– Обещала – выполняй, – раздался от двери насмешливый, полный чего-то едкого, невысказанного, голос.
Алина застыла в дверном проеме, сложив на груди руки, словно всей своей позой, каждой чертой лица, кидала мне вызов.
Я ощутила, как защемило сердце. Она была моим счастьем и моей болью. Я выстрадала в свое время с ней столько, что хватило бы на целую жизнь. И никак не могла понять, почему в какой-то момент дочь, так тесно ко мне, казалось, привязанная, словно бы перестала меня принимать?.. Даже отторгала, словно я была для нее чем-то инородным, неприятным…
Я списывала все на переходный возраст. Но сейчас впервые задумалась, а не было ли для такого поведения еще каких-то, неизвестных мне, причин?
– Обещала – выполню, – ответила твердо и, щелкнув переключателем ночника, зажгла в комнате свет. – А чтобы мы перешли к этому побыстрее, возьми сестру и отведи на кухню. Поставьте молоко греться, а я пока соберусь…
Меня снова окатили презрительным взглядом.
– Почему это я должна…
– Потому что я так сказала!
Я поразилась собственной резкости, слетевшей с губ. Но удивительное дело: она все же возымела свой эффект. Фыркнув, Алина взяла Яну за руку и, стащив с кровати, повела на кухню.
Я осталась одна. Блаженные секунды одиночества, о котором прежде могла только мечтать, теперь же… теперь оно заключало в себе слишком много отравляющих душу мыслей. Тех, с которыми так страшно было остаться один на один.
Нехотя подойдя к зеркалу, я кинула на себя лишь мимолетный взгляд: не было никаких сил видеть все недостатки, которые с такой болью разглядывала накануне. Словно если не смотреть на них – их словно бы и не существовало…
– Какую кашу сварить? – поинтересовалась я, входя в кухню, где девочки, чинно рассевшись на стульях, смотрели дружно в одну точку – на плиту, на которой грелось молоко.
– Я не буду, – тут же ощетинилась Алина.
– Я не хочу кашу, – недовольно поморщилась Яна.
– Хорошо, тогда пойдете в школу голодными, – пожала плечами я.
Кудахтать над ними сегодня не было никаких сил.
– Разве мы не поедем к папе? – огорченно спросила Яна.
– А ты уже не болеешь? – вздернула бровь я.
– Мне стало лучше!
– Потому что ты и не болела, да ведь?
Я произнесла это и тут же ужаснулась собственным словам. Впервые позволила себе так открыто обозначить, что прекрасно знаю все дочкины хитрости…
Наступила тишина. И в этом безмолвии укол совести, последовавший за произнесенным вслух упреком, был еще болезненнее, еще мучительнее.
– Я обещала, что мы позвоним папе, а не поедем туда, – нарушила молчание первой. – К нему, возможно, до сих пор нельзя…
– Но мы хотим к папееее, – тут же захныкала младшая.
А мне нечем было утешить ее. Я даже не была уверена, что мы вообще ему дозвонимся.
Но к моему удивлению, когда мы набрали ему некоторое время спустя, Слава тут же ответил на видеозвонок.
– Мои принцессы! – воскликнул, завидев дочерей, склонившихся к экрану.
– Папа, тебе больно? – сразу же озабоченно поинтересовалась Яна.
– К тебе можно? – следом спросила Алина.
А я стояла в стороне и ощущала… что вовсе не уверена в том, что, случилось со мной что-то – и обо мне кто-то переживал бы так же сильно. Я самой себе казалась сейчас не просто лишней, а вообще… невидимкой.
И как только вообще до такого дожила?..
Они переговаривались некоторое время, засыпая друг друга вопросами, прежде, чем до меня донесся голос мужа:
– А где наша мама?
– Я здесь, – откликнулась сухо, взмахнув рукой из-за спин дочерей.
Можно подумать, что были какие-то иные варианты, – с горечью промелькнуло в голове. Когда я вообще куда-либо выбиралась в последний раз?.. Хотя бы даже одна, не то, что вдвоем с мужем…
– Приеду к тебе попозже. Что-нибудь взять?
– Возьми наших девочек, – тут же заулыбался он. – Ну и всякое, по мелочи… сама знаешь, что обычно надо.
– Ладно, – кивнула коротко.
По всей видимости, выбора мне просто не оставили. Снова. В присутствии дочерей выяснять у мужа, что это была за женщина, было не самой лучшей идеей.
Возникло даже малодушное желание отложить этот разговор, или сделать вид, будто и вовсе ничего не знаю…
Но ведь тогда я совсем спущу в унитаз собственную жизнь, уже и без того, как выяснилось, сотканную из обмана… и больше я так не хотела.
Впервые за много лет во мне зарождался протест. Похоже, измена мужа обнажила многое из того, на что я прежде закрывала глаза…
Например, на то, в кого так стремительно превратилась.
***
– Я договорился об отдельной палате, – сообщил нам Слава, когда мы прошли к нему и оказались в этих больничных хоромах.
Внутри все походило на какую-нибудь гостиницу советских времен: старомодная мебель, небольшой телевизор на стене. И все же подобные удобства стоили, конечно, денег. И наверняка немалых.
Я вспомнила о своем зашитом кармане и лицо исказилось в горькой гримасе. Хотелось расхохотаться, высмеять собственную жертвенность и уступчивость…
Все те качества, что во мне взращивали годами.
Я стояла чуть поодаль, у окна, позволяя отцу и детям общаться друг с другом. Снова хотелось пустить все на самотек и не заводить разговора, который меня так дико пугал, но в какой-то момент я вдруг услышала собственный голос:
– Девочки, пора. Алина, возьми Яну и отвези ее домой. Присмотри за сестрой до моего возвращения.
– А ты? – вопросили три голоса разом.
– А я останусь, чтобы поговорить с папой.
– Лид, но как же они одни поедут? – неодобрительно возразил муж, всем своим видом выказывая несогласие.
– Алина уже взрослая, справится, – отрезала я.
– А меня спросить не забыли? – тут же набычилась старшая.
– Меня тоже о многом не спрашивают, – ледяным тоном отрезала я. – Но приходится делать то, что должно.
Бросив на меня ненавидящий взгляд исподлобья, Алина все же взяла младшую сестру за руку и вывела ее из палаты.
– Ну и как это понимать? – хмуро поинтересовался у меня муж.
– У меня у тебе тот же вопрос, Терехов. Вчера я видела здесь, в больнице, женщину, которая назвалась твоей женой. Как это понимать?
Глава 7
Возможно, стоило начать совсем не так. Завести разговор о чем-то другом. Поинтересоваться в первую очередь, как пристало хорошей жене, его самочувствием. Узнать об аварии…
Но у меня не было сил на пустые разговоры. На никому ненужное притворство. На заботу и терпение, которые все равно никто, видимо, не оценит.
Внутри меня болело. Пульсировало нарывом. Все незаданные вопросы, неуточненные детали, неясное будущее. Мне было жизненно необходимо вскрыть эту рану, чтобы, может быть… выжить. Или погибнуть от этой заразы. Но главное – больше не мучиться. Не терзаться. Не тонуть в собственной рефлексии.
Впервые за всю свою семейную жизнь я захотела что-то для себя. Самой простой вещи. Честности.
– Агния… – произнес муж после продолжительной паузы.
Ее имя из его уст прозвучало так, что меня буквально обожгло этим словом. Каждая из пяти букв вошла в сердце ударом кинжала, заставляя его кровоточить и погибать…
Я порывисто отвернулась, зажмурилась, пытаясь пережить этот самый невыносимый, самый болезненный миг. Поднесла руку к переносице, сильно сжала, словно это могло как-то мне помочь стерпеть эту боль, сдержать режущие глаза слезы…
Нет. Не помогло.
С губ сорвался полувсхлип-полусмех. Горький, такой невыносимо горький, что его привкус остался стоять во рту.
– Что, даже отрицать не будешь?
Хотелось кинуть это насмешливо-едко, но вышло дрожаще-жалобно. И в этот момент я ненавидела себя даже сильнее, чем тогда, в ванной, перед зеркалом.
– А какой смысл? – спокойно откликнулся муж.
Я вжала ладонь в рот, до боли прикусила кожу, лишь бы наружу не вырвалось застрявшее в горле рыдание.
Как же обыденно он говорил обо всем этом! Словно это было чем-то самим собой разумеющимся: завести любовницу на стороне, когда дома ждет преданная, готовая для него на все, жена.
А может, так оно и было на самом деле? Может, я сама повела себя так, что заслужила все это, сама позволила так с собой обращаться?..
Но еще больнее было сознавать, как трепетно он произносил ее имя. Как какую-то молитву, как сам гимн любви. Обращался ли он хоть когда-нибудь так ко мне? Относился ли с таким же чувством?..
Я с ужасом поняла, что, по сути, он ведь даже мне не лгал. То, что я годами принимала как сдержанность и неспособность проявлять эмоции в открытую, на самом деле могло быть просто… равнодушием.
Какое страшное, пугающее слово. И какой слепой нужно было быть, чтобы ничего не замечать! Чтобы принять предложенную, навязанную мне жизнь и раствориться в ней полностью!
– Почему раньше не сказал? – спросила сдавленно. – Зачем продолжал со мной жить… зачем я…
Слова застряли в горле, но я упрямо вытолкнула их наружу:
– Зачем я тратила на тебя свою жизнь?
Резкий, оглушительный звук заставил меня вздрогнуть – это Слава гневно шарахнул кулаком по тумбочке.
– Затем, что у нас семья!
Я ощутила, как что-то защекотало мне горло. Нет, на сей раз – не слезы. Смех – разъедающий, издевательский хохот, который вырвался наружу, а я и не пыталась его сдержать.
– Семья? – переспросила хрипло, каркающе. – Та самая, от которой ты бегал к своей любовнице? Как давно, кстати? Месяцы? Или…
– Несколько лет, – глухо признался он.
Я покачнулась, словно мне одним махом подрезали ноги. Несколько лет… Несколько чертовых лет лжи, обмана, предательства. Несколько лет, которые могла потратить на себя саму.
– Значит… все, – выдохнула сквозь зубы. – Конец…
Что-то скрипнуло позади меня: муж поднялся с постели, подошел ко мне со спины. Такое привычное ощущение, будто он заслоняет, защищает меня собой ото всего мира… Оно казалось мне таким необходимым все эти годы. Теперь же… в его фигуре, нависающей надо мной, впервые почудилось что-то угрожающее, чужеродное…
– Какой еще конец? – резко, грубо поинтересовался он.
– Развод… – только и сумела вытолкнуть из себя единственное слово.
Сильные, мощные руки развернули меня так, что я оказалась с ним лицом к лицу. Он смотрел на меня напряженно, вглядывался в мои черты, словно пытался понять, серьезно ли я это говорю. И, осознав, что это не шутки и не игра, свистящим и резким, как удар кнута, тоном, отрезал:
– Развода не будет.
– Что, прости?
Он говорил это так уверенно, совершенно не оставляя сомнений – он снова решил за нас двоих, как тогда, много лет назад. Он решил – а что думаю я, его абсолютно не волновало.
Не говоря уже о моих чувствах.
– Никакого развода, – жестко повторил он. – Если бы я этого хотел – ушел бы уже давно.
– А чего хочу я – тебя не волнует?! – выкрикнула ему в лицо, более не сдерживаясь. Да и не в состоянии была этого сделать: меня трясло от его самоуверенности, его наплевательства, его уверенности в том, что я все приму, как есть.
И от обиды. Разрывающей на части обиды за то, что потратила жизнь на того, кто в ответ мне дал только боль…
– А что тебя не устраивает? – пожал он плечами. – У тебя все есть…
