухоньку.
Затем нашу маленькую квартиру наполняли привычные звуки мытья посуды – дзынь и динь приборов, ударяющихся о тарелки, да тихое бряк, раздававшееся, когда тарелку ставили на сушку. Я же ковырялась со своим сэндвичем, пока ждала, когда уже закончит пировать Папуля Джо.
Закончив перекус, Папуля Джо, начисто вытерев руки, доставал из кейса камеру.
– Давайте снимем тур по квартире для твоих сестер, – предложил он матери.
Она согласилась и начала суетиться, наводя красоту после утренней уборки:
– Давай начнем со спальни.
До того, как у меня появились брат и сестра, единственная спальня в квартире была в полном моем распоряжении. Два окна выходили на дворик позади соседнего здания. Неподалеку стояла бетонная стенка, из-за которой частенько высовывались соседские дети и заглядывали в мою комнату. Там постоянно казалось, что за тобой кто-то наблюдает. Днем кто-то играл в мяч и раздавались крики женщин, окликавших прямо из окон своих детей, веселившихся во дворе. На закате охранник подпирал задний вход в здание, и махал всем на прощание рукой, и кричал:
– Ну что, вперед!
Затем наступала тишина, нарушаемая только воем сирен и шурх-шурх голубей, расхаживавших около пожарной лестницы.
Папуля Джо достал из сумки квадратный кусочек ткани и протер линзы камеры.
– Ну что, готова? Ты будешь режиссером!
Видео начинается с кадра, на котором видно мою спину. Я возилась со своей фигуркой пони Яркой Радуги[9 - Яркая Радуга (Rainbow Brite) – мультсериал компании Hallmark 1984 года. (Прим. ред.)] и куклой, сделанной каким-то из коренных американских народов, которую мне подарила мама. Она считала, что в прошлой жизни была коренной американкой.
– Мне в задницу попала стрела, так я и умерла, – как-то сказала мне она.
Рассказы о смерти в нашей семье были делом привычным. Моя прабабушка, например, говорила, что ее брата Джозефа, в честь которого она хотела, чтобы назвали Папулю Джо, зашибла насмерть копытом лошадь, когда он служил казаком в России.
– И что, много ли там было еврейских казаков? – смеялся всякий раз Папуля Джо, пересказывая эту байку.
Он в нее, конечно, не верил.
– Кхм… Меган, ты не могла бы повернуться лицом к камере? Не хочешь рассказать что-нибудь про свои безделушки? – задает вопрос Папуля Джо.
Я же продолжаю трогать каждую игрушку по очереди, проверяя, стоят ли они все лицом. Моя кошка Дженни вьется у ног.
– Меган, зрители хотят тебя увидеть. Расскажи, чем ты гордишься?
Я беру на руки Дженни и разворачиваюсь к нему лицом. Услышав, как где-то сзади моет посуду мама, Папуля Джо разворачивает камеру, но не успевает он навести на нее объектив, как та отворачивается к стене. Она терпеть не могла, когда ее фотографировали, и уже привыкла быстро убегать, как только дома оказывался Джо со своей камерой, которую, казалось, вообще никогда не выпускает из рук и только и делает, что снимает.
Из-за маминой стеснительности перед камерой я молча перехватываю инициативу и продолжаю тур по квартире. Папуля Джо следует за мной в столовую, где стоит небольшой столик, за которым я рисую. Я показываю ему свои картинки, задаваясь вопросом – может быть, в них есть что-то особенное? Может быть, часть его таланта передалась и мне?
На столе между подставкой для салфеток и стеной лежит стопка чертежей. Мой отец, инженер-сметчик, любил работать за этим столом ранним утром, пока все остальные еще спали. Он составлял сметы по ремонту элитного жилья в Нью-Йорке и вставал в 5:30 утра, чтобы успеть все закончить до начала рабочего дня. Каждое утро, когда я выходила из спальни, я видела его склонившуюся над чертежами и таблицами голову с шапкой еще даже не начавших седеть волос. Когда он вставал, чтобы налить себе еще кофе, я разглядывала очертания комнат, тайно мечтая, чтобы эта квартира на чертеже со всеми своими спальнями и ванными комнатами предназначалась для нашей семьи.
Но вернемся к видеозаписи. Папуля Джо крупным планом показывает мамино голубое летнее платье, которое сушится на вешалке, закрепленной на кухонной двери.
– Вот дерьмо, про платье-то я и забыла, – говорит мама, и быстро убирает его.
Он снова направляет камеру на нее, и мама спешно ретируется из кадра.
– А это, между прочим, была Дженнифер Грей[10 - Дженнифер Грей – американская актриса, популярная в середине 1980-х, самая знаменитая роль – Фрэнсис из «Грязных танцев». (Прим. пер.)] собственной персоной, – сообщает он будущим зрителям.
В те годы мама была ее точной копией, это потом уже Дженнифер сделала операцию по коррекции формы носа, и их сходство стало не столь очевидным.
Папуля Джо разворачивает камеру к металлической оградке, которая отделяет зону столовой от гостиной.
– Ну и вот, наконец, гостиная, – тут камера перемещается со стены с висящими на ней велосипедами к другой, около которой стоит родительская кровать.
– Если, конечно, это помещение можно так назвать, – бормоча, заканчивает он.
– А вот это, мне кажется, уже лишнее! – заявляет откуда-то из-за его спины мама обиженно-смешливым тоном.
Она выходит из кадра и направляется к подвалу с целой тележкой грязного белья и кошельком для четвертаков[11 - Имеется в виду, что она отправляется в общественную прачечную с платными стиральными машинами, которые в американских многоквартирных домах обычно оборудованы в цокольных и подвальных помещениях. (Прим. пер.)].
И вот мы остались вдвоем.
– Позвольте представить вам… Меган, гимнастку! Сейчас она продемонстрирует вам свои удивительные умения и поразительную гибкость!
В кадре я стою посреди гостиной, прижав руки к бокам, словно олимпийская чемпионка, готовящаяся взять очередную золотую медаль.
– Итак, Меган, какой же трюк ты покажешь нам первым?
– Я сделаю сальто! – гордо заявляю я.
Я явно начинаю привыкать к камере.
– Звучит чудесно. Я сейчас направлю камеру на мат и сниму, как ты это делаешь, хорошо?
Я киваю и отхожу к дальнему концу комнаты. Там, напротив окон, стоит небольшой диванчик, какие-то картины и нечто, похожее на музыкальный проигрыватель, установленный на покрытый скатертью кондиционер. Я встаю наизготовку, разбегаюсь и несусь к родительской кровати, которая представляет из себя матрас, лежащий прямо на полу, покрытый любимым маминым стеганым одеялом. Дальше я пытаюсь сделать сальто, приземляюсь на спину, а видео заканчивается моей улыбкой, обращенной к камере и Папуле Джо.
* * *
Позже моя мама проводила его на улицу, чтобы поймать такси, а я смотрела им вслед, прислушиваясь к шлепанью их обуви по старому мраморному полу. В нашем доме не было консьержа, ковров и мебели, в отличие от других шикарных жилых зданий в нашем районе, так что даже от малейшего шума в холле раздавалось гулкое эхо. Зимой же его от пола до потолка наполняло громкое щелканье шпаривших вовсю батарей отопления. Мне почему-то всегда особенно нравились эти батареи, было что-то успокаивающее в том, с каким упорным усердием они трудились, чтобы дать людям тепло.
Мама и Папуля Джо прошли мимо ряда серебристых почтовых ящиков и скрипучего лифта с его серебряными кнопками, которые приходилось нажимать не меньше трех раз, чтобы они сработали. Деревянные стены лифта были исцарапаны ключами, а на правой стенке чьей-то злой, неровной рукой было выцарапано «геи».
– Пока! – крикнула я, и мой слабенький голос отразился от бледно-желтых стен.
Я слышала, как постепенно стихает голос Папули Джо, похожий на голос лягушонка Кермита[12 - Персонаж телевизионной передачи «Маппет-шоу». (Прим. ред.)], и они с мамой скрываются за тяжелыми входными дверями здания. Резко наступает тишина, и квартира снова становится маленькой и темной.
3
Мидтаун
1989
Автобус М11, трясясь и виляя по Коламбус-авеню, вез нас с мамой в настоящее путешествие в центр города, в гости к Папуле Джо. Было очень жарко и тесно. Мне больше нравилось ездить на поезде, потому что это было намного быстрее, но маме под землей и в туннелях становилось не по себе. Удача в тот день была на нашей стороне, и нам удалось сесть на соседние кресла, так что уже всего через десять минут с момента начала нашего получасового пути мы уставились с отсутствующим видом в толпу стоящих пассажиров. Где-то за пуговицами джинсов, бляшками ремней, плиссированными юбками и автобусными окнами медленно плыл город со своими вечно повторяющимися фонарями и фонарными столбами. Мои ноги были такими коротенькими, что я не доставала ими до пола, и стучала пятками по основанию пластикового сидения.
– Хочешь жвачку? – спросила мама, нарушая наш совместный транс.
Она уже рьяно жевала одну пастилку.
– Ага.
Я повернулась к ней, и мой взгляд упал на странную картину: рыжевато-коричневые шорты, рыжевато-коричневая футболка, а между ними такой же рыжевато-коричневый пенис. Это пенис? Ну да, должно быть. Я покраснела, сердце билось так сильно, что пульс ощущался даже в руках. Мужчина с равнодушным видом стоял, держась одной рукой за металлический поручень, а другая безжизненно висела, точно так же, как и его член. Для него это был самый обычный, заурядный день. А что такого? Просто они со своим пенисом едут на автобусе, ничего странного.
Мне было всего восемь лет, и я была ужасно смущена, но не сказала ни слова. Всю оставшуюся поездку я провела, уставившись на собственные коленки, молясь, чтобы мама ничего не заметила.
Мы вышли на остановке около 57-й улицы и 9-й авеню и пешком прошли квартал до дома, где жил Папуля Джо. Фасад представлял собой ряды стекол, перемежавшиеся тонкими линиями кирпичной кладки между этажами, он был похож на раскадровку одного из дедушкиных комиксов.
Со всей своей неуемной детской энергией, а также пытаясь поскорее забыть то, что пришлось увидеть в автобусе, я со всей дури рванула по кирпичной лестнице и принялась карабкаться через круглые бетонные скамейки, которые стояли перед входом в здание. Зацепившись рукой за уличный фонарь, я развернулась всем телом и побежала обратно к скамейке, чтобы заново пройти эту выдуманную мной на месте полосу препятствий.
– Ну, пойдем уже, – нетерпеливо крикнула мне мама, стоявшая в дверях.
Консьерж Ральф спиной придерживал дверь, и из-под его фуражки видны были улыбавшиеся глаза. Я еще раз крутанулась вокруг столба, наслаждаясь ощущением преодоления силы гравитации.
– Добрый день, мисс Меган! – потрепал меня по голове Ральф. – Вы бы не могли передать пару писем своему дедушке?
Было чуть за 11 утра, когда моя мама отперла квартиру Папули Джо своим ключом. Он все еще спал. Тишину нарушало только его мирное похрапывание. Полуденное солнце подсвечивало пылинки, парящие в воздухе над банками с кистями, ручками и бумагой сотни сортов и видов, лежащими на столе для рисования.
– Разбуди его, время уже позднее, – сказала мама.
Я открыла дверь совсем немножко, чтобы подглядеть, как он спит. Он укутался в видавшее виды пуховое одеяло, а снизу торчали поджатые ноги, словно он боялся, что они упадут с кровати. Много лет спустя, когда я была уже взрослой женщиной и жила в Бостоне, я заметила, что так же поджимаю ноги, а мои бледные икры почти точная копия его.
– Папуля Джо, мы пришли, – шепнула я, не заходя внутрь.
– Привет, малышка. Который сейчас час? Ох, мне и правда нужно выпить кофе.
Он вылез из кровати, притворно кряхтя и причитая, и направился в ванную, где по-утреннему громко помочился, украсив радостное журчание легким пуканьем. Слышно было, как он включил воду, чтобы умыться, а потом, видимо, глянув в зеркало, словно стареющая женщина, воскликнул: «Ну я и страшилище!». С трагическим видом он проковылял на кухню, где, наконец, окончательно проснулся. Официальным сигналом начала его дня служило побулькивание древней кофеварки, которая каждое утро с огромным трудом возвращалась к жизни.
В первый раз, когда я побывала у него в квартире, мне было всего три дня. Больница Рузвельта, в которой я родилась, находилась всего в паре кварталов от его дома. Одна из первых моих фотографий была сделана на его кухне. На ней мой папа держит мое крошечное тельце на руках, словно батон хлеба. Я была первой внучкой в семье, и это именно я, лет в пять, придумала ему прозвище Папуля Джо, и так оно и прилипло к нему на всю жизнь.
На его маленьком кухонном столе, приставленном к стене, валялись контейнеры с миндалем, конфеты без сахара и старые выпуски New York Post. Большую часть гостиной занимал стол для рисования, заваленный заметками, зарисовками, старыми ручками и карандашами. По этому месту можно было понять, каким особенным он был человеком для всего мира. Именно в этом месте он стал Джо Саймоном, легендой комиксов.
На стене над электрической печатной машинкой висело несколько картин и рисунков, в том числе его собственный портрет, сделанный Стэном Кэйем, комиксистом, известным прежде всего по работе над историями о Супермене начиная с 1945[13 - Снова небольшая ошибка Меган Маргулис. В действительности Стэн Кэй начал работать контуровщиком серии Superman еще в январе 1944 года (выпуск Superman #27). (Прим. ред.)] года.
– В те времена я еще был молодым красавчиком, – сказал как-то Папуля Джо. – А Стэн уже умер. Возможно, даже в тот самый момент, когда рисовал вот эту вот уродливую рожу.
Он засмеялся и тут же резко замолк.
– Вообще-то это не смешно. Мир твоему праху, Стэн.
Пока мама перемывала гору посуды в раковине, он сидел за столом для рисования, а я подглядывала из-за его спины. Он доставал сделанный еще вчера рисунок. Его дыхание, перемешанное с запахом кофе, словно образовывало над ним облако. На картинке был набросок Капитана Америка, на котором супергерой в прыжке пересекал целую страницу. Я могла смотреть за тем, как Папуля Джо колдует над листом бумаги целую вечность, переминаясь с ноги на ногу, в то время как мама гремела посудой, пытаясь хоть как-то привести кухню в нормальный вид после его полуночных поварских экзерсисов.
Папуля Джо особенно гордился тем, как умеет работать с перспективой.
– Видишь, эта нога короче другой, – говорил он, сжимая ручку между указательным и средним пальцем, а локтем опираясь о стол.
Я кивнула. Конечно же, этот урок он давал мне далеко не в первый раз, но я, тем не менее, ничего не сказала. Я позволила ему быть учителем и внимательно следила за тем, как его рука летает над бумагой.
– Это для того, чтобы выглядело так, словно она расположена дальше от нас, – его длинные пальцы держали карандаш так естественно, словно они были частью единого целого.
– Теперь нужно добавить цвет.
– Отец, эта квартира – самая настоящая помойка, – простонала с кухни мама.
Папуля Джо глянул на меня, и его глаза весело блеснули. Он повернулся на кресле, протянул руку к стопке бумаг и достал из-за нее два огромных белых гриба.
– Лори! Лори, ну-ка глянь, тут кое-что выросло! – крикнул он матери.
– Это что еще за херня? – крикнула она со стороны плиты, даже не оглянувшись, потому что ее внимание было поглощено содержимым его любимой скороварки.
– Лори? Оставь как есть, – взмолился он и отложил в сторону грибы.
– Что это?
– Говяжий язык.
Моя мама глянула на меня и изобразила рвотный позыв, а Папуля Джо снова сконцентрировался на наброске.
– Я выбрасываю эту хрень, – заявила она.
– Лори, только попробуй! Если тронешь, я тебя саму засуну в скороварку.
Он встал из-за стола, чтобы спасти свой бесценный говяжий язык, и захватил с собой грибы. Я же села на его стул и достала чистый лист бумаги, на котором принялась рисовать копии его автографов – с продолговатой «О» и тремя острыми линиями «E» в слове Joe.
* * *
Когда Папуля Джо впервые приехал в Нью-Йорк, он был фрилансером – брал заказы на ретушь рекламных фотографий в офисе Paramount Pictures, располагавшемся на Таймс-сквер. Довольно быстро ему надоела эта однообразная работа, и он принялся искать что-то более творческое. Вскоре такой удачный вариант действительно нашелся, и он стал работать на Macfadden Publications, одно из крупнейших журнальных издательств в стране.
Начальник Папули Джо, Харлан Крэндалл, быстро понял, насколько он талантлив. Дедушка там делал небольшие рисунки для украшения страниц – обычно это были мелкие бытовые предметы и пистолеты. Работа была непыльная, и его быстро повысили до должности иллюстратора журналов документально-криминального жанра типа True Detective. После того, как Папуля Джо проработал на Macfadden всего год, Крэндалл предложил ему переговорить с его приятелем, Ллойдом Жаке, главой Funnies, Inc. Эта компания в 30-е и 40-е занималась созданием контента для комиксов – разработкой персонажей, сценариев, рисунков и леттеринга, а затем перепродавала его издателям.
Жаке дал Папуле Джо его первое задание, связанное с комиксами: он должен был нарисовать комикс на семь страниц в жанре вестерн, и вскоре Папуля Джо уже выпустил свой первый полноценный комикс – The Fiery Mask («Огненная Маска»). В нем рассказывалось о человеке по имени Джек Касл, который неожиданно получил суперспособность: благодаря неким таинственным зеленым световым лучам его глаза теперь могли выпускать столпы огня, как настоящие огнеметы. Папуля Джо обожал мир фантазии и творчества, и с каждым днем все больше понимал, что для него эта работа просто идеальна. Он нашел свое призвание.
В 1939 году, уже после того, как Папуля Джо перешел из Funnies в Fox Publications, его близкий приятель Альфред Харви (который однажды создаст Harvey Comics) представил его Джейкобу Курцбергу, который станет известным под именем Джек Кирби. В то время все трое работали в Fox Publications, но Папуля Джо еще не был знаком с Джеком, и лишь издалека осмеливался поглядывать на то, как Джек работает над Синим Жуком. Великая депрессия была в самом разгаре, так что Папуля Джо постоянно брал подработки. Однажды Ал сказал дедушке, что Джек тоже хотел бы взять работенку на стороне.
– Ну, пусть приходит сюда, – ответил Папуля Джо Алу, сжимая во рту сигару.
Когда Джек подошел к рабочему столу Папули Джо, то извинился за то, что он такой пухляк, и заявил, что он самая настоящая жертва коварных венгерок, а если конкретнее, то булочек-венгерок. Папуля Джо сразу понял, что они подружатся.
Они стали вместе работать по ночам над сторонними проектами. Если работы не было, они нарабатывали свежий материал – новых персонажей и истории для них, а затем откладывали их на полку, чтобы позднее перепродать. Иногда они работали всю ночь напролет, все делая сами, начиная с лайнинга и подчистки работ и заканчивая леттерингом. Оба обожали свою работу, и их страсть давала им силы двигаться все дальше и дальше, от одного проекта к другому.
Папуле Джо было 24, а Джеку 22. В тот период Бэтмен находился на пике популярности, в основном, конечно, благодаря запоминающимся злодеям. Они решили, что, вероятно, где-то тут и лежит секрет успеха, и, вместо того чтобы размышлять над главным положительным героем, Папуля Джо начал с работы над злодеем. Газеты пестрели тревожными новостями из Европы, так что Папуля Джо подумал: «А почему бы не взять злодеем настоящего человека?».
