Я покачал головой. С такими уликами нас припрут к стене на первом же милицейском кордоне.
– Отмывай, – сказал я, поворачиваясь к Инге спиной, чтобы не видеть ее зареванных, подпухших глаз.
– Бензином?
– Ну не мочой же!
Я прекрасно понимал, что если я буду действовать в том же духе, то стану соучастником преступления. Голова разрывалась от противоречий. С одной стороны, все эти приключения мне были нужны, как собаке пятая нога. Зачем взваливать на свои плечи проблемы Инги? Наезд совершила она, причем, нарушив правила, самовольно отправившись на машине без инструктора. В чем моя вина? В том, что я помог ей скрыться с места происшествия? Но ведь я узнал о наезде только сейчас! И вообще, я не инструктор, а постороннее лицо. Жаль, конечно, но по шапке получит Виктор.
С другой стороны… Ах, черт возьми эту другую сторону! Ну разве я смогу сдать милиции эту несчастную актрису, которая хватается за меня, как за утопающая за спасательный круг? Разве я, сильный, удачливый, умудренный жизнью человек не сделаю хотя бы попытки спасти Ингу?
– Хорошо моешь? – спросил я, не оборачиваясь.
– Вроде хорошо.
– Щели радиатора как следует вычисти.
– Какие щели?
Я сплюнул. Что делать? – мучительно раздумывал я. Я стою на распутье. Шаг в одну сторону – преступление. Шаг в другую – законопослушание.
– Ты там где-нибудь резко тормозила?
– Вроде нет. А что?
– У тебя все ответы "вроде" и "вроде"! – взорвался я. – А конкретнее сказать не можешь?
Инга выпрямилась. С грязной тряпки, которую она держала, стекала тонкая струйка бензина. Ее великолепное вечернее платье, в котором она пришла ко мне вчера, уже было усеяно темными разводами.
– У меня было состояние аффекта! – слезно ответила она. – Я плохо помню…
– У тебя было состояние девичьей дурости и завышенной самооценки! – перебил я ее.
– Давай, давай! Оскорбляй! – шмыгая, произнесла Инга. – Сейчас все можно. Здесь нет никого, кто бы меня защитил.
– Да, твоего белоснежного продюсера здесь, конечно нет, – зачем-то вплел я незнакомого мне человека. – Уж он-то тебя бы успокоил!
– Очень может быть! – огрызнулась Инга, помолчала и тише добавила. – Я помыла.
Стараясь не смотреть в глаза Инге, я повернулся и подошел к машине. На первый взгляд, никаких следов не осталось. Но это только на первый взгляд. Криминальная экспертиза при желании отыщет частицы крове даже после мойки горячей водой с шампунем.
– Я почему спросил тебя о резком торможении, – сказал я, обходя "шестерку" и внимательно осматривая ее борта и колеса. – По тормозному пути можно легко определить класс машины, ее скорость и многое другое… – Я присел у переднего колеса. – Ну вот, и в протекторе кровь!.. Черт!! А это что?
Инга на цыпочках приблизилась ко мне и встала за спиной.
– Колпак где? – Я повернул к ней голову. – Я тебя спрашиваю! Не моргай глазами!
– Какой колпак?
– Не клоунский же! Декоративный! С колеса!
– Не знаю, – пожала Инга плечами.
– Утром он был, – сказал я голосом, каким читают приговор. – Значит, ты потеряла его там… Все. Не надо ничего больше мыть. Можешь выкинуть тряпку… Мне очень тебя жаль, Инга, но я не могу тебя обнадеживать. Колпак – это серьезная улика. Я бы сказал, что это определяющая улика. Доказать, что женщину сбила именно эта машина, теперь будет очень просто.
В милицию! – уже уверенно думал я. Бесполезно что-либо делать. Нас высчитают в полчаса.
Инга вдруг кинулась к машине и стала отрывать колпаки с колес.
– Нет! – кричала она, закидывая их в лес. – Не пойду в милицию! Не пойду! Не пойду!
Колпаки планировали, как летающие тарелки, ударялись о ветки деревьев и пикировали в высохшую траву. Инга выпрямилась, повернулась ко мне и, смерив меня долгим взглядом, произнесла:
– Да ты просто трус! Ты за себя боишься! Ты дрожишь только от одной мысли, что тебе пришьют укрывательство, и хочешь побыстрее сдать меня ментам!.. Дрянь! Продажная шкура! А я думала – мужик! Рыцарь!..
Ее глаза снова наполнились слезами. Она наносила точные удары, и ни один из них не прошел мимо цели, потому что она была права.
Запомни это мгновение! – сказал я сам себе, словно другому человеку. Ты идешь на это сознательно. Потом это нельзя будет уже назвать ошибкой или заблуждением.
Стиснув зубы, я пошел к машине, по пути отбивая ногой канистру, сел за руль и завел мотор. Инга, все еще не выпуская из рук тряпки, стояла перед капотом. Я надавил на газ. Машина зарычала. Я двинул вперед рычаг скоростей и почувствовал, как легко, как просто можно отпустить педаль сцепления, и машина, до дыма шлифуя колесами асфальт, рванется вперед, ударит своим горячим передком Ингу в живот, собьет с ног, подомнет под себя, разрывая нежную кожу, с хрустом и треском ломая ей череп, позвоночник, ноги и руки…
– Садись! – сказал я ей, испугавшись самого себя.
Инга кинула тряпку себе под ноги и на ватных шагах подошла к двери.
– Куда ты… хочешь? – произнесла она.
– Садись!! – рявкнул я.
Она подчинилась. Я сорвался с места еще до того, как Инга захлопнула дверь. Никогда я не водил машину так жестоко и безумно, как сейчас. Теперь мы вместе, думал я, выжимая из двигателя все, на что он был способен. Теперь у нас одна судьба. А мои друзья, моя Анна остались далеко-далеко…
9
Не доезжая до Морского, я свернул под указатель "RODEO-MOTORS АВТОСАЛО", в котором последнюю букву какой-то шутник замазал краской, и по разбитой донельзя грунтовке поехал по выжженному плато, обрывающемуся над морем.
– Нет здесь никакого сервиса, – сказала Инга. – Жуткое место.
– Нам с тобой теперь часто по жутким местам ходить придется, – сказал я, притормаживая. – Ну-ка, выйди из машины и подожди меня здесь.
Инга послушно вышла и села на останки каменной кладки. Я доехал до ржавого сарая с прогнувшейся крышей, обставленного со всех сторон битыми кузовами, изношенными покрышками, бочками и железяками всевозможных размеров и форм.
Я остановился напротив ворот, посигналил, но никаких признаков жизни не заметил.
Створка тяжелых ворот со скрипом отошла в сторону, и я зашел в темный, пропахший бензином и смазкой цех. Остановившись в какой-то липкой луже, я посмотрел по сторонам. Посреди цеха, на подъемнике, висела допотопная иномарка, с днища которой срывались маслянистые капли и с щелчком падали на дно смотровой ямы. В дальнем углу, под стеллажами с банками и ящиками с инструментами, на замасленном до блеска кресле, положив ноги на стол, сидел парень и с увлечением смотрел по крохотному телевизору какой-то сериал.
– Эй! – позвал я его. – Ты слесарь?
– Во дает! Во дает! – вскрикнул парень, не отрывая глаз от экрана, хлопнул ладонями и поменял местами ноги. – Она ж от него беременная, а думает, что он ей брат!
Я не торопясь подошел к телевизору и сел на него. Парень, с одеждой, лицом и руками, как у шахтера, обиженно взглянул на меня и опустил ноги на пол.
– Чего тебе? – недовольно спросил он, кидая под ноги окурок, размером с таблетку.
– Работа есть.
– Погоди с работой! Дай кино досмотреть!
– Времени нет, – спокойно объяснил я.
– Конечно! – взмахнул руками парень. – У всех нет времени, у меня только его навалом.
Он нехотя поднялся, со стоном потянулся, пошел с смотровой яме, глянул на днище подвешенной иномарки, тронул пальцем какой-то патрубок и буркнул:
– Течет, зараза!
Он всегда будет бедным и грязным, подумал я. Но от таких, как он, почему-то зависят тысячи людей.
– Ну? – наконец снизошел до меня слесарь. – Какие проблемы?
– Надо отрихтовать и покрасить раму радиатора.
– Тачка какая?
– "Шестерка".
– Новая?
– Старая.
Парень поморщился, словно он занимался ремонтом исключительно шестисотых "мерсов". Вздохнул, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет, выудил оттуда последнюю, поломанную посредине, послюнявил, склеивая, и сунул ее в рот.
– Ну, идем, посмотрим на твою беду, – невнятно произнес он, прикуривая.
Мы вышли из сарая на воздух.
– Во! – проворчал слесарь. – Уже учебные тачки гробим… А ты что, инструктор?
– Инструктор, – подтвердил я.
– Что ж ты так плохо за учеником смотрел, инструктор?
Он подошел к машине и, напевая какую-то мелодию, присел у капота и, щурясь от того, что дым сигареты проедал ему глаза, стал осматривать раму.
– Вмяли вы ее прилично, – бубнил он себе под нос. – И рама, и фара, и чуток крыло задели. Работы тут много… А на что напоролись-то?
– С деревом не разошлись, – сходу придумал я, задним умом понимая, что легенду надо было подготовить заранее.
– Ну-ну, – закивал слесарь. – Эту лапшу ты будешь кому-нибудь другому вешать. Тут не дерево было, а что-то помягче.
Я почувствовал, как у меня похолодела спина, словно за ворот вылили стакан ледяной воды.
– Дерево, – изо всех сил стараясь казаться спокойным, заверил я. – Только оно было мягкой породы. Трухлявая сосна.
– Ну, это понятно, что сосна, – тотчас отозвался слесарь и, прищурив один глаз, провел пальцами по вогнутой раме. – Я так сразу и понял, что сосна.
Он вскинул голову и взглянул на меня.
– Работы много, – повторил он и недвусмысленно добавил: – Работа сложная… Две штуки баксов будет стоить.
Слесарь, конечно, откровенно наглел. Мне показалось, что он сам обалдел от названной им же суммы, и все же интуитивно чувствовал, что я именно тот клиент, который готов заплатить сколько угодно, лишь бы уничтожить следы. Я понял: соглашусь на его условия – парень обнаглеет вконец и посадит меня крючок.
– За две тысячи я куплю другую "шестерку", – спокойно ответил я. – А эту сожгу.
– Ну-ну! – ответил парень, жуя сигарету и стряхивая со своего немыслимо грязного комбинезона какую-то пыль. – Покупай. Если только, конечно, через пост ГАИ сможешь проехать.
Бог свидетель, я держался себя в руках до последнего, но вынести насмешку этого немытого ублюдка, который почувствовал власть над нами, было выше моих сил. Схватив слесаря за горло, я сдавил пальцы и толкнул слабеющее тело на ворота.
– Слушай меня! – зашипел я, все сильнее сдавливая горло парня. – Я придушу тебя, как котенка, если ты к вечеру, к заходу солнца, не сделаешь то, что я тебе сказал; я похороню тебя в смотровой яме и сожгу твой гнилой сарай, если ты еще раз посмеешь хихикать в моем присутствии…
Слесарь стал хрипеть и колотить руками по железу. Глаза его, наливаясь кровью, выскальзывали из орбит, как сливовые косточки из пальцев. Опасаясь, как бы сгоряча его не задушить, я ослабил хватку, вытащил из нагрудного кармана стопку стодолларовых купюр, смял ее и затолкал слесарю в рот.
Инга ждала меня на обочине трассы в тени дерева. Даже издали было заметно, как она бледна.
– И мне это надо? – спросил я, подходя к Инге.
Она схватила меня за руку. Несмотря на жару, ее пальцы были ледяными. Казалось, она вот-вот грохнется в обморок. Она качнулась, переступила с ноги на ногу.
– Ну? Что? Рассказывай!
– По-моему, слесарь догадался, что на этой машине сбили человека.
– Но отремонтировать обещал?
– Обещал.
Мы пошли по пыльной обочине. Инга оглядывалась до тех пор, пока указатель "Автосало" не скрылся за поворотом. Жара стояла невыносимая. Мысли плавились, как карамель, превращаясь в тягучую патоку, и их движение приостановилось. Чувство тревоги притупилось. Мною овладело безразличие ко всему. Инга сняла босоножки и пошла босиком. Вот так, думал я, глядя на ее ноги. Стоило снять обувь с каблуками, выпачкать коленки в смазке и вместо асфальта постелить пыльную грунтовку, как ее ножки сразу утратили привлекательность. Ничего особенного, вполне посредственные нижние конечности. Шлепает, косолапя, как медведица, а не актриса.
– Не молчи! – вдруг произнесла Инга. – Скажи что-нибудь, иначе я сойду с ума.
Я кинул на нее сваренный взгляд.
– А что ты хочешь от меня услышать?
– Что мы скажем инструктору?
