Анастасия Стрельцова "Молоко змеиной матери"

Последний, самый волнительный, участок пути они преодолели в компании этой старушки. Ей было, должно быть, за восемьдесят, она шла, заложив одну руку за согнутую спину, другая болталась сбоку. Старушка предложила проводить их до дома Судзуки-сана, прямо в сад «Белл-Гардиа». «Пойдемте», – улыбнулась она добродушно, как будто приглашала их в дальнюю потайную комнату своего дома.

Старушка рассказала, что родом с Кюсю, но это не важно, потому что всю жизнь она прожила здесь. Они с мужем переехали сразу после свадьбы, он был рыбаком. Он сказал ей, что это лучшее место на свете, и она поверила. Так они сменили дом детства на жизнь у моря, делившуюся на дни и ночи, потому что корабль мужа отчаливал, когда стемнеет, и возвращался с восходом солнца.

Поначалу больше всего ее поражали огромные крабы с длиннющими красно-золотистыми ногами, которых муж привозил ей в подарок с севера, куда плавал время от времени. Эти крабы, со своими невообразимыми клешнями, казались ей очень страшными. «Но они вкусные, вам стоит попробовать».

Повернувшись к океану, Юи увидела красные головки буйков на воде. Она представила себе эту женщину в те времена: мысленно вытянула ее тело, разгладила морщины на лице, смахнула годы, как пыль с пиджака. Юи видела, как молодая, с прямой спиной, женщина всматривается в океан: у нее короткая челка, как тогда было модно, другая собака ходит за ней по пятам, на руках – ребенок, а второй ребенок, постарше, держится за край кимоно. Она изучает горизонт с тревогой молодой жены, ищет взглядом корабль мужа. Потом поднимает руку, кричит: «Смотрите!» – и указывает пальцем на маленькую точку, разрезающую водную гладь.

Из-за любезного вмешательства этой старушки Юи и Фудзита-сан оказались совсем не готовы к появлению «Белл-Гардиа». Все их внимание было приковано к ней и ее собаке, и сад открылся перед глазами внезапно, как занавес уличного театра. «До свидания, удачи!» – продолжала повторять ее поднятая рука. Они еще долго смотрели ей вслед, кивая в знак благодарности: женщина медленно шла вниз по дороге, а ветер помогал ей и, казалось, собирался проводить до самого дома.

В школе, где Юи провела в эвакуации несколько недель среди ящиков с фруктами, упаковок сублимированной еды, одежды и одеял, которые стекались туда со всей Японии, она заглядывала в сотни лиц, но все они как бы проскальзывали мимо нее. Только одно возвращалось навестить ее каждый день, в самые неожиданные моменты. Точнее, это были лицо и вещь.

Ему было, наверное, около пятидесяти. Крупное тело; рот, выдававший безумие; огромные, навыкате, рыбьи глаза. Мужчина, имени которого Юи не знала, всюду носил с собой рамку, не расставался с ней даже во сне. Через нее он смотрел на небо, на потолок, на все, что окружало его в спортзале: кучи вещей, покрывала, людей. Наблюдая за ним с интересом, которого не испытывала к другим, Юи заметила, что мужчина дает названия своим картинам, и догадалась, что никто больше не знает об этом. Свободной рукой он как будто записывал что-то каждый раз, когда, передвинув рамку, уверенно останавливался и начинал изучать то, что оказалось внутри.

Во внешнем мире сумасшедшие, пожалуй, самые одинокие люди. Но в том месте они были не так одиноки. Здоровые люди сходили с ума от боли, а сумасшедших она даже утешала: как оказалось, не так уж сильно они отличались от остальных.

Юи сомневалась, что он был одним из спасенных. Ей казалось, что потеря, которую перенес он, не новая, давняя и что ни одна новость из тех, что приходили сюда, не могла затронуть его. Все хотя бы раз в день обращались в Информационный центр с вопросом о своих близких, он – нет. Никто не пытался заговорить с ним о чем-либо, кроме как о времени раздачи еды, очереди в душ, о приходе врачей, к которым можно было обратиться за помощью, об упражнениях, полезных для кровообращения. Все плакали или с трудом сдерживались, чтобы не плакать на глазах у других, а он – нет. Возможно, он пришел сюда, чтобы побыть среди людей, возможно, у него даже был дом, а здесь он просто спасался от одиночества.

Нужно отметить, что никто из спасшихся не позволял себе усомниться в других. Все слишком боялись сделать еще больнее и без того раненому человеку. Но Юи на всякий случай подготовилась: если бы кто-нибудь подошел к мужчине и спросил, зачем он смотрит на все через этот голубой пластмассовый прямоугольник, она бы вмешалась. «Он играет, он обещал внуку», – ответила бы она. А если бы этот кто-то спросил, что это за игра такая и, вообще, уверен ли он, что с внуком все в порядке, она бы многозначительно промолчала, чтобы не смели больше задавать вопросы.

Правда, а точнее то, как Юи ее себе представляла, состояла в том, что взгляд на мир через рамку попросту успокаивал этого человека: в ней все виделось ему обозримым, решаемым. Жаль, что других это не могло утешить. С сумасшедшими намного проще, когда ты не до конца уверен в их безумии.

По ночам, лежа на своем покрывале, Юи перемежала в памяти лица дочери и матери, обломки прошлой жизни и картины моря с портретом этого коренастого мужчины, представляла себе его дом, наверняка заваленный всяким хламом.

Юи сама не знала, почему так зациклилась, но она то и дело его вспоминала. Во время бессонницы на высоком потолке спортзала она рисовала, как этот человек с непропорциональным медвежьим телом случайно находит фотографию в рамке, берет ее в руки, переворачивает, ослабляет держатели и вытаскивает снимок. Особенно ярко ей представлялся следующий момент, Юи прокручивала его в голове десятки раз: мужчина поднимает рамку на уровень лица – и комната, улица, все вещи, которые переполняют мир за окном, в одно мгновение становятся приятными и умиротворяющими. Ее очень успокаивала эта воображаемая сцена.

И теперь, сидя на скамейке в «Белл-Гардиа», Юи, совсем как тот мужчина, рассматривала тело Фудзиты-сана, разделенное на прямоугольники. Их чертили деревянные рейки (две длинные вертикальные и пять коротких горизонтальных), скреплявшие стекла в двери будки. В каждом прямоугольнике заключалась часть Фудзиты-сана: фрагмент руки или отрезок ноги.

Она несколько раз отводила взгляд, боялась, что он заметит ее любопытство. Но Фудзита-сан ничего не замечал. Он увлеченно рассказывал жене о дочери: «Да, Хана все еще не говорит, но я верю в лучшее, и педиатр тоже». Он убеждал ее, что это вопрос времени, что переживания детей часто имеют физические проявления и могут буквально встать комом в горле. Это не такая уж редкость, как все думают.

«У мамы все хорошо, она очень заботливая бабушка». Дальше речь шла о соседках по дому, воспитательницах в детском саду, подружках. Все сводилось к тому, что Хану все любят и она поправится. Хорошо бы это произошло до школы.

Прямоугольник, в котором только что был затылок Фудзиты-сана, вдруг опустел. Он стал на один прямоугольник ниже – наклонился за стоявшим на полу рюкзаком. Когда Фудзита-сан вышел из будки, лицо было взволнованное, но он улыбался. Как будто хотел сказать: «Все хорошо. У нее все хорошо, у меня все хорошо, все образуется».

Только спустя год Юи рассказала Фудзите-сану о человеке с рамкой и о том дне, когда она сама попала в голубой прямоугольник. Именно в тот день впервые за несколько недель она ощутила себя видимой, ощутила, что ее видят по-настоящему. Это оказался первый и последний раз – через три дня мужчина исчез. Никто не упоминал о нем, и она никого не спрашивала. О ком ничего не известно, о том нечего и сказать. О ком ничего не известно, тот не имеет значения.

В том замкнутом пространстве Юи поняла и усвоила еще одну важную вещь: достаточно молчать о человеке, чтобы он исчез навсегда. Именно поэтому имело смысл вспоминать прошлое, говорить с людьми, говорить о людях. Слушать, как люди рассказывают о других людях. И даже разговаривать с мертвыми, если это необходимо.

10

Рамка человека с рамкой

Размер: 17,5 см ? 21,5 см.

Цвет: небесно-голубой.

Куплена в магазине «Все по 100 йен» 6 марта 2001 года.

Оплачено: 105 йен, включая НДС.

Сделано в Китае.

11

В тот первый день в «Белл-Гардиа» Юи решила понаблюдать за всем со стороны. Сад беспрерывно нашептывал что-то, как будто на этот участок земли слетались голоса со всех соседних деревень. Юи казалось, что среди них непременно блуждает и голос старушки, которая привела их сюда. Она была уверена, что их взаимная любовь с собакой предполагает долгие задушевные беседы о море и о детях, которые разъехались по далеким городам.

После разговора по Телефону ветра Фудзита-сан зашел в дом смотрителя и теперь исследовал библиотеку «Белл-Гардиа», собранную за несколько лет благодаря поддержке разных общественных организаций, и внимательно изучал календарь мероприятий, которые проходили здесь каждый месяц.

В целом все прошло довольно мило, Судзуки-сан был очень приветлив. Он поклонился, и его улыбка начертила в воздухе вертикальную полосу, когда Фудзита-сан протянул ему визитную карточку. Юи наблюдала за этим обменом любезностями со стороны, ей было проще раствориться в своем товарище по путешествию, сделать вид, что она его часть. Фудзита-сан, возможно, догадался об этом, но ни слова не сказал о том, кем была и кем не была Юи.

Судзуки-сан взглянул на нее и тоже не стал задавать лишних вопросов, только на мгновение задержал взгляд на ее причудливых волосах – в то время они были на две трети крашеные, светлые, а на треть темные. «Добро пожаловать!» – радушно произнес он.

Сад понравился Юи – он показался ей очень красивым, немного трогательным, и она даже попросила разрешения посидеть там пару минут в одиночестве. «Можно и дольше, гораздо дольше. Правда, скоро должен прий ти один парень, но не сейчас, где-нибудь через полчаса, к тому же он часто опаздывает. Ему достаточно просто освободить будку и немного пространства вокруг. Он часто заходит, я его знаю, вы ему точно не помешаете».

Юи кивнула, ее поразила дружеская непринужденность, с которой Судзуки-сан говорил о том парне. Может быть, когда-нибудь он будет говорить так и о ней. Она проводила обоих мужчин взглядом до самого порога. Дом стоял на краю сада, слегка возвышаясь над ним. Стены были белые, с черными балками снаружи. Она вспомнила, что видела что-то подобное в альбоме, посвященном немецкой Европе.

Тысячи людей приезжали в «Белл-Гардиа» каждый год, чтобы выпустить на свободу собственный голос. Среди них было много таких, как она, – переживших 11 марта 2011 года; большинство из Оцути. Но были и люди, родственники которых умерли от болезни или погибли в автокатастрофе, старики, которые приезжали поговорить со своими родителями, пропавшими во время Второй мировой, родители бесследно исчезнувших детей.

«Как-то раз один человек сказал мне, что смерть – дело очень индивидуальное, – рассказывал Судзуки-сан. – Жизнь мы, кто в большей, кто в меньшей степени, пытаемся выстроить так же, как у других. А смерть – другое дело. В смерти каждый сам по себе…»

Он шел медленно, смотрел под ноги, чтобы не топтать растения, а Юи думала, не тот ли человек, о котором он говорит, дозвонился к ней на радио. Она с удивлением отметила для себя, что ветер в «Белл-Гардиа» не стихал ни на минуту – наоборот, он только разгонялся все сильнее, постоянно меняя пейзаж вокруг.

Ей вдруг подумалось, что телефон не просто направляет голоса и сопровождает их к конкретному уху, но и рассеивает в воздухе. Она задавалась вопросом: что, если мертвые, которых они пытаются вернуть в этот мир, вовсе не цепляются за него в том мире, а вместо этого заводят новые знакомства и проживают жизни, которых мы себе и представить не можем? Иначе как объяснить эту легкость? Как объяснить то, что смерть здесь казалась чем-то прекрасным?

Бродя по саду, Юи представляла, как духи людей, до которых они пытаются дозвониться, сидят за партами, словно школьники во время переклички, поднимают руки, знакомятся друг с другом. Может быть, ее дочка играет там с женой Фудзиты-сана, они поют песни и вместе строят мир, в котором не только выжившие, но и погибшие могут заботиться друг о друге, любить, идти вперед, накапливать опыт, а потом умирать. Ведь у души тоже должен быть свой век, как и у тела.

Эта мысль потрясла ее: и почему она не думала об этом раньше? Вечно она по своей рассеянности упускает самое важное. Юи села на пень, положила на колени правую руку, затем левую, посмотрела на них по очереди. Может ли ее девочка продолжать путь, держась за чью-то чужую руку?

Юи просидела там около получаса, а когда подняла глаза, увидела худощавого парня в школьной форме. Он уверенно прошел по саду, завернул к будке. Юи показалась милой его сутулая походка – такая часто бывает у ребят в этом возрасте. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать, не больше.

Подходя к будке, парень сильно задел арку своей большой, надетой через плечо сумкой, на которой красовалась эмблема школы. За звенел колокольчик. Юи наблюдала, как парень открыл дверь и привычным жестом поднял трубку. Дальше она отвернулась, чтобы не мешать. Сидела под деревом хурмы, смотрела вверх. На голых ветках осталось несколько плодов, но ее внимание было приковано к самим веткам, раскинувшимся во все стороны над ее головой. Снизу казалось, что все небо покрыто трещинами.

12

Любимые темы для разговора старушки с горы Кудзира и ее собаки

Каким романтиком был ее муж в молодости.

День, когда они занимались любовью в саду орхидей.

Дочь Мари, которая жила в Кобэ и была замужем за инженером.

Кошмарные галстуки, которые носит муж их дочери Мари.

Намики, ее внучка двух с половиной лет от роду, которая радостно здоровалась с ней в «Скайпе» и тут же забывала, что камера включена.

Какие восхитительные были крабы из Хакодатэ, сколько ностальгических воспоминаний с ними связано.

Сын, который живет в Германии и обещал приехать на Новый год вместе с невестой и познакомить их.

13

– Вечно она со всем спорит, что ни скажи, – рассмеялся парень.

Он вышел из будки и направился было к Юи сообщить, что место освободилось, но смотритель с крыльца окликнул их обоих. Чай был готов.

Парня звали Кэйта, он жил через две деревни отсюда. В сад приходил пешком, потому что автобус, как назло, отъезжал ровно в тот момент, когда он только выходил из спортзала после тренировки по кэндо. Он учился в старшей школе – последний год учебы. Его мать умерла от опухоли: когда ее обнаружили, было уже слишком поздно.

– Мама окончила Токийский университет, Тодай. И нас вечно донимала учебой, и меня, и Наоко.

– Это его младшая сестра, ей четырнадцать, – объяснил Судзуки-сан.

– Мы с мамой постоянно ругались, – продолжал парень. – Мне казалось, она ко мне слишком строга.

– Все мы такие, – усмехнулся Фудзита-сан. – Я тоже ссорился с отцом, а теперь, видимо, буду с дочерью.

– Я хотел быть с ней повежливее, но никак не получалось. Даже в конце не вышло, но там уже было другое. Я боялся обращаться с ней слишком вежливо, чтобы не подумала, что я не верю в ее выздоровление.

Судзуки-сан хлопотал на кухне, но время от времени кивал, будто знает этот рассказ наизусть.

– Даже не сомневаюсь, будь она здесь, мы бы опять поругались.

Окно кухни затряслось от ветра, красный листик прилип к стеклу, но почти сразу упал за подоконник: видимо, ветер ослабил хватку.

– А вот отец мне ничего не запрещает, только говорит: «Не торопись, обдумай все спокойно, а потом решай. Я в тебя верю». Жалко, я сам в себя не верю.

– В твоем возрасте все очень сложно, – вмешался Судзуки-сан.

Юи все это время молчала, но про себя восхищалась трезвостью, с которой рассуждал парень. Старшеклассники представлялись ей куда более легкомысленными, менее глубокими, а главное, она бы никогда не подумала, что они могут быть такими открытыми и честными. «Может быть, боль делает нас глубже», – подумала она, и ей стало немного жаль его.

– Хорошо только то, что теперь никто не перебивает, когда я говорю, – усмехнулся Кэйта.

– Семья знает, что ты сюда ходишь? – спросил Фудзита-сан, постукивая ногтями по желтой керамической чашке: он всегда так делал, когда о чем-то задумается.

– Отец знает, я вечно опаздываю к ужину, когда сюда захожу. А сестре я не рассказывал.

Кэйта ничего не сказал сестре нарочно, хотел сам сообщать матери семейные новости, потому что, когда она была жива, говорил с ней меньше остальных.

– Спасибо, Судзуки-сан. – Парень резко вскочил со стула и вытащил из сумки сплющенный пакет. – Это вам и вашей жене, только они помялись немного, извините.

Когда смотритель пристраивал на столе полный снеков пакет, благодарил Кэйту, говорил, чтобы тот не простудился («Скоро зима»), советовал серьезно готовиться к вступительным экзаменам («Только смотри не перетрудись»), а старшеклассник, неуклюжий и растроганный, обещал, что придет, как только сможет, и кланялся Судзуки-сану и его гостям, Юи была уже далеко. Она видела, как он вышел за дверь, со своей сумкой через плечо, из-за которой у него вся спина искривилась, представляла, какое безграничное будущее рисуют себе мальчишки в его возрасте, и в то же время думала, что можно не держать голос этого подростка в памяти: он уже там, в саду «Белл-Гардиа», связан узлом со множеством других голосов. Наверное, этот голос навсегда останется здесь радовать мать, рассказывать ей об экзаменах, первых лекциях в университете, девушке, которую он полюбит, о том, что она не любит его, и о другой девушке, которую он сам отверг, потому что она не похожа на ту; о своей первой работе, о свадьбе, о том, как трудно было ее организовать, о первенце, о радости, смешанной с растущим страхом несоответствия, которую он испытывает каждый раз, когда сын называет его «папа».

Этот голос сольется со звуками других голосов. Море выплеснет их на берег где-нибудь на краю города в районе порта.

«А потом?»

А потом их проглотят рыбы, как кольца принцев в сказках, которые Юи читала дочке перед сном.

«А потом?»

А потом однажды, на кухне соседнего королевства, повар вскроет брюхо скумбрии или щуки, и эти голоса разом вырвутся на свободу.

Юи вспомнила, как ее дочка лежала на футоне, в пижаме, по-детски сложив ручки на животе, слушала и то и дело повторяла: «А что потом, мам? А потом?» Юи читала ей вслух, и на этом эпизоде девочка всегда восклицала: «Бедняжка!»

Ее личико становилось таким серьезным: она искренне переживала за живое существо. За ту самую рыбу со вспоротым брюхом, из которого суждено было родиться счастью королевы или короля.

Когда они остались одни, Юи снова вышла в сад. Она коротко попрощалась со смотрителем и ждала Фудзиту-сана, стоя на осеннем ветру. Он вышел, и они отправились в ресторан есть оранжевую икру морских ежей, суп мисо, рис с вкуснейшей домашней приправой фурикакэ и рассказывать друг другу истории своих жизней. Облака на горизонте как будто растворились, ветер унес их.

Вторая половина дня выдалась ясная, и вечер тоже. Юи захотелось познакомиться с дочкой Фудзиты-сана, посмотреть ей в глаза, сказать, что ей очень повезло и что мало кто из детей может похвастаться, что его любят так сильно. Впрочем, даже если бы они и встретились, Юи не стала бы этого говорить. Потому что знала, что самую сильную любовь всегда видно без слов.

А еще она обнаружила, что имя Фудзиты-сана – Такэси, и ей очень понравилось это сочетание звуков. С того дня, вспоминая о нем, она всегда называла его по имени. Они тепло попрощались, и никому из них и в голову не пришло, что для первого дня знакомства они сошлись слишком близко. Оба чувствовали, что нашли друг друга, как две вещи, которые случайно сплелись друг с другом на дне сумки, полной самых разных вещей.

В тот вечер Юи возвращалась в Токио по пустой дороге. Она добралась до Китидзёдзи и Митаки уже поздней ночью, проехала светящуюся вывеску круглосуточного магазина комбини, вишневые деревья бульвара в Мусасино, дом престарелых, спортивную площадку. Все вокруг спало, как будто город заколдовали.

В первый раз за два года, взглянув в зеркало заднего вида, где Юи всякий раз надеялась увидеть спящую в автокресле дочку, она подумала, что можно спеть ей колыбельную. Что можно посмотреть налево, на соседнее сиденье, где обычно сидела ее мать, и рассказать ей о необыкновенной магии этого подходившего к концу дня. В первый раз со дня цунами она позволила себе усомниться в том, во что твердо верила все это время: в том, что мир разрезан надвое – мир живых и мир мертвых.

«Ведь в разговорах с теми, кого больше нет рядом, – подумала она, – нет ничего плохого». Достаточно признать, что не всего можно коснуться руками, что стоит лишь напрячь память, чтобы заполнить любую брешь, что радость любви заключается вовсе не в том, что берешь, а в том, что отдаешь безвозмездно.

Той ночью, закутавшись в одеяло, она открыла книгу со сказками. Она читала вслух о бесстрашном оловянном солдатике, о проглотившей его большой рыбе, о долгом путешествии, которое привело его к любимой – танцовщице, стоявшей на одной ножке, и об огне камина, который спалил их обоих, оставив лишь маленькое оловянное сердечко и блестящую звездочку, обгоревшую словно уголь.